Мы устроились немного подальше, на краю этого бодрствующего среди ночи поселения, под сенью легчайших армянских шелков, ярко-красными знаменами всколыхнувшихся над нами. Закрыв гобелен у входа, мы опустились на пуховые подушки. Я перестал думать о чем-либо и полностью растворился в округлых мягких формах моей возлюбленной, а резкий запах костров смешался с другим, тайным, невыразимым ароматом.

– Мое почтение, – улыбаясь как ни в чем не бывало, сказала Клоридия, глядя на кого-то за моей спиной.

Вздрогнув, я мгновенно обернулся, и тут чья-то рука легла мне на плечо.

– Есть новости, – произнес аббат Мелани, не выказывая ни малейшего смущения. – Одевайся. Я жду тебя у ворот. Мое почтение и мои глубочайшие извинения, дева Клоридия, – добавил он, прежде чем опустить за собой ковер у входа. – Кроме того, позвольте выразить вам мое восхищение…

– Да как вы могли? – воскликнул я вне себя от гнева, одевшись и выбежав к нему.

– Успокойся. Я пытался докричаться до тебя, стоя перед павильоном, но ты был слишком занят и не слышал меня…

– Что вам нужно? – резко спросил я, покраснев от возмущения.

– Я разговаривал с Ламбергом.

И тут я вспомнил: когда подавали шоколад, посол императора согласился принять Атто, и его секретарь сообщил о времени аудиенции.

– И? – полюбопытствовал я, надеясь, что хоть сейчас пойму, с чем было связано нападение на Атто.

После столь долгого ожидания аббат Мелани наконец-то оказался с глазу на глаз с его светлостью графом фон Ламбергом, потомком знаменитой посольской семьи Империи.

Из предосторожности Атто взял с собой Бюва, но упрямый Ламберг приказал слугам оставить его с гостем наедине, и секретарю Атто пришлось ждать в приемной.

– Я много слышал о вас, герр аббат Мелани, – сказал ему Ламберг.

Атто сразу же забеспокоился, восприняв эти слова как намек на его трактат о тайнах конклава. Возможно, граф какими-то окольными путями заполучил его, может быть, даже от самого кардинала Албани? А вдруг он уже прочитал его от начала до конца?

– Когда император направил меня сюда из Регенсбурга, – продолжил посол, – я думал, что в этом Святом городе, в особенности учитывая нынешний год, меня ожидает благодать. Вместо этого я попал в Вавилон.

– Вавилон? – недоверчиво переспросил Атто.

– Я вижу вокруг себя лишь хитросплетение интриг, ожесточенную борьбу и политиканство, – отметил граф, помрачнев лицом.

– Э-э-э… да, я понимаю, тяжелая международная ситуация… – попытался хоть что-то сказать Атто.

– Три тысячи чертей! – взревел Ламберг и изо всех сил ударил кулаком по столу.

В комнате стало очень тихо. Аббат чувствовал, как по его вискам стекает пот. Такое странное агрессивное поведение графа вполне могло предшествовать нападению. Атто постарался незаметно оглянуться: он боялся, что на него могут напасть наемные убийцы. «Черт побери, – подумал он, – и почему я раньше не сообразил?» Последний раз аббат Мелани был в Империи очень давно и уже успел забыть, насколько немцы отличаются от французов. «Все эти жалкие Габсбурги, безумные и кровожадные, все до одного, от Испании до Австрии со времен Иоанны Безумной!» – сказал себе он. Перед встречей он твердо решил ничего не брать из рук Ламберга, даже стакана воды, но вот о возможности покушения не подумал.

– Меня бы там никто не искал. Только ты знал, что я пошел к Ламбергу, но тебе никто не поверил бы, – сказал аббат.

Он совершил чудовищную ошибку, взяв с собой Бюва, носилось в его голове. Убьют и этого беднягу, и они оба исчезнут с лица земли.

В этот момент рассказа Атто я вспомнил о безоаре, который Атто давным-давно подарила мадам коннетабль как защиту от ядов. Я прочитал это пару дней назад в его переписке. Атто обещал ей носить безоар в кармане во время всех переговоров, но в случае прямого нападения тот вряд ли бы ему помог.

Мысли по-прежнему вихрем кружились в голове Атто, а Ламберг молчал, пристально глядя ему в глаза. Мелани тоже не отводил от него глаз, не зная, собирается ли посол продолжать разговор или сразу переходить к делу.

В этот момент Атто понял, в чем его спасение. Очень много людей видели, как он входил во дворец Медичи, римское владение эрцгерцога Тосканы, его сюзерена. Атто был знаменит.

Ламберг продолжал молчать. Атто не решался даже шевельнуться. Ему вспомнилась одна старая история: то ли быль, то ли легенда. Один министр императора, который умер якобы о сердечного приступа, на самом деле был убит уколом в особую точку за ухом. К тому же существовала масса ядов, после отравления которыми смерть выглядела как естественная. Этими токсичными веществами пропитывали одежду, заражали воздух, втирали их в волосы, капали в ухо, разводили в ванной или в миске для мытья ног… Атто в этом хорошо разбирался.

Он почувствовал, как змея страха ползет по его позвоночнику.

– Три тысячи чертей… – снова прошипел Ламберг, и дрожь в его голосе выдавала ярость, граничащую с безумием.

Как бы ни был напутан Атто, он не мог позволить так оскорблять себя. Собрав все свое мужество, он ответил, следуя долгу чести:

– Простите?

Зрачки Ламберга снова пронзили его взглядом, в котором светилось невыразимое упрямство. Посол встал, и Атто мгновенно вскочил на ноги, ожидая наихудшего. Перехватив поудобнее трость он приготовился защищаться, но Ламберг подошел к полуоткрытому окну и распахнул его настежь.

– Вам нравится в Риме, аббат Мелани? – внезапно сменил он тему.

Старая тактика, подумал Атто: непрерывно менять тему, чтобы сбить с толку собеседника. Нужно быть начеку.

Тем временем Ламберг перегнулся через подоконник, повернувшись к Атто спиной. Это была странная ситуация, к тому же крайне оскорбительная. Атто колебался, не зная, что делать, но так как посол по-прежнему стоял к нему спиной – что противоречило всем дипломатическим нормам, – Атто посчитал себя вправе сменить свою диспозицию. Сделав шаг, он заметил, что тело австрийца ритмично подергивается, как будто тот пытается справиться с болезненной судорогой. Атто не верил своим глазам но никаких сомнений не было: Ламберг плакал.

– Три тысячи чертей! – третий раз повторил он. – Он не оставил мне ни единого клочка бумаги. Но император заставит его заплатить за это, ода! Он заплатит за все, – сказал он, поворачиваясь и угрожающе направляя палец на Мелани. – Проклятый пес, этот Мартиниц!

Его лицо исказилось гневом.

Граф Мартиниц, объяснил мне Атто, был предшественником Ламберга. Несколько месяцев назад его поспешно удалили из посольства, заменив другим послом, поскольку в Риме он нажил себе массу врагов.

В городе о нем ходило много слухов, но никто не знал о мести Мартиница, о которой рассказал Ламберг. Приехав в Рим, бедный Ламберг не обнаружил в архиве ни единого документа: его предшественник забрал с собой всю официальную дипломатическую переписку.

Таким образом, новый посол, который не знал ни города, ни тонкостей папского двора, лишился всей информации, столь необходимой в работе. У него не было ни связей, на которые он мог рассчитывать, ни списка оплачиваемых информаторов, ни данных о кардиналах, с которыми у Австрии были хорошие взаимоотношения, и о тех, кого следовало опасаться. Он не знал ни характера Папы, ни его предпочтений, ни деталей папского церемониала. Конечно, при своем назначении он получил указания от императора, но вот информацию о том, какова конкретно ситуация с посольством в Риме, он мог узнать только от Мартиница, который сыграл с ним злую шутку.

– Да, ваше превосходительство, это действительно ужасно, – сочувственно шепнул Мелани.

Атто стала понятна суть проблемы: немцы настолько медлительны и тупоумны, что не способны ни к фантазии, ни к вдохновению. Без написанной шпаргалки Ламберг был просто не в состоянии создать в Риме собственную сеть связей и информаторов. Грань была перейдена, и посол предался излиянию чувств. Он рассказал, что как только приехал в Рим, то сразу понял (хотя никто из его людей ничего ему об этом не говорил), что лоббирующая интересы императора группа в Риме была очень слабой, в то время как основной тон задавали французы. Именно они могли всегда получить от Папы то, чего хотели.