«Да уж, — подумал Нико. — Сейчас, пожалуй, тот случай, когда я не верю».

Он посмотрел на горизонт и как можно более спокойным голосом произнес:

— Не знаю, как вы, а я замерз. Пойдемте в дом и выпьем чего-нибудь горяченького.

Девочка не ответила.

— Идем, дружок, — он подал ей руку. — Ну, пожалуйста!

Она медленно поднялась, и втроем они направились к дому.

Похороны были закрыты для публики, но трагедия привлекла большое общественное внимание. По отношению к родным это было очень жестоко.

Армия папарацци с телескопическими объективами выстроилась у выхода с кладбища на наскоро сооруженных помостах. Их камеры жадно хватали чужое горе, как грифы — падаль.

Участники похорон медленно шли за гробом. Нико держал Сильвию за руку, на шаг впереди шли Джан-Баттиста и Марио Ринальди.

После погребальной службы, когда знаменитости стали расходиться, Сильвия задержалась у разверстой могилы и прошептала: «Прощай, мама».

Затем она повернулась, снова взяла Нико за руку и медленно двинулась прочь.

Во всем Париже мы остались вдвоем. Я и Сильвия.

Целыми днями мы сидели рядом на лекциях, а по вечерам ужинали вместе в каком-нибудь бистро. Потом, проштудировав учебники, мы откладывали их в сторону и говорили, говорили, говорили.

Если можно натуру Сильвии описать одним словом, то это была сама страсть.

Она всей душой жаждала стать хорошим врачом, страстно любила оперу и была фанатичной баскетбольной болельщицей. Жизнь она воспринимала с энтузиазмом. Сейчас, когда я об этом думаю, мне кажется, что она пробуждала во мне чувство экстаза, которое было сродни словам финального хора в Девятой симфонии Бетховена: «Радость, божественное сияние, дочь Элизия…»

Каким-то образом ни бремя роскоши, ни душевные травмы детства не наложили пагубного отпечатка на ее восприятие жизни.

Или это мне так казалось поначалу.

Судя по всему, Сильвия всегда вела очень замкнутый образ жизни и если и имела близких друзей, то немногих. Ведь она была от природы человек открытый и не делала тайны из комплексов, кроющихся под ее безукоризненной внешностью. Удивительно, однако, насколько часто она возвращалась к разговору о своей матери.

— Когда мама выходила замуж за отца, она была главным редактором «Ла Маттины», крупнейшей в Италии утренней газеты. И представляешь, с того дня, как они познакомились, они ни единой ночи не провели врозь. После моего рождения мама превратила одно крыло дома в служебные кабинеты и с помощью бесстрашных посыльных-мотоциклистов, своего безграничного обаяния — и очень громкого голоса — стала управлять газетой из дома. Но она была не из тех женщин, что целиком поглощены карьерой и забывают о детях. В любое время дня и ночи она была рядом, если я в ней нуждалась.

Учитывая, что речь шла о прошлом, а горе утраты все еще не утихло в душе Сильвии, мне было трудно определить, соответствуют эти напоминания действительности или воссоздают некий идеальный образ.

— И как же ты пережила это горе?

— Ну, у меня ведь еще был отец, — тихо ответила она. Это прозвучало не слишком убедительно, скорее в ней говорило родственное чувство. Затем Сильвия негромко призналась: — Хотя, по правде говоря, ему моя поддержка была нужнее, чем мне — его. Можно сказать, папа так до конца и не оправился от горя. По-прежнему пытается уморить себя работой. Я за него очень тревожусь.

— Но кто после этого заботился о тебе? Играл с тобой, пока ты не выросла? Отвозил тебя в школу?

Да разные люди. Никого конкретно не припомню. Тогда это не имело большого значения, тем более что все они носили одну и ту же униформу.

Я не удержался:

— А я всегда считал, что есть две вещи, которые невозможно перепоручить другому: ходить в парикмахерскую и выполнять родительские обязанности.

Сильвия понимающе улыбнулась. Она была со мной согласна.

— Моя лучшая школьная подружка Сара Конрад одно время увлекалась психиатрией. Согласно ее непросвещенному мнению, у меня классический случай родительской депривации. Она считает, если я не обращусь к психотерапевту, у меня вся личная жизнь может пойти наперекосяк.

«Только не со мной!» — самонадеянно подумал я. И попытался избавить ее от этого чувства обреченности.

— Перестань, Сильвия! Каждое правило имеет исключения. Некоторые выросли в больших, дружных семьях, а все равно всю жизнь страдают от одиночества. Помнишь у Роберта Янга, про старушку?

— Да, — рассмеялась Сильвия, припомнив смешной рассказ.

— Интересно бы прочесть по-итальянски, — сказал я.

— Наверное. Но мне Нико читал по-английски.

— Ах, Нико…

— Да. И еще он научил меня играть в теннис. И в шахматы. И водил меня в цирк.

— И ты, наверное, собираешься за него замуж, — утвердительным тоном произнес я, стараясь не выдать своего глубокого волнения.

— С чего ты взял? Это же когда было! Он уже древний старец.

— Ну, начнем с того, что это неправда. Он еще достаточно молод, чтобы с ним можно было играть в теннис, и достаточно зрел, чтобы слушать его с открытым ртом. Но главное, он, как я понял, всегда рядом. А это для тебя имеет большое значение, ведь правда?

Она кивнула, и я почувствовал, как гаснут мои последние робкие искры надежды.

— В каком-то смысле ты прав, — согласилась она. — Во времена моего заточения, как я его называю, он проявил себя прекрасно.

— Что ты называешь заточением?

Естественно, после того, что случилось с мамой, отец помешался на моей безопасности. Он забрал меня из школы и взял домашних учителей. Можешь себе представить, с какой строгостью отбирали этих несчастных! Что же касается моей светской жизни, — весело добавила она, — кто-то скажет, что иметь дома свой кинотеатр — и даже с попкорном, — это классно. Но когда из выходного в выходной в зале сидишь только ты да еще трое или четверо детей, это быстро надоедает. В четырнадцать лет я обнаружила, что в кино происходящее на экране отнюдь не самое важное. Мне страшно не хватало людей.

— Как же ты в конце концов освободилась? Тоже Нико помог?

— Перестань меня поддразнивать! — упрекнула она. — Но, кстати, это он мне всегда советовал ехать учиться за границу. Только я не могла бросить отца, пока он как следует не пришел в себя.

«Как странно — родительский инстинкт проявился в дочери», — подумал я.

— И тогда я наконец поняла, что, если он собирается жить среди людей, мне нужно уехать. Понимаешь, я подумала, что без меня он будет вынужден найти себе кого-нибудь.

Как бы то ни было, единственной страной, удовлетворявшей отца в плане безопасности, оказалась Англия. Само собой, это должна была быть католическая школа. Так я оказалась в школе Святого Варфоломея в Уилтшире.

Мне там было хорошо, хотя я не сразу привыкла ко всем этим религиозным штучкам. Там я познакомилась со своей лучшей подругой Сарой, освоила все мыслимые виды спорта, а кроме того, получила великолепное образование. Но каждый день, просыпаясь и отходя ко сну, я молила господа, чтобы в следующий родительский день папа приехал не один, а с симпатичной новой леди. — Она горестно добавила: — Так и не дождалась…

Это означало, что летние каникулы я должна была проводить с ним, в Италии. Меня мучила мысль о том, что он живет один. Не могу похвастать, что активно общалась со своими сверстниками, зато с папой мы прекрасно проводили время. Он брал меня с собой в поездки по своим предприятиям, и я знаю, ему это нравилось. Он так мною гордился! По сути дела, только в такие моменты он словно вылезал из своей раковины и по-настоящему оживал. Представлял меня каждому работнику и всякий раз улыбался, а это теперь случалось нечасто. Мне эти поездки тоже нравились. Судя по всему, рабочие его любили.

Я вспомнил один материал, недавно попавшийся мне в «Монд». Автор называл отца Сильвии первопроходцем за то, что он одним из первых североитальянских промышленников предложил своим рабочим с юга страны дешевое жилье, чтобы они могли перевезти к себе своих жен и детей.