Девушка почувствовала голод. Завтракала она рано утром, а сейчас время близится к полуночи.

Проложив курс и убедившись, что судно идет куда следует, Федя оставил на руле Ломова и вместе с военными моряками бросился к капитанской каюте. Она закрыта на ключ. Потапенко с треском высадил дверь. В капитанском кабинете сразу кинулся в глаза сбившийся, смятый ковер. Полированный стол весь в пятнах от водки. На обрывке серой промасленной бумаги валяются куски хлеба, ломтики колбасы и сыра. Тут же пустые бутылки из-под виски. Из переполненной пепельницы на стол просыпались окурки и пепел.

На бархатном диване протяжно похрапывал американский проповедник в штиблетах и сюртуке. Под голову он подложил капитанскую подушку, тучную и мягкую, как разъевшаяся купчиха. Федя на секунду присмотрелся, и ему показалось, что веки Фостера вздрагивали. Но сейчас не до него. Где Таня? Крики… Это из спальни. Федя — туда. Пьяный лейтенант, стоя спиной к двери ванной, ругаясь, бил каблуками по филенкам…

— Поставлю к стенке, добром открой, девка! — вопил он. — Слышь? К стенке!..

Как коршун налетел на офицера Великанов. Они вместе свалились на пол. Лейтенант извивался, пытаясь достать из кармана пистолет. На помощь Феде подскочил Потапенко. Выстрел, и все было кончено.

— Таня! — Тяжело дыша. Великанов постучал в дверь. — Танюша, отвори… это я, Федя. (Тишина.) Это я, не бойся, открой.

Молчание.

Великанов тревожно оглянулся на товарищей.

— Ломаем дверь, атаман, — сказал Потапенко, — как бы Таня руки на себя не наложила.

Несколькими ударами винтовочного приклада он выбил, нижние филенки. Федя с трудом пролез в ванную. И тут же возвратился, открыв дверь. Лицо его исказилось от волнения.

— Ее нет! — воскликнул Великанов. Все вместе еще раз обшарили каюту, потом вернулись в ванную.

— Танечка! — вдруг крикнул Федя, только сейчас обратив внимание на открытый иллюминатор. У юноши сердце зашлось от испуга: «Выбросилась!» — Танюша! — звал он в иллюминатор…

И тут Федя заметил пустые шлюпбалки… Мгновение — и мысли завертелись в другую сторону.

На выведенной за борт шлюпбалке забытые тали болтаются до воды. Но где же носовые? Они должны висеть совсем рядом с иллюминатором.

«Черт возьми! Отсюда до них можно достать рукой, — прикинул Великанов. — Молодец Таня! — На душе сразу отошло. — Она на пароходе!»

Тут Федя почувствовал, что кто-то тянет его за рубаху.

— Ты не застрял? — спросил Потапенко, когда Великанов обернулся. — Узковато для тебя, плечи-то вон какие!

— Таня там, — сказал Федя и ткнул пальцем в потолок. — Я уверен, она выбралась по талям… Таня наверху. Я пойду искать.

— Ищи, атаман, — ответил матрос. — А мы здесь с Максимом порядок наведем… Попа американского куда денем?

— Под домашний арест в своей каюте, — подумав, сказал Великанов. — Согласны?

— Пусть так, — кивнул Потапенко. — А дальше в партизанском штабе решат.

Иван Степанович Потапенко был членом большевистской партии. Но он не мог и не хотел говорить Феде: «Я коммунист». Наоборот, с большим тактом он делал вид, что слушается во всем Великанова. На самом же деле он умело подсказывал юноше, как следует поступать. А в большинстве случаев Федя и сам находил правильное решение.

…Когда Великанов, запыхавшись, поднялся на ботдек и осветил фонариком лежащие на палубе тали, он увидел застрявший в веревках маленький черный башмачок.

Федя совсем успокоился.

«Растеряха», — подумал он, бережно пряча в карман находку.

Но где же Таня? Великанов прежде всего побежал на корму и осмотрел кочегарский кубрик.

Таня, Таня… Юноша не мог забыть недавнего разговора с ней. Прошло несколько часов, казалось, это было так давно. Произошло два переворота. В то время на пароходе была свободная республика, потом чужая власть, а сейчас снова республика. Где ты, Таня? Великанов доверил ей свою тайну и был уверен, что девушка никогда не выдаст друзей. И вместе с тем сердце говорило, что Таня для него не только хороший товарищ…

Тем временем Потапенко вместе с Максимом Мальчиковым выбросили тело беляка за борт, а матроса Симончука отвели и заперли в одну из кают неподалеку от входа в машинное отделение.

«Синий тюлень» снова в руках Феди Великанова и его друзей.

Сколько пролежала Таня под куском парусины, пахнущей олифой и скипидаром, трудно сказать. Может быть, час, может быть, значительно больше. И чем дальше, тем чаще планы ее перебивались мыслью о хорошем куске черного хлеба с солью…

Но девушка говорила себе: «Это пустяки…» Главное — где товарищи? Когда все успокоятся, заснут, она обязательно выйдет из этой кладовки и постарается помочь друзьям. Уж что-нибудь да придумает! Но почему работает машина, ведь она испортилась?

Разговор в Фединой каюте она никогда не забудет, никогда. На душе ее потеплело. Глупый мальчик, решил, что он плохой капитан. Таня вспомнила его бессвязные слова, чувствовала в коленях Федину голову, перебирала его волосы, жестковатые, пропахшие дымом… Сколько ему пришлось пережить за несколько дней, как он выдержал!.. Другой за всю жизнь не испытает такого. Таня восхищалась своим другом.

«Он доверился мне! — Девушке казалось, что самые страшные пытки не вырвут у нее хотя бы одно слово. — Пусть жгут, пусть расстреливают, я не подведу».

В глазах девушки Федя был отважным борцом за Советскую власть, за Россию. Он делал то же, что ее отец. У них одни друзья, одни враги.

Прозвучали три двойных удара в колокол.

«Одиннадцать часов, как хочется поесть…» Таня вспомнила деликатесы, оставшиеся на камбузе. Копченая колбаса, сдобные галеты, масло… Она, как сейчас, видела, где лежат все эти вкусные вещи. Маленький шкафчик направо от дверей…

Двенадцать… А все еще слышны голоса, шаги. Кто-то даже приоткрыл дверь кладовки. Таня зарылась глубже в пахучие чехлы и сидела тихо, как мышь.

Тревога за своих, за Федю вновь охватила девушку: «Как будет с ними? Вдруг после моего побега им стало хуже? Может быть, лейтенант сейчас издевается над ними? Хорошо ли я сделала, что убежала?» Однако, вспомнив красное пьяное лицо офицера, его злые глаза, Таня передернула плечами… Нет. Поступить иначе она не могла.

Тревога сменялась надеждой. Федя что-нибудь изобретет, они не дадутся врагу. Наконец Таню совсем одолел голод. «Одну галету, маленький кусочек колбасы. Шкафчик направо от двери». И девушка решила проскользнуть в кухню.

На шлюпочной палубе тихо. Из рулевой рубки сочился слабый голубоватый свет, поскрипывало рулевое колесо. Туман сделался еще непроглядней. Холодно. Таня почувствовала озноб. Прихрамывая, в одном башмаке, она спустилась вниз, благополучно пробралась на камбуз. Железные половинки двери чуть слышно звякнули. Таня в темноте открыла шкаф и нащупала на верхней полке какие-то свертки.

В это же мгновение электрический луч осветил ее.

Девушка метнулась в сторону.

— Танюша, — крикнул Федя, — это я! — Он обнял девушку. — Умница, храбрая! — твердил юноша. Он не помнил себя от радости. — Вот где ты отыскалась! Как я боялся… — Он вынул черный башмачок. — Дай я его надену… А теперь в кают-компанию. Тебе приготовили царский ужин. Мы идем в Императорскую. Ты еще не знаешь, у нас появились новые друзья.

Итак, снова направление на Императорскую гавань. Так единодушно решили, собравшись на совет. Остановили машину, чтобы и вахтенные могли присутствовать. На совете Таня предложила посадить под замок и американского проповедника. Сказала, что он подстрекал лейтенанта взломать дверь в ванную. Все же решили иностранца не трогать и ограничиться домашним арестом в каюте.

«Синий тюлень», тяжело, трудно вздыхая, возобновил свой путь к партизанскому становищу. Расстояние не так уж велико, но пароход двигался медленно, рабочих рук все еще не хватало. В обычное время на вахту к котлам выходили два кочегара и угольщик, а теперь их заменяли все время два военных моряка: унтер-офицер Потапенко и матрос Максим Мальчиков. Они по очереди поддерживали пар, меняясь каждые четыре часа.