— Пригоден для длительной и упорной обороны. Семь фортов соединены окопами, — донеслось до ушей правителя. — Все за колючей проволокой в несколько рядов. Порядочно боезапаса. Однако все зависит от помощи бога.

— Каков дух ваших дружин, генерал? — как-то вяло продолжал допрашивать Дитерихс.

— Михаил Константинович, — шепнул соседу начальник штаба, — ищет выход из безвыходного.

— Видите ли, — уклончиво ответил Молчанов, — солдаты ждут обещанных вами пополнений. Прошу учесть, терпение человеческое не бесконечно.

— Гм… пополнения… — Дитерихс пожевал губами. — Никольск должен был отправить вам двести человек.

— Спасибо, ваше превосходительство. И это все?

— Гм… В настоящее время, — запнулся правитель и облизнул кончики пальцев.

— Новобранцы — сомнительное приобретение, хуже этих лихих анархистов. Они пропитаны большевистскими идеями, — подал голос молчавший до сих пор полковник Курасов. — Как бы они не обработали наших солдат. — Он смотрел на генералов, едва скрывая неприязнь. «Игра в воевод земли русской… Неужели они не понимают, что наступил конец, са-мый-самый конец? Нет, понимают, но продолжают разыгрывать свои роли как ни в чем не бывало. Это еще отвратительнее».

— Да, да, — подхватил Дитерихс, — действительно, как бы они не повлияли на ваших солдат, дорогой генерал.

— Владивосток дал на фронт всего сто шестьдесят человек, но они, пожалуй, еще опаснее, чем Никольские, — опятьвставил Курасов. — Мобилизация срывается. Молодежь состоятельных родителей скрывается в Харбине, рабочие бегут к партизанам.

— Хотите анекдот, ваше превосходительство? — сказал генерал Молчанов начальнику штаба. — Самый горяченький: «Что такое армия? Собрание людей, не сумевших уклониться от воинской повинности»… Недурственно, а?

Дитерихс с кислой миной посмотрел на генералов.

— А как наши финансы? — сказал он. — На съезде мы договорились, что города дадут средства на армию, а потом наладят самоохрану, чтобы можно было передать на фронт полицию в воинские части.

— Доходность государства в настоящее время не превышает четырехсот тысяч золотых рублей в месяц, ваше превосходительство, — ответил генерал с белыми усами, начальник снабжения армии. — А только на войска требуется около двух миллионов. Никакие экономические санкции сейчас невозможны… Торгово-промышленная палата отказалась выплатить чрезвычайный налог, назначенный вами. Вот, извольте. — Он протянул Дитерихсу бумагу. — Пишут, что ничего дать не могут, денег нет.

— Поведение дальневосточных предпринимателей — нож в спину армии, — бросил Молчанов.

— Данные о противнике? — обернулся правитель к Курасову.

— Подходят свежие войска. Из России присланы опытные командиры. Партизаны все больше наглеют. Перевозки по нашей дороге почти невозможны… Забайкальские проти-вобольшевистские организации не сумели задержать переброску войск с запада. Восстание провалилось.

Спорили долго. Но чем дольше пререкались, тем яснее становилось одно: надо приложить все силы, чтобы с наименьшими потерями выбраться вместе с японцами с Дальнего Востока. Уходить, не открывая своих планов ни противнику, ни населению…

Наиболее четко эту мысль высказал Курасов, которому надоели бесконечные словопрения.

— Пора действовать исходя из реальности, — говорил он. — Если наша армия останется во Владивостоке хоть на день после ухода японцев, она будет целиком уничтожена… Лишь во избежание паники я считаю необходимой хотя бы видимость сопротивления.

Курасова выслушали со вниманием, с ним считались. Собственно говоря, на этом и решили остановиться. Наметили план на самые ближайшие дни, заготовили приказы.

Одновременно все же решили сделать еще одну попытку: послать делегацию к японскому императору с прошением оставить его войска в Приамурье. Курасов резко возражал, но тут с ним не согласились.

Генералы разошлись, а Дитерихс долго еще сидел за столом пасмурный, подперев голову руками. Конец… Действительно, конец… Много возникало на его глазах белых территориальных образований, еще больше правительств, и все они лопались, лопались… А на западе росло и крепло огромное Советское государство. Почему? Этого генерал никак не мог понять. Он готов был обвинить всех — и правых и виноватых… Нет, огня так и не удалось раздуть. Белое движение давало дым и изредка сыпало искрами, но это и все. Положительно, здесь повторились события в России, только в неизмеримо меньших масштабах… Дитерихс глубоко вздохнул, вспомнилось письмо Гондатти. Бывший приамурский генерал-губернатор считал политику Дитерихса гнилым либерализмом и требовал твердых действий. «Вы погубите светлое дело спасения родины», — писал Гондатти.

«А почему вы, Николай Львович, не захотели принять власть, когда вам ее настойчиво предлагали? — мысленно доспоривал Дитерихс. — Испугались! Хорошо за царской спиной быть неукротимым диктатором или сидеть в Харбине и за спиной китайцев писать письма. А попробуйте посидеть на пороховой бочке!..»

— Михаил Константинович! — услышал правитель. Он поднял голову.

На другом конце стола сидел Курасов.

— Вы еще не ушли? Дорогой полковник, извините, я вас задержал, мне, право, совестно.

— Я хотел сообщить вам еще одну новость. И тоже неприятную.

— Пожалуй, я теперь готов слушать что угодно. После черной японской неблагодарности вряд ли вы меня удивите.

— Сибирская дружина генерала Пепеляева не получила поддержки якутского населения. Эсер Куликовский оказался болтуном и жуликом. Старшие офицеры дебоширят, пьянствуют в Аяне… Полное разложение.

— Да, я помню Куликовского. Был очень настойчив в денежных просьбах, — равнодушно кивнул Дитерихс. Новость и впрямь его не затронула — слишком далеко все это происходило. Он пожевал губами и налил в стакан содовой.

— Атаман Семенов запрашивает вас секретным письмом: не его ли вы имели в виду в последней речи, называя некоторых русских генералов палачами своего народа?.. Может быть, вы хотели сказать о Калмыкове?

— Можете ответить атаману Семенову, что я имел в виду всех генералов, отличившихся зверствами. А если шапка пришлась по его голове, он может ее носить… Так и напишите. Калмыков, Семенов, — вздохнул Дитерихс, — разницы немного. Там, где Семенов приказывал убивать, Калмыков убивал своими руками… Все у вас, Николай Иванович?

— Спиридон Меркулов бежал за границу…

— Как? Когда?! — Дитерихс отставил стакан, даже не пригубив. — Ну, все к одному… Как тяжело разочароваться в людях… Знаете, дорогой Николай Иванович, меня больше всего потрясает отсутствие патриотических чувств. Даже торгово-промышленная палата, даже Бриннер…

— Хм, патриотизм!.. — Курасов пожал плечами. — Торгово-промышленная палата не меньше других ущемлена японскими промышленниками. Национальный капитал всегда будет стремиться прежде всего избавиться от власти иностранцев. Туземных купцов-посредников у нас не так уж много. Мы должны быть реалистами, Михаил Константинович. Да, реалистами, понимаете?

— Вы повторяетесь. А знаете, дорогой полковник, что самым большим реалистом был петух. Когда он кукарекал, сказки исчезали. Но заметьте, он кукарекал всегда в одно и то же время.

«Михаил Константинович похож на человека, который собирается зарубить петуха, чтобы не взошло солнце. Великий человек на малые дела», — подумал, но благоразумно смолчал Курасов.

Яркая луна выкатилась в ночное небо и медленно пробиралась среди звезд и галактик. Пароход покачивался, и фок-мачта чертила и чертила черным копьецом по созвездию Кас-сиопеи. Высоко в небе блестел Юпитер. Федя посмотрел на луну. Нет, определяться с ее помощью он не намерен: слишком легкомысленна для астрономических дел. В самом деле, за малейший просчет можно поплатиться серьезной ошибкой. Но зачем астрономия, когда виден берег. Великанов надеялся в лунном свете увидеть корабль, погибший на мысе Звона-рева. Да, опять знакомые места… Знакомые… Но не дай бог туман… А пароход на камнях что твой маяк — надежная приметная точка. В бинокле проходят волнистые контуры земли, таящие нагромождение гор, и разлоги, и реки. Федя на свой риск и страх чуть подвернул к берегу. Освещенный луной, он стал отчетливей, рельефнее. Вот и корабельный остов попал наконец в окуляры. Федя удовлетворенно хмыкнул. Однако пришлось повозиться, пока засек знакомый мыс. В бинокль корабль на камнях различался неплохо, а попробуй возьми его на визир пеленгатора. Через полчаса Федя еще раз проверил свое место. Выходило, что мыс почти в двух милях. Правда, пароход течением могло поджать к берегу, но при такой видимости это не страшно. На траверзе мыса опять надо обращаться к крюйс-пеленгу, но это будет уже не на его, Фединой, вахте.