Внезапно до его ушей донесся резкий грохот, и что-то звучно ударило в воду в нескольких дюймах от головы, окатив ему лицо брызгами. Он услышал новый выстрел и увидел, что часовой держит у плеча винтовку, из ствола которой струится легкий синеватый дымок. Человек в воде вдруг увидел глаз человека на мосту, вглядывающегося в него сквозь прицел. Он машинально отметил, что глаз этот – серый, и вспомнил, как читал где-то о том, что серые глаза – самые зоркие, и что все меткие стрелки были сероглазыми. Тем не менее этот промахнулся.

Встречная волна подхватила Фаркуара и развернула его вполоборота – на берегу, противоположном форту, он вновь увидел лес. Сзади раздался звонкий и чистый монотонный речитатив, донесшийся до него по воде с невероятной отчетливостью, которая приглушила все остальные звуки, даже грохот ряби в ушах. Не будучи солдатом, он, тем не менее, достаточно часто бывал в лагерях, чтобы распознать убийственное значение этой четкой, неторопливой команды: лейтенант на берегу решил принять посильное участие в происходящем. Как же холодно и безжалостно – с какой ровной, размеренной интонацией, внушающей его людям непоколебимое спокойствие, и с какими четко отмеренными паузами падали эти жестокие слова:

– Рота! Слушай мою команду! К плечу! Приготовиться! Целься! Огонь!

Фаркуар нырнул – так глубоко, как только смог. Вода заревела у него в ушах, словно трубный голос Ниагары, но он все-таки расслышал тупые удары града пуль и, вновь устремившись к поверхности, столкнулся со сверкающими и нелепо сплющенными комочками металла, которые, медленно кружась, опускались на дно. Некоторые из них касались его лица и рук, после чего отплывали в сторону, продолжая погружение. Один кусочек попал ему за воротник: тот оказался неприятно теплым, и он поспешно достал его и отбросил в сторону.

Вынырнув на поверхность и хватая воздух широко раскрытым ртом, он понял, что оставался под водой достаточно долго, к тому же его изрядно снесло вниз по течению – теперь он был чуть ближе к свободе и безопасности. Солдаты почти закончили перезаряжать винтовки: шомпола дружно вспыхнули на солнце металлическим блеском, когда их выдернули из стволов и сунули обратно в гнезда. Двое часовых выстрелили вновь, порознь и опять мимо.

Беглец видел все это, время от времени оглядываясь назад. Теперь он греб изо всех сил, помогая течению. Мозг его работал столь же энергично, как руки и ноги, мысли сменяли одна другую с быстротой молнии.

«Офицер, – рассуждал он, – в следующий раз не допустит столь глупой ошибки. Избежать залпа ничуть не труднее, чем одиночного выстрела. Скорее всего, он уже приказал стрелять вразнобой, по готовности. Да поможет мне Бог, уклониться ото всех пуль я не сумею!»

И вдруг в двух ярдах от него раздался громкий всплеск, за которым раскатился оглушительный шелестящий грохот. Постепенно замирая, он умчался обратно к форту, окончательно растворившись во взрыве, который, казалось, всколыхнул реку до самого дна! Человека накрыла стена воды, ослепила и завертела, стремясь задушить! В игру вступила пушка. Яростно мотая головой, чтобы вытряхнуть из ушей взбаламученную воду, он услышал, как ядро, срикошетировав от воды, с визгом унеслось вдаль, а уже в следующий миг из леса на берегу до него донесся трест и хруст ломающихся веток.

«Второй раз они этого не сделают, – подумал он. – В следующий раз они выстрелят картечью. Придется следить за пушкой: дым станет сигналом – звук долетает слишком поздно, он отстает от выстрела. Да и пушка у них хороша».

Внезапно он почувствовал, как волна подхватила его и закружила, словно щепку. Река, берега, лес, оставшиеся уже далеко позади мост, форт и солдаты – все смешалось воедино в головокружительном калейдоскопе. Место предметов заняли цвета, круговые горизонтальные мазки – более он не видел ничего. Он угодил в водоворот, скорость вращения которого все увеличивалась, и он понял, что его вот-вот стошнит. Но через несколько мгновений его выбросило на самый край усеянного галькой левого – южного – берега реки, а небольшой выступ скрыл его от глаз врагов. Резкое прекращение движения и боль в оцарапанной о камни ладони привели его в чувство, и он едва не всхлипнул от облегчения. Набрав полные пригоршни гальки с песком, он подбросил ее над собой и закричал от восторга. Камешки переливались, словно настоящие бриллианты, рубины и изумруды, они казались ему бесконечно прекрасными. Деревья на берегу оказались гигантскими садовыми растениями: он заметил определенный порядок в их расположении и полной грудью вдохнул их пьянящий аромат. Странный розоватый свет пробивался между стволов, а налетевший ветер зашуршал листьями и качнул ветки, отчего те запели, словно Эоловы арфы. Человеку почему-то расхотелось убегать – он был готов неподвижно лежать в этом очаровательном месте до тех пор, пока его вновь не возьмут под стражу.

Резкий свист и грохот картечи в ветвях над головой заставили его встрепенуться. Взбешенный канонир отсалютовал ему напоследок, выстрелив наобум. Человек вскочил на ноги, взбежал по отлогому берегу и углубился в лес.

Весь этот день он шел, не останавливаясь, ориентируясь по солнцу. Лес казался бесконечным – нигде не было видно ни единого просвета, ни даже тропинки, проложенной лесорубами. Удивительно, он даже не подозревал, что живет в подобной глухомани. В этом открытии таилось что-то жутковатое и сверхъестественное.

К вечеру он устал, сбил ноги и проголодался. Но мысль о жене и детях придавала сил, заставляя двигаться вперед. В конце концов, он наткнулся на дорогу, которая вела, как он полагал, в нужном направлении. Она оказалась широкой и прямой, как городская улица, но почему-то выглядела нехоженой. По бокам ее не тянулись поля, нигде не было видно хоть сколько-нибудь заметных признаков человеческого жилья. Не было слышно даже лая собак, и вообще ничто не говорило о том, что здесь обитают люди. Черные стволы деревьев образовывали ровную стену по обеим сторонам, обрываясь где-то на горизонте, словно прямые линии, проведенные с соблюдением законов перспективы. Запрокинув голову и глядя вверх сквозь просвет в ветвях, он увидел крупные золотистые звезды, складывающиеся в незнакомые созвездия. Почему-то он был уверен, что рисунок ночного неба таит в себе нечто таинственное и зловещее. Лес по обеим сторонам от него был полон незнакомых и странных звуков, среди которых – и раз, и другой, и третий – он совершенно отчетливо разобрал шепот на незнакомом языке.

Шея болела, и, потрогав, человек обнаружил, что она сильно распухла. Он знал, что в том месте, где ее касалась веревочная петля, осталась черная борозда. Глаза у него налились кровью, он более не мог закрыть их. Язык стал шершавым от жажды: он утолял ее, высовывая его между зубов в прохладный ночной воздух. Как все-таки мягко дерн покрывает нехоженую улицу – он больше не чувствовал мостовой под ногами!

Очевидно, несмотря на все страдания, он все-таки заснул на ходу, потому что глазам его вдруг предстала совершенно иная картина – или он все же очнулся от горячечного бреда.

Он стоит у ворот собственного дома. Все вокруг такое, каким он его помнил, залитое лучами яркого утреннего солнца. Должно быть, он шел всю ночь напролет. Распахнув ворота и шагая по широкой белой подъездной дорожке, он вдруг замечает трепет женских юбок: жена, свежая, ясноглазая и прелестная, сходит с веранды, чтобы приветствовать его. Она застывает в ожидании у ступенек, на губах ее играет радостная улыбка, поза ее полна невыразимого изящества и благородного достоинства. О, как же она прекрасна! Он бросается к ней, протягивая руки. И вот, уже собираясь заключить ее в объятия, он вдруг чувствует сокрушительный удар в затылок, в грохоте пушечного выстрела вокруг него вспыхивает ослепительное белое зарево – и окружающий мир проваливается в темноту и мертвую тишину!

Пейтон Фаркуар был мертв. Тело его, со сломанной шеей, медленно раскачивалось из стороны в сторону под балками моста через Совиный Ручей.