Открыв глаза, человек вновь увидел под собой воду. «Если бы мне удалось освободить руки, – подумал он, – я мог бы сбросить петлю с шеи и прыгнуть вниз, в реку. Нырнув, я бы избежал пуль, а потом доплыл бы до берега, скрылся в лесу и направился домой. Слава Богу, что до моего дома они еще не добрались, жена и малыши пока еще остаются вне пределов досягаемости передовых отрядов захватчиков».
Когда эти мысли, которые пришлось выразить здесь словами, промелькнули у него в голове, словно пришли извне, а не родились в ней, капитан кивнул сержанту. Тот шагнул в сторону.
Пейтон Фаркуар, известный и состоятельный плантатор, происходил из старинного и уважаемого в Алабаме рода. Будучи рабовладельцем и уже поэтому политиком, он, по самой природе своей, оставался сепаратистом и ярым сторонником дела Юга. Обстоятельства непреодолимой силы, излагать которые здесь нет необходимости, лишили его возможности вступить в доблестную армию, которая потерпела ряд сокрушительных поражений, что и привело к падению Коринфа, а он прозябал в праздной безвестности, хотя душа его требовала дать выход бурлящей в нем энергии, стать солдатом и найти возможность отличиться. Впрочем, он был уверен, что таковая возможность непременно представится, как представляется всем, кто ищет ее на войне. А пока он делал все, что было в его силах. Никакая служба не казалась ему незаметной и безвестной, если шла на пользу дела Юга, как и никакое предприятие не выглядело чрезмерно опасным, если их жаждала натура штатского, бывшего в душе солдатом, искренне и без особых угрызений совести смирившегося с тем отвратительным принципом, что в любви, как и на войне, все средства хороши.
Как-то вечером, когда Фаркуар с женой сидели на грубой скамейке у въезда в поместье, к воротам подъехал солдат в сером мундире и попросил напиться. Миссис Фаркуар с готовностью согласилась собственноручно услужить ему. Пока она ходила за водой, муж подошел к пропыленному всаднику и с тревогой осведомился, нет ли свежих вестей с фронта.
– Янки чинят железные дороги, – ответил тот, – и готовятся к очередному наступлению. Они уже добрались до моста через Совиный Ручей и привели его в порядок, а на северном берегу возвели форт. Комендант издал приказ, и приказ тот развесили повсюду. Там говорится, что любой штатский, схваченный на месте преступления и уличенный во вредительстве на железнодорожных путях, мостах, в туннелях или поездах, будет повешен немедленно. Я видел этот приказ собственными глазами.
– А далеко ли отсюда до моста через тот самый Совиный Ручей? – спросил Фаркуар.
– Около тридцати миль.
– По эту сторону реки есть какие-либо войска?
– Только пикет в полумиле дальше по железной дороге, да один часовой на этом краю моста.
– Предположим, какой-нибудь штатский – к тому же прилежный студиозус погибельных – сумеет обойти пикет и снять часового, – с улыбкой осведомился Фаркуар. – Чего он этим может добиться?
Солдат ненадолго задумался.
– Я проезжал там месяц назад, – ответил он. – И заметил, что во время последнего половодья под деревянной опорой на этой стороне моста скопилось много плавника. Теперь он высох и наверняка вспыхнет, как порох.
В этот момент хозяйка дома, наконец, принесла воды, и солдат жадно выпил ее. Вежливо поблагодарив хозяйку, он поклонился хозяину и ускакал. Часом позже, уже после наступления ночи, он вновь миновал плантацию, но теперь уже в обратном направлении. Он был лазутчиком федералов.
Падая вниз между балками моста, Пейтон Фаркуар лишился чувств и был все равно что мертв. Из этого состояния – спустя, как ему показалось, целую вечность – его вывела резкая боль в горле: он понял, что задыхается. Боль огненными волнами растекалась от шеи по всему телу, пронизывая каждую его клеточку. Она словно бы струилась по жилам, пульсируя невероятно часто. Эти волны огненного жара невыносимо раскалили его тело. А уж голову… Ту буквально распирало изнутри. При этом мысли в ней отсутствовали начисто. Мыслящая часть его «я» уже стерлась, прекратив существование, он был способен лишь чувствовать, и чувства эти превратились для него в пытку. Он сознавал, что куда-то летит. Окутанный каким-то светящимся облаком, превратившись в его огненное пульсирующее средоточие, лишившись материальности своего «я», он, словно гигантский маятник, описывал невероятную амплитуду. Но вдруг, с ужасающей внезапностью, свет вокруг него рванулся кверху, сопровождаемый громким всплеском, в ушах зазвучал пугающий рев, а вокруг стало темно и холодно. К нему вернулась способность мыслить: он понял, что веревка оборвалась, и он упал в реку. Но тяжелее дышать от этого не стало – петля вокруг шеи уже душила его, не позволяя воде попасть в легкие. Умереть от повешения на дне реки! – что может быть нелепее. Он открыл глаза и в обступившей темноте увидел над собой лучик света, такой далекий и недостижимый! Он по-прежнему тонул, лучик этот становился все тоньше и слабее, пока не превратился в слабое мерцание. Но потом он начал расти и становиться ярче, и человек понял, что поднимается на поверхность – понял с большой неохотой, потому что ему уже стало покойно и хорошо. «Быть повешенным и утонуть, – подумал он, – не так уж плохо, но я не хочу, чтобы меня, к тому же, и застрелили. Нет, меня не застрелят… Это было бы несправедливо».
Он не отдавал себе отчета в совершаемых усилиях, но резкая боль в запястье подсказала, что он по-прежнему пытается освободить руки. Он сосредоточился на этой борьбе, но как-то лениво и отстраненно, словно зритель, наблюдающий за фокусником, которого не интересует конечный результат. Какие блестящие усилия! Какая великолепная, нечеловеческая сила! Да, вот поступок, достойный восхищения! Браво!
Веревка соскользнула – руки разошлись в стороны и устремились вверх, и он даже смог различить обе ладони в тусклом сумраке, который с каждым мгновением становился все светлее. Со вновь проснувшимся интересом он следил, как сначала одна рука, а потом и вторая, ухватились за петлю на шее. Вот они сорвали и отшвырнули веревку, и та поплыла прочь, извиваясь, словно водяная змея. «Наденьте, наденьте ее обратно!» Ему показалось, будто он выкрикнул эти слова, обращаясь к рукам, потому что избавление от петли сопровождалось приступом такой острой боли, какой он еще никогда не испытывал. Шею опоясывало нестерпимое жжение, мозг вспыхнул жарким пламенем, а сердце, слабо трепыхавшееся в груди, рванулось к горлу, пытаясь выскочить наружу. Все его тело скорчилось в невыносимых судорогах! Но непослушные руки отказались выполнять приказ. Они рассекали воду быстрыми и резкими рывками, толкая его вверх, к поверхности. Он почувствовал, как голова оказалась над водой – глаза ослепил яркий солнечный свет, он сделал непроизвольный вдох, и в легкие хлынул обжигающий поток воздуха, который он с пронзительным криком мгновенно исторг обратно!
Чувства полностью вернулись к нему, обострившись до сверхъестественных способностей. Что-то нарушилось в организме, и поэтому они, его вновь родившиеся чувства, пришли в столь изощренное возбуждение, что стали замечать вещи, которые ранее ускользали от него. Он почувствовал мелкую рябь на поверхности воды, отчетливо слыша звуки, с которыми она плескалась ему в лицо. Глядя на лес на берегу, он различал не только отдельные деревья, но и листья, и каждую прожилку на каждом из них – он видел даже насекомых: саранчу, жирных зеленых мух и серых паучков, меж сухих веточек раскинувших нити своей паутины. Он видел, как переливаются всеми цветами радуги капли росы на миллионах травинок. Гудение мошек, танцующих над маленькими водоворотами, трепет крылышек стрекоз, толчки ног водомерок, похожие на весла, удары которых приподнимали их над водой, словно лодку – все эти звуки сливались для него в ясно различимую музыку. Вот перед глазами скользнула рыбешка, и он уловил шорох рассекаемой ею воды.
Он вынырнул на поверхность лицом вниз, тело располагалось по течению; в следующий миг окружающий мир вокруг него повернулся, словно вокруг своей оси, и он увидел мост, форт, солдат на мосту, капитана, сержанта и двух рядовых, его палачей. Черными силуэтами выделялись они на фоне синего неба, что-то кричали, размахивали руками и показывали на него пальцами. Капитан достал револьвер, но стрелять пока не торопился, остальные же были не вооружены. Их движения выглядели нелепыми и ужасными, а фигуры казались гигантскими.
