— Наблюдать незаметно, да. И пусть нутро… э-э-э… не отвлекается.

Не толстые очки сверкнули на меня отблеском света свечей.

— Ясно.

Когда она повернулась, чтобы нырнуть обратно в толпу гостей, я поймала ее за атласный рукав.

— Можно мне связаться с вами мысленно, если что?

— Ни в коем случае! — Она отмахнулась от моих возражений. — Если я понадоблюсь, то сама подойду.

Я вздохнула.

— Ладно. Но я же не одна — вдруг вы понадобитесь остальным.

Складки вокруг ее рта обозначились еще четче.

— Каким еще остальным?

Я в изумлении открыла и закрыла рот. Как можно было забыть, что она не живет в моей голове? Ведь один только Абдо мог видеть сад.

— Остальным… таким же, как мы, — прошептала я торопливо.

Ее лицо в считанные мгновения отразило всю палитру эмоций — удивление, печаль, возбуждение, радость — и остановилось на том, которое у нее выходило особенно мастерски — раздражение. Она стукнула меня веером.

— Нельзя было мне сказать? Вы хоть представляете, сколько мне лет?

— Э-э-э… нет.

— Сто двадцать восемь! — рыкнула она. — И все эти годы я провела, думая, что одна на всем свете. Потом вы прискакали в мою жизнь, едва не доведя меня до припадка, а теперь еще и соизволили сказать, что нас много. Сколько же всего?

— Восемнадцать, считая нас с вами, — сказала я, не смея больше ничего от нее скрывать. — Но здесь только двое: волынщик, — дама Окра хохотнула, видимо, вспомнив его, — и один из танцоров пигеджирии. Маленький мальчик-порфириец.

Ее брови взлетели вверх.

— Вы позвали танцоров пигеджирии? На сегодняшний концерт? — Она откинула голову и рассмеялась. — Какая бы вы ни были, а все же дела делаете по-своему, да еще с этакой освежающе самоуверенной упертостью. Мне это нравится!

И она влилась в пеструю толпу, оставив меня размышлять над сим затейливым комплиментом.

Кстати о пигеджирии, танцоров нигде не было видно. Я потянулась:

«Где вы?»

«В малом приемном зале. Нас слишком много для ваших крошечных гримерок».

«Оставайтесь там. Я иду с тобой знакомиться».

Выскользнув в коридор, я без особых проблем нашла двойные двери малого зала, но, положив руки на медные дверные ручки, заколебалась. Абдо настолько отличался от остальных, кого я встретила — он думал так же, как я и как Джаннула, — что встретиться с ним было волнительно. Как только мы увидим друг друга, он останется в моей жизни неразрывно, хорошо это или плохо.

Я сделала глубокий вдох и открыла двери.

Меня приветствовали завывания и взрыв барабанной дроби.

Труппа была вся в движении, круг в круге, и каждый вертелся в свою сторону. Мгновение я не могла ни на чем сфокусировать взгляд: все казалось единым размытым пятном цветных шарфов и мерцающих вуалей, коричневых рук и звенящих монист.

Круги раскрылись — танцоры развернулись по касательной, — и в центре показался Абдо в ярко-зеленой тунике и штанах, с босыми ногами и руками, выплясывающими змеиный танец. Остальные танцевали на заднем плане, тряся цепочками и отороченными монетами шарфами. Он завертелся, широко раскинув руки, и бахрома у него на ремне слилась, превратилась в свечение и ореолом окружила пояс.

Впервые в жизни мне открылся смысл танца. Я так привыкла к выражению себя через музыку, но сейчас он говорил со мной не разумом, а телом: «Я чувствую эту музыку прямо в крови. Вот что значит быть мной, прямо здесь, прямо сейчас, вот я — твердая плоть, эфемерный дух, вечное движение. Я чувствую это, и эта истина вернее всех истин».

Казалось, Небеса двигаются вместе с ним, солнце и луна, и само время. Он вертелся так быстро, что словно замер на месте. Я могла бы поклясться, что в воздухе пахло розами.

С грохотом барабанов мальчишка застыл, будто статуя. Я не знала, есть ли у порфирийцев традиция аплодировать, но шагнула вперед и захлопала в ладоши. Это разрушило чары, танцоры заулыбались и разошлись, болтая между собой. Я подошла к Абдо, который ждал меня с сияющими глазами.

— Это было прекрасно, — сказала я. — Мне кажется, зрители будