Он приподнялся и сел, выпучив глаза. С лестницы пошатываясь сходил Кемп, растрепанный и запыленный. Одна щека его побелела от удара, из губ сочилась кровь: в руках он нес красный халат и другие туалетные принадлежности.

– Боже! – крикнул Кемп. – Ну, будет теперь потеха! Он бежал!

Сначала Кемп говорил слишком бессвязно, чтобы Эдай мог понять только что происшедшее с такой быстротой.

Она стояли на площадке. Кемп все еще держал на руке странные одежды Гриффина и торопливо рассказывал. Через некоторое время Эдай начал, однако, кое-что понимать.

– Он помешан, – говорил Кемп, – он бесчеловечен. Это один голый эгоизм. Ему дела нет ни до чего, кроме собственной выгоды и собственной безопасности. Нынче утром я выслушал целую историю самого грубого эгоизма. Он калечил людей. Будет убивать, если мы ему не помешаем. Создаст панику. Ничто его не остановит. Теперь он на воле – бешеный!

– Его надо поймать, – сказал Эдай. – Это несомненно.

– Но как? – воскликнул Кемп, и тотчас в голове его закишели планы: – Вам надо принять меры сейчас же: привлечь к этому делу все население, не дать Гриффину оставить наши места. Раз он бежит отсюда, он пойдет калечить и убивать по всей стране. Он мечтает о царстве террора! О царстве террора, слышите? Вам надо учредить надзор по всем железным дорогам, по всем проселкам, на всех пароходах. Войско должно помогать. Телеграфируйте о помощи. Единственное, что может его здесь задержать, это надежда выручить свои записные книги, которые он очень ценит. Я расскажу вам: в вашем полицейском участке содержится некий Марвел…

– Знаю, – сказал Эдай, – знаю. – Книги-то… Но ведь бродяга…

– Бродяга отрицает, чтобы они у него были, но он говорит, что они у него. Вы должны сделать так, чтобы не дать ему возможности ни питаться, ни спать, день и ночь весь край должен быть настороже. Пищу надо запирать и прятать, чтобы он не имел к ней доступа. Дома также запирать крепко-накрепко… Дай нам Бог холодные ночи и дожди!.. Вся округа должна тотчас приняться ловить его, ловить, пока не поймают. Говорю вам, Эдай, он – гибель и бедствие, он страшно опасен: если его не схватят и не запрут, один Бог знает, что может произойти. Страшно и подумать!

– Что же еще нам делать? – спросил Эдай. – Мне надо тотчас отправляться и начать все устраивать. Но почему бы и вам не пойти со мною? Да, пойдемте-ка! Пойдем и соберем нечто вроде военного совета, призовем на помощь Хоппса и железнодорожное начальство. Пойдемте и расскажите мне все по дороге. Что же еще мы можем сделать?.. Да бросьте эту дрянь!

Через минуту Эдай уже сходил с лестницы, а за ним Кемп. Они нашли наружную дверь отворенной, а за нею двух полицейских, глазевших в пустое пространство.

– Удрал, сэр, – сказал один из них.

– Нам тотчас нужно отправиться в центральное отделение, – сказал Эдай. – Сходите, кто-нибудь, за извозчиком и пошлите его нам навстречу, да поживее. Ну, Кемп, еще что же?

– Собак, – сказал Кемп, – достаньте собак: они его не видят, да чуют. Достаньте собак.

– Ладно, – сказал Эдай. – Это между нами, но тюремному начальству в Гальстиде известен один человек, у которого есть ищейки. Собак, значит. Еще что?

– Помните, – сказал Кемп, – его пища видна. Когда он поест, его пища видна, пока не усвоится организмом. Поевши, он должен прятаться. Надо искать везде, обыскивать каждый куст, каждый укромный уголок. И всякое оружие, все предметы, которые можно обратить в оружие, надо прятать. Подолгу носить с собою такие вещи он не может. Все, что может попасться ему под руку и чем он может драться, надо спрятать.

– И это ладно, – сказал Эдай. – Поймаем его, погодите!

– А по дорогам… – начал Кемп и запнулся.

– Ну? – сказал Эдай.

– Толченого стекла… Я знаю, это жестоко… Но подумайте только, что он может сделать!

Эдай со свистом втянул воздух между зубами.

– Это уж что-то того, – сказал он, – будто не по чести… Уж и не знаю, право… Велю все-таки приготовить, если он зайдет слишком далеко…

– Говорю ж я вам, он стал совсем бесчеловечен, – оказал Кемп. – Я также уверен, что он установит царство террора – когда оправится от волнения своего теперешнего побега, – как в том, что говорю с вами. Единственная наша надежда – опередить его. Он порвал все связи с людьми. Пусть кровь его падет на его собственную голову!

Невидимка, должно быть, вырвался из дома Кемпа в состоянии слепого бешенства. Маленький ребенок, игравший у ворот, был поднят на воздух и брошен на землю с такой силой, что нога у него оказалась сломанной, после чего Невидимка исчез на несколько часов из области человеческого восприятия. Никто не знает наверняка, куда он девался и что он делал. Но легко вообразить себе, что он бежал по зною июльского полудня на холм и дальше, на открытые дюны, за Порт-Бордок, в отчаянии и бешенстве на свою превратную судьбу, и, усталый и измученный, нашел приют в кустарниках Гинтондина, где и укрылся, чтобы привести в порядок свои крушившиеся замыслы против рода человеческого. Вероятно, он именно там избрал себе приют, потому что там обнаружилось его присутствие часа в два того же дня зловеще-трагическим образом.

Нельзя с точностью определить, в каком он был в то время настроении и какие строил планы. Скорей всего, он был почти до экстаза взбешен предательством Кемпа, и хотя мы можем понять мотивы, которые повели к этому обману, но все же можем себе представить и злобу, возбужденную такой неожиданностью, и даже отчасти сочувствовать ей. Может быть, к нему вернулось нечто вроде того тупого недоумения, которое он испытал во время приключений в Оксфорд-стрит, так как на содействие Кемпа в своей зверской мечте о терроризации Вселенной он, по-видимому, возлагал большие надежды. Как бы то ни было, он исчез из сферы человеческих наблюдений около полудня, и ни одно живое существо не знает, что он делал до половины третьего. Для человечества это было, может быть, очень счастливо, но для него самого такое бездействие имело роковые последствия. В это время принялось за дело постепенно возраставшее количество людей, всюду рассеянных по округе. Утром Невидимка был еще просто сказкой, пугалом, к полудню, благодаря главным образом составленной в самых кратких выражениях прокламации Кемпа, он обратился уже в реального врага, которого следовало бить, схватить и уничтожить, и весь край начал снаряжаться с неимоверной быстротой. Даже в два часа Невидимка все еще мог спастись, забравшись в поезд железной дороги, но после двух часов это стало невозможным: пассажирские поезда всех линий на пространстве большего параллелограмма, между Саутгемптоном, Винчестером, Брайтоном, Хоршемом шли с запертыми дверями, а движение товарных поездов прекратилось почти совсем. По большому кругу миль в двенадцать, центром которого был Нордик, дороги и поля обходили кучки людей, человека по три, по четыре, с ружьями, дубинами и собаками.

Верховые полицейские ездили по окрестным проселкам, останавливаясь у каждого домика и предупреждая жителей, чтобы они запирали двери и, если не имеют оружие, – не выходили из дома, все школы были закрыты в три часа, и испуганные дети тесными кучками спешили домой.

Часа в четыре или пять указ Кемпа, правда подписанный Эдаем, был уже расклеен по всему околотку. В нем сжато, но ясно излагались все условия борьбы, необходимость не давать Невидимке возможности есть и спать, необходимость неусыпной бдительности и быстрых мер в случае, если обнаружатся какие-либо признаки его присутствия. Действия начальства были так быстры и решительны, всеобщая вера в это странное существо распространилась так скоро, что до наступления ночи вся страна, на протяжении нескольких сот квадратных миль, была приведена в самое напряженное осадное положение. И до наступления ночи, вдобавок, по всему перепуганному и насторожившемуся краю пронесся трепет ужаса, из шепчущих уст в уста, быстрая и определенная, распространилась всюду молва об убийстве мистера Уикстида.