Кеола был женат на Лехуа, дочери Каламаке, шамана Молокаи[1], и жил вместе с тестем. Трудно было найти человека хитрее и проницательнее, чем старый колдун, – он умел читать по звездам, оживлять умерших и призывать злых духов, в одиночку поднимался на самые высокие горы, туда, где обитали демоны, и там устраивал ловушки, в которых находили приют души предков.

Немудрено, что за советом чаще всего именно к нему и обращались подданные королевства Гавайи. Благоразумные и осмотрительные люди покупали, продавали и строили свою жизнь по его предсказаниям – и даже сам король целых два раза призывал его в Кону[2], дабы он помог отыскать сокровища Камехамехи[3]. К тому же, боялись Каламаке больше всех остальных вместе взятых: одних его врагов поразили страшные болезни, порожденные его заклинаниями, души и тела других попросту похитили злые духи, так что от них даже костей не осталось. Поговаривали, что он владеет искусством или даром полубогов древности. Кое-кто клялся, будто видел его в горах ночью, запросто перешагивающего с вершины на вершину, другие же сталкивались с ним в густом лесу, причем его голова и плечи возвышались над кронами самых высоких деревьев.

Словом, Каламаке был очень необычным человеком. Родом он происходил из одного из самых благородных семейств Молокаи и Мауи[4], тем не менее, кожа у него была белее, чем у иного чужеземца, волосы его цветом напоминали сено, а глаза были красными и незрячими – неудивительно, что на островах ходила поговорка «Слепой, как Каламаке, который провидит завтрашний день».

Обо всех этих умениях тестя Кеола узнал частью из слухов, частью – просто подозревал, но откуда бы ни пришли знания и сколь бы страшными они ни были – он попросту не обращал на них внимания.

Но все-таки было в старом шамане что-то такое, что не давало Кеоле покоя. Каламаке был из тех, кто не отказывал себе ни в чем – ни в еде, ни в питье, ни в одежде, причем за все он платил блестящими новенькими долларами. На Восьми островах[5] ходила еще одна поговорка: «Яркий, как доллары Каламаке». При этом он не занимался торговлей или земледелием, не подрабатывал ничем иным – разве что колдовством, да и то лишь иногда… Поэтому для всех оставалось загадкой, откуда же у него столько серебряных монет.

Так случилось, что однажды жена Кеолы отправилась в Каунакакаи, на подветренный берег острова, а другие мужчины вышли в море порыбачить. Сам же Кеола был изрядным лентяем, и посему остался лежать на веранде, глядя, как волны прибоя накатывают на берег да птицы кружат над обрывистым утесом. Его неотступно преследовала одна мысль – мысль о новеньких блестящих долларах. Ложась вечером спать, он спрашивал себя, почему их так много, а просыпаясь утром, размышлял о том, отчего они блестят, как новенькие. Ни о чем другом он думать не мог. Сегодня, он был уверен в этом, он совершил важное открытие. Похоже, ему удалось обнаружить то самое заветное место, место, где Каламаке хранит свои сокровища – накрепко запертый ящик конторки, что стоит у стены общей комнаты, прямо под гравюрой Камехамехи Пятого и фотографией королевы Виктории в новой короне. Только вчера Кеола улучил момент, заглянул внутрь и глазам своим не поверил – мешочек оказался пуст! А ведь сегодня был день, когда приходит пароход: дым из его трубы уже отлично виден над Калаупапа[6]. Пароход придет с ежемесячным грузом провианта на борту: консервированным лососем, джином и прочими деликатесами для Каламаке.

«Итак, если сегодня он заплатит за свои товары, – думал Кеола, – то я буду точно знать, что он самый настоящий колдун и доллары ему дает сам дьявол».

Размышляя об этом, он даже не заметил, что позади него стоит тесть, на лице которого написано сильнейшее раздражение.

– Это пароход? – спросил он.

– Да, – подтвердил Кеола. – Ему осталось только зайти в Пелекуну, а потом он окажется здесь.

– Что ж, ничего не поделаешь, – заявил в ответ Каламаке, – за неимением лучшего мне придется довериться тебе, Кеола. Идем в дом.

Они вместе вошли в большую комнату, которая выглядела очень красиво, совсем по-европейски: с обоями на стенах и эстампами, креслом-качалкой, столом и даже мягким диваном. Кроме того, в комнате имелась полка с книгами, посередине стола лежала семейная Библия, а у дальней стены нашла свое место конторка для письма с запертым ящиком. Одним словом, с первого же взгляда было видно, что дом принадлежит состоятельному и важному человеку.

Каламаке велел Кеоле опустить жалюзи, а сам тем временем запер двери и поднял крышку конторки. Оттуда он достал пару ожерелий с талисманами и ракушками, пучок высушенных трав, засохшие листья каких-то деревьев и зеленую ветку пальмы.

– Я намерен совершить, – заявил он, – нечто необычайное и удивительное. В прежние времена люди были мудры, они творили разные чудеса, включая и то, что я намерен сотворить нынче. Но раньше все это происходило ночью – под нужными звездами и в пустынном месте. Теперь же придется проделать то же самое, но в собственном доме и при ярком свете дня.

С этими словами он сунул Библию под подушечку на диване, чтобы ее не было видно, извлек оттуда же циновку искусного плетения, а травами и листьями покрыл песок, насыпанный на алюминиевую сковороду. После этого он с Кеолой надели на шею ожерелья и встали в разных концах циновки.

– Время пришло, – проговорил шаман, – но ты ничего не бойся.

Он поджег травы и принялся раздувать пламя пальмовой веткой, бормоча какие-то заклинания. Поначалу огонь казался тусклым, потому что жалюзи были опущены. Но вот травы разгорелись по-настоящему, и пламя вдруг рванулось к Кеоле, озарив всю комнату, к огню добавился дым. Голова у Кеолы закружилась, в глазах помутилось, а голос Каламаке набатным звоном зазвучал в ушах. Внезапно циновку, на которой стояли они оба, словно бы выдернули из-под ног. В следующий миг у Кеолы перехватило дыхание: комната и дом исчезли. На него обрушились волны света, погребая его под собой, и он оказался под лучами палящего солнца на берегу океана, на который накатывался ревущий прибой: они с колдуном стояли на той же самой циновке, потеряв дар речи, задыхаясь, крепко держась друг за друга и протирая глаза.

– Что это было? – воскликнул Кеола, который первым пришел в себя, ведь был намного моложе. – Эта боль показалась мне хуже смерти.

– Какая разница? – выдохнул Каламаке. – У меня получилось!

– Во имя Господа, где мы находимся? – продолжал допытываться Кеола.

– Это уже неважно, – отозвался колдун. – Раз мы здесь, значит, дело в наших руках, и теперь пора им заняться. Я пока отдышусь, а ты ступай на опушку леса и принеси мне листья такого-то и такого-то растения, такого-то и такого-то дерева, которых, как ты сам убедишься, растет здесь великое множество – так вот, принеси по три пригоршни каждого. И поторапливайся. Мы должны вернуться домой еще до прибытия парохода, иначе наше отсутствие сочтут странным.

И колдун, хватая воздух широко раскрытым ртом, опустился на песок.

Кеола зашагал по берегу, усыпанному мелким блестящим песком и кораллами, там и сям под ногами валялись необычного вида раковины. Он думал про себя: «Как могло получиться, что этот берег мне незнаком? Я должен еще раз побывать здесь, чтобы собрать эти странные ракушки».

Прямо перед ним на фоне неба выделялась линия пальм, но они ничуть не походили на пальмы Восьми островов, поскольку были высокими и красивыми, их веерные кроны трепетали, сверкая золотом на фоне густой зелени. Кеола вновь подумал: «Как странно, что я до сих пор не бывал в этой роще. Пожалуй, стоит вернуться сюда еще разок, когда потеплеет, чтобы подремать в тени». И тут же ему в голову пришла очередная мысль: «Как неожиданно вдруг стало тепло!» Ведь нынче на Гавайях стоит зима, и днем было весьма и весьма прохладно. А потом он подумал еще: «А где же серые горы? И куда подевался обрывистый утес с висячим лесом и птицами, что кружат над его вершиной?» Чем больше Кеола раздумывал над всем этим, тем меньше понимал, в какой части островов оказался.