Я едва успел разглядеть роскошную грудь, зелено-голубые глаза, в которых искрилась страсть, пробуждающая желание, губы, словно созданные для поцелуев, и округлые руки, как Атто уже перешел к следующей картине.

– Луиза де Лавальер, – объявил он, не удержавшись от объяснений, – как я уже рассказывал тебе, первая официальная измена его величества.

На этом портрете я увидел лицо неповторимой чистоты, его окружали роскошные светлые волосы с серебристым отливом. Это была гармония нежности, элегантности и очарования, словно Бог в облике этой женщины хотел создать для человечества идеал благословенной триады: грации, скромности и добросердечности. Но каким-то волшебным образом эти глаза цвета морской волны захватывали дух и лишали того, кто созерцал их, сердца и разума.

– Они такие разные! – пораженный, воскликнул я. – Эта такая чистая, а та такая… как бы это назвать…

– Двуликая и грешная? Ты можешь спокойно сказать это, то, что Монтеспан не была ангелом, видно и слепому, – захихикал аббат. – Тем не менее в своих превосходствах они все же далеки от искренней и пылкой натуры Марии. Они французские женщины, пусть даже являющиеся полной противоположностью друг другу. Мария же были итальянкой.

Атто особенно подчеркнул последние слова, и его глаза зажглись огнем от одного только упоминания о Манчини.

И тут я наконец понял, насколько же мне повезло: узнать о драме, потрясшей душу французского короля, от приближенного к его величеству человека. Меня просто разрывало от желания услышать продолжение этой старой роковой истории, особенно теперь, когда я знал, что чувства этих двоих до сих пор живы. И к тому же отныне я был абсолютно уверен, что Атто встречается с Марией, чтобы передать ей крайне важное любовное послание короля. Я твердо решил выяснить, что это такое.

– Насколько я помню, после отъезда Марии Манчини у короля Франции было много любовных связей, – заметил я, пока аббат водил меня по маленькому залу с портретами королей и князей.

– У него было много фавориток, – поправил меня Атто. – И никогда не меньше двух сразу.

– Двух? Это что, у французских монархов такие обычаи?

– Конечно, нет, – улыбнулся аббат и открыл большой сервант, полный венецианского хрусталя и фарфора из Савоны, чтобы немного покопаться там. – Совсем наоборот. Никогда раньше во Франции не видели ничего подобного: королева и две maitresses en titre, [62]– все втроем вынуждены жить бок о бок. Я уже мол чу о том, что мадам де Монтеспан была замужем. У Генриха IV, дедушки Людовика, была одна любовница, но он никогда не осмеливался сообщить о ней своей супруге-королеве.

– По вашему мнению, это было еще одним роковым последствием его разлуки с Марией? – подбросил я ему наживку, так как едва сдерживал нетерпение узнать побольше о настоящих отношениях между королем и мадам коннетабль.

– Король превратил море боли, в котором утонуло его юное сердце, во всемирный потоп, который поглотил целые народы на многие годы, – начал аббат. – Людовику не разрешили сделать Марию королевой? Тогда другие королевы должны будут поплатиться за это! Ему не позволили, чтобы Мария была рядом с ним как любимая женщина? Значит, у него будет множество женщин, причем все одновременно.

С тех пор у короля всегда было по меньшей мере две любовницы, которых он обманывал и бросал ради других женщин, и так – непрекращающейся вереницей, и ни одна никогда не могла быть уверена в чувствах короля и его планах относительно нее. Три королевы: так была названа эта вечная триада.

– Тот, кому доставили страдание, должен причинять его другим, извечно так, – резюмировал Мелани. – Людовик решил: раз он не мог принадлежать Марии, то будет разделен между многими, то есть не принадлежать ни одной. С холодным расчетом и ледяным гневом он разделил свою жизнь среди множества женщин: супруги, постоянных фавориток, тысячи любовниц на один месяц или на одну ночь, – сердца всех он заставил разрываться от страданий. Помоги мне, пожалуйста, поднять этот ковер.

