Я лишился дара речи.

— Доктор Грэбинер… Стив… Не знаю, что и сказать!

— Ну… — ответил он добродушным, но усталым тоном, — можете, к примеру, выразить свою уверенность, что эксперимент не обернется для всех нас каким-нибудь триллером.

— Этого я вам обещать не могу, вы же знаете.

— Вот-вот. А потому я сейчас выпью большой стакан виски и залягу спать. Спокойной ночи, старина.

Я немедленно сел за составление списка сотрудников, которых надо было срочно разбудить, и тут же меня начали одолевать сомнения. В своем путешествии в мир неизведанного я осмелился взять на себя ответственность за жизнь другого человека. И хотя родители Джоша заверили меня, что не питают ложных иллюзий, я не мог себе даже представить, что будет с ними, если мой эксперимент не удастся.

Время было настолько дорого, что я незамедлительно позвонил дежурной сестре в отделение, где лежал Джош, и попросил немедленно вызвать родителей, чтобы дать им подписать бумагу о согласии на процедуру. Она ответила, что Липтоны уже и так сидят в палате сына.

Сейчас реальность для меня стала похожа на песочные часы: я почти физически ощущал, как убегают секунды. Я стремглав бросился к лифту. Мне даже казалось, что номера этажей на табло бегут сегодня медленнее обычного.

Добравшись наконец до этажа, где лежал Джош, я рванулся к его палате. Барбара и Грег Липтон были предупреждены и дожидались меня в коридоре. Настроение у них было приподнятое, хотя радоваться пока было нечему.

— Ой, доктор Хиллер, какая замечательная новость! — возбужденно воскликнула мать.

— Доктор, спасибо вам, — несколько более здраво произнес отец. — Вы дали нам еще один шанс.

Я понимал, что передо мной стоит сложная задача — вселить необходимую уверенность, не внушая необоснованных надежд. По этой тончайшей грани мне предстояло сейчас пройти. Они не меньше моего должны быть готовы к неудаче.

Мальчика уже разбудили. Мы с ним немного поболтали, пока моя старшая ассистентка Риза готовила аппаратуру.

Я спросил своего юного больного, понимает ли он суть процедуры.

— Папа говорит, это еще одна попытка. Новое лекарство или что-то в этом духе.

— Это не совсем лекарство, — объяснил я. — Я придумал способ, как подправить клетки твоей иммунной системы таким образом, чтобы после их введения обратно они раз и навсегда победили эту несчастную опухоль.

Он сонно кивнул, а я приготовил шприц. Потом взял его прозрачную руку и стал искать неисколотую вену. Как можно более бережно введя иглу, я набрал в шприц кровь.

После этого Риза бегом помчалась в лабораторию, где двое других ассистентов уже подготовили все для запуска медленной, сложной и пока еще официально не одобренной процедуры обработки Т-лимфоцитов, которая должна была «научить» их бороться с опухолью. Заставить выследить и уничтожить злокачественные клетки.

Было шесть часов утра. Аппарат у меня в лаборатории уже вовсю гудел. Процесс стимуляции был в полном разгаре. На него уйдет время, а как раз времени-то сейчас у нас и не было. Я бесцельно метался по лаборатории из угла в угол. Только у Ризы хватило смелости меня пожурить.

— Черт возьми, Мэт, неужели нельзя ходить в каком-нибудь другом месте? Ты всем действуешь на нервы.

Тут раздался звонок. Это был руководитель пресс-службы клиники Уоррен Оливер.

— Хиллер, что там у вас происходит?

Я был не в настроении делиться с кем-нибудь своими страхами и попытался от него отделаться. Но он проявил упорство.

— Что я узнаю? Вы получили «добро» из Вашингтона? Это событие, парень. Большое событие!

— Да, только если все получится.

— Еще бы не получилось! А даже если и нет, уже сам факт, что ты первым выбил из них такое разрешение, для нас большое достижение.

Я заставил себя сдержаться, мысленно напомнив себе, что это его работа — выбивать газетные строчки. Своего рода разновидность медицинской специальности.

— Извини меня, Уоррен, у меня сейчас ни секунды свободной.

— Хорошо, хорошо, Мэтью. Только не забудь обо мне, мы — одна команда. Ты внутри, я — снаружи.

Я не стал слушать его бодрую болтовню и повесил трубку, дав себе слово не переносить на своих сотрудников груз, возложенный на меня Уорреном.

Я объявил, что ухожу завтракать и несколько часов меня не будет. Что было воспринято с нескрываемым облегчением.

Прошло три дня. Мы закончили так называемую ретровирусную обработку, и новые клетки можно было вводить больному мальчику. Формально говоря, никто не знал, чем это все закончится. Общее напряжение ощущалось уже на подходе к его палате.

По обе стороны от постели Джоша стояли его мать и отец. Они держали сына за руки, а я сел на кровать и стал вводить ему в вену чудодейственное средство — как я его называл, чтобы зря не волновать мальчика.

— Доктор, а как клетки определяют, куда им двигаться? — спросила меня Барбара, когда я закончил. — Не могут они затеряться где-нибудь в другой части организма?

Это был наихудший сценарий.

— Понимаете, — уклончиво ответил я, — у каждой ткани свой «код». Я надеюсь, наш вирус распознает нужный «адрес».

Поначалу состояние больного никак не изменилось. Ни в лучшую, ни в худшую сторону.

Мы вступили в фазу напряженного ожидания.

В последующие дни я уходил из госпиталя, только чтобы совершить пробежку и забрать свою почту. Я по нескольку раз в день навещал Джоша, смотрел показатели жизненно важных функций, глаза и все прочее.

В какой-то момент отец отозвал меня в сторонку и попытался выудить из меня хоть какую-то информацию.

— Доктор, как у нас дела?

— Грег, еще рано о чем-то говорить.

— Тогда почему вы его все время смотрите? — удивился он.

Не мог же я ему сказать, что просто проверяю, жив ли еще его сын!

К исходу пятого дня мы отвезли Джоша на рентген. Это был первый снимок после введения ретровируса. Мы все сгрудились вокруг нашего радиолога Эла Реддинга, а тот записывал то, что видит, на диктофон.

— Размер опухоли полтора на два. По сравнению с предыдущим снимком от четырнадцатого числа роста не отмечается.

Все разом загалдели.

— Эл, я не ослышался? — переспросил я, желая убедиться, что ничего не придумал. — Ты считаешь, опухоль не увеличилась?

— Мэтью, все, что я считаю, я уже доложил, — бесстрастно ответил Эл и пустил меня поближе к монитору.

И в этот момент во мне вспыхнула надежда. Но я еще не осмеливался ни с кем ею поделиться, даже с родителями мальчика, которые, в отличие от нашего осторожного радиолога, отреагировали очень эмоционально.

— Доктор, у вас получилось! Она больше не растет! — Барбара заплакала.

— Пока ничего с уверенностью сказать нельзя, — предостерег я. — Кроме того, пока есть опухоль, есть и опасность кровоизлияния. Мы еще не вышли на свет из тоннеля. Это может оказаться всего лишь временной ремиссией. Пока что я собираюсь ввести ему вторую порцию обработанных клеток.

Теперь я был исполнен оптимизма. Осторожного, но оптимизма.

Через четыре дня новый снимок показал не просто остановку в росте опухоли, а уже ее уменьшение на целых двадцать процентов. Мне все труднее становилось скрывать свое воодушевление, особенно когда к концу второй недели лечения Джош впервые за долгое время смог сесть и поболтать ногами, свесив их с постели.

— Скажи-ка, приятель, ты в теннис играешь? — спросил я в день третьего вливания.

— Немножко, — ответил он.

— Тогда нам с тобой пора назначить дату матча.

— А когда это будет? — спросил он. Подтекст был ясен.

— Вот начнешь ходить как следует, тогда и…

— Договорились, док.

Он улыбнулся. Теперь и в его глазах была надежда.

Чудо свершилось через трое суток. Я заканчивал вечерний обход и как раз подумывал зайти к Джошу, посмотреть, как он. Я завернул за угол коридора и не поверил глазам. В дальнем его конце мой пациент шел на своих ногах в сопровождении родителей. Но его никто не поддерживал! Это было невероятно. Я был так потрясен, что бросился к мальчику.