— Один из ученых говорит, что все земли Дальнего Востока до берегов Ледовитого океана принадлежали раньше китайцам.

— Говорить, батюшка, можно все, — живо откликнулся профессор. С узлом на спине, с длинным сухим носом, он был похож на старого взъерошенного ястреба. — В тысяча девятьсот тринадцатом году они говорили, что китайский монах Хуэй Шень открыл Америку за тысячу лет до Христофора Колумба. И доказательства нет, а говорили. — Профессор пожевал губами. — А хоть бы и так? Пусть бы и китайский монах открыл Америку. Ну и что? А вот русские в Амурский край пришли триста лет назад и обосновались здесь крепко, и ничьи кривотолки не помогут-с. Так-то, милостивые государи.

— Господин профессор, — сказал японец, вынимая сигареты, — нам многое понятно, мы уважаем ваше мнение… Но одно непостижимо. Как вы, которого большевики разорили, погубили семью, можете играть на руку красным комиссарам? Мы хотим дать законное право китайским властям приобщить Дальний Восток, тогда он не достанется Советам, а вы обретете на этой земле покой и почет на склоне лет.

— Ваше заключение будет хорошо оплачено. Мы понимаем, что это большой труд, — добавил Меркулов.

— Советы, красные комиссары… Прошу вас не курить, господин Ямаги! — закашлявшись, крикнул профессор. — Как вы можете… Вы хотите, чтобы я помог отнять у России землю, облитую кровью и потом предков! Это непонятно и странно. Зачем мне, старику, жизнь, если страну, которой я отдал все свои силы, растерзают на части! Зачем путать понятия я против большевиков, но я за Россию. А вы, почтенный господин Ямаги, вы, простите, просто комичны в роли заступника Китая.

Гости нервничали. Строптивость больного ученого была для них неожиданна.

— Поверьте, — нарушил неловкое молчание Меркулов, — у меня одно желание — служить народу, общему благу, так сказать. Приамурье должно быть наконец счастливым.

— Да-да, хорошо-хорошо, — подтвердил, кланяясь, японец. Внешне он сохранял дипломатическую сдержанность или обладал верблюжьей дозой спокойствия.

Силантьев посмотрел на обоих с откровенной иронией. Надев очки, он подошел к книжной стене и вынул оттуда скромный томик в коричневом переплете.

— Чехов, — сказал он. — Всего одна фраза, господин Меркулов, не возражаете? — Профессор полистал страницы. — Вот, прошу вас: «Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья: если же оно проистекает не отсюда, а от теоретических или иных соображений, то оно не то». Забавно! Не правда ли?

Силантьев поставил книгу на место.

— Надо учитывать повелительные обстоятельства, — поморщился Меркулов, — что необходимо, то и справедливо.

— Какие могут быть повелительные обстоятельства в вашем болоте? — тотчас парировал профессор. — Простите, не соображу.

— Пойдемте, дорогой Ямаги. — Меркулов сердито оперся о подлокотники кресла. — Проще договориться с репортером. За сто иен он поставит вверх тормашками всю историю от сотворения мира и докажет все это как дважды два — четыре… А вас, профессор, прошу помнить, что наш разговор — государственная тайна.

«Ты смахиваешь на императора, но ты ноль, — думал, провожая визитеров, Леонид Иванович. — Подумаешь, правитель земли русской! Сытенький, кругленький ноль…»

Профессор тщательно застегнул на все пуговицы брюки, поднял подтяжки, оправил платок и вернулся в библиотеку.

На палубе «Синего тюленя» гремят лебедки; из кунгаса, стоящего у борта, тонкими стальными руками они выхватывают продолговатые тюки, упакованные в синее полотно. Раскачиваясь на стропах, тюки плывут по воздуху и вдруг стремительно опускаются в объемистое корабельное чрево.

Стихший было ветер снова порывами задувал с моря, рвал из трубы мохнатый дым и сердито бросал его на воду. Небо темнело. На потревоженной морской глади появились пенящиеся гребешки. Со скрежетом, оттягивая якорную цепь, пароход медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону.

Вернувшись с берега, Федор Великанов с усердием принялся помогать буфетчику Евграфу Спиридоновичу. На все вопросы любопытного старика он отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. О своих похождениях они с матросом Ломовым решили никому не говорить ни слова. Плотнику сказали, что меда купить не удалось.

После чая капитан, желая загладить свою недавнюю грубость, милостиво разрешил Феде познакомиться со штурманской рубкой.

— На стоянке прошу всегда-с, — сказал он в ответ на Федины благодарности. — Как будущему коллеге даже обязан-с.

Когда Великанов вошел в штурманскую, там никого не было. Вахтенный помощник на палубе следил за погрузкой. Полированные, красного дерева стены поблескивали так же, как в капитанской каюте. Два больших иллюминатора украшены зелеными занавесками. Барограф, в ящике тоже из красного дерева, намертво привинчен в углу штурманского стола. Сейчас здесь тихо. Четко, с металлическим звоном отбивал полусекунды хронометр, невидимый в своей бархатной пещерке. На передней стенке в аккуратных рамочках висят таблицы остаточной девиации, высот глаза наблюдателя при разных осадках парохода и еще какие-то таблицы.

Федя с любопытством рассматривал мореходные карты. На «Синем тюлене» их было множество, они во всех ящиках просторного штурманского стола. Тут английские, японские и даже французские карты. Они накапливались и хранились со времен первых плаваний судна.

Если бы «Синему тюленю» пришла необходимость идти немедленно в Лондон, Петербург или вокруг света, карт бы хватило. С глубоким волнением разглядывал юноша русские карты Дальнего Востока. Многие берега были впервые в прошлом веке положены на бумагу знаменитыми мореплавателями. В примечаниях гидрографии он находил знакомые имена.

Какая-то неизъяснимая прелесть была для Великанова в том, что он находится один в штурманской рубке, вынимает одну за одной карты с курсами, которыми ходил когда-то «Синий тюлень». Вот карта Южно-Китайского моря. На бумаге еле заметны карандашные линии: путь из Сайгона во Владивосток. Сбоку торопливо набросана схема тайфуна, стрелки указывают его направление… Другая карта, Балтийского моря: пароход вышел из Кенигсберга и повернул на восток. Поперек курса жирная черта, написано: «Туман». А чуть дальше заметка: «Разбудить капитана».

Федя представил себя капитаном и стал выбирать карты, будто готовясь в поход. Он взял карту Охотского побережья. Вот старинный городок Охотск — колыбель русского мореплавания на Дальнем Востоке. Справа и слева от Охотска пустынные берега, где встретить человека — большая удача. Бескрайние берега Охотского моря!.. Какие интересные могут здесь быть приключения! Сколько еще нового, неизвестного предстоит в жизни. Море неотразимо влекло юношу своим очарованием…

«Я забыл самое главное», — спохватился Великанов. Он быстро рассовал карты по ящикам и спустился в машинное отделение. Он здесь частый гость: каждый день старался выполнить что-нибудь из практического задания по машине. Никто и подумать не мог, что у него тут есть еще какие-то строго тайные дела.

В машинном отделении чисто и светло. Несколько сильных электрических ламп освещают трапы и решетки. Борта и поперечные стенки недавно покрыты белой эмалью. Железные плиты под ногами протерты маслом. Поручни высветлены как серебряные.

Огромная стальная машина отдыхала. И на ней все начищено, блестит каждый клапан, каждая гайка. Даже самый взыскательный человек вряд ли нашел бы здесь беспорядок. В глубине машинного отделения тяжко трудится, тягуче всхлипывая, водяной насос. Торопливо и легко выстукивают поршни динамо.

«Здесь и железо не ржавеет», — подумал Федя, поскользнувшись с непривычки на плитах.

У конторки под эмалированным диском телеграфа он увидел склонившегося человека в аккуратном полотняном кителе. Когда-то китель был синего цвета, а теперь, после многих и многих стирок, казался серым.

Это старший машинист Безбородое. Он-то Феде и нужен.