Король держал всех в головокружительном напряжении, и даже двор не мог быть уверенным в том, действительно ли дамы, с которыми король так охотно появлялся на людях, его настоящие фаворитки или их звезда уже начала свой закати они служат лишь прикрытием для его новой, тайной любви. Над ними всегда нависал безжалостный кнут их господина. И ни одна из них не осмелилась поднять голову.

– Резкое изменение поведения короля стало очевидным с первого же дня свадьбы, – заявил аббат. – Людовик отослал всю испанскую свиту королевы Марии Терезии назад в Мадрид.

С тех пор королева, живущая воспоминаниями о своей родине, не оказала ни малейшего сопротивления, но в качестве компенсации попросила у супруга об одной милости: разрешения всегда оставаться при нем. Всегда. И король выполнил эту просьбу. Он приказал обергофмейстеру королевских покоев никогда больше не разделять их. Он не нарушал своего обещания до самой смерти: в Лувре, в Фонтенбло, в Сен-Жермене и, наконец, в Версале король всегда спал рядом с супругой. Среди ночи он покидал ложе любовницы, чтобы вернуться в комнату своей верной жены и оставаться там до наступления дня. И все это он неукоснительно выполнял без объяснения и какого-либо волнения. Даже когда в покои Марии Терезии врывались запыхавшиеся взволнованные повитухи, держа в руках маленький сверток, дабы показать королю очередного бастарда, которого возлюбленная короля только что родила в соседних покоях. Так что именно эту уступку, которую бедная королева посчитала милостью (быть всегда рядом с королем), Людовик превратил в злой, безжалостный акт возмездия.

– Что-что? Возлюбленные короля разрешались от бремени прямо в комнатах, соседних с королевскими покоями?

– А сейчас самое интересное, – ответил Мелани с печальной иронией. – Любимым «охотничьим угодьем» его величества были как раз придворные дамы из свиты королевы. И наоборот, если Людовик пресыщался какой-нибудь любовницей и бросал ее, то в качестве возмещения обычно даровал ей место в свите королевы. И не зря Мария Терезия так часто вздыхала, заявляя, что ее рок – быть обслуживаемой любовницами своего супруга.

Тут аббат с любопытством покосился на огромное суповое блюдо серовато-желтого цвета, которое было украшено плодами граната из блестящего зеленого и темно-красного фарфора.

– В течение двадцати лет у короля появлялось по одному ребенку – это я говорю лишь об официально признанных детях и только шестеро из них – дети от королевы. Семерых родил мадам де Монтеспан. Остальные от других любовниц, – заявил Атто, подняв брови.

– Кольбер, премьер-министр, всю свою жизнь был преданным слугой короля. Он служил ему как сводник, снабжал его фавориток повивальными бабками, всем необходимым для новорожденных, а также сговорчивыми хирургами, которые помогали любовницам короля разрешиться от бремени. Кольбер даже находил среди своих старых слуг приемных родителей, которые могли воспитать тайных бастардов – детей случайных любовниц, – добавил аббат, переходя тем временем к осмотру обивки маленьких кресел.

Но король не ограничился тем, что устроил королеве мучительную жизнь рядом с его любовницами и их детьми. Отправляясь в путь, он усаживал всех в одну карету и заставлял даже есть вместе. Хуже всего, что, официально признавая нового бастарда, он делал его бурбонским принцем. Он устраивал для них королевские свадьбы и создал тем самым невообразимую путаницу среди Бурбонов, родившихся в законном браке. Да, он зашел так далеко, что выдал замуж одну из своих незаконнорожденных дочек за «внука Франции»: заставил сына своего брата Филиппа взять в жены младшую дочь от своей связи с мадам де Монтеспан. Двор возроптал. Родители юноши устраивали королю отчаянные сцены с криками и плачем. Он торжествовал.

– И куда это приведет? – сердито засопел Атто.

– Значит, вы считаете, что существует опасность для будущего короны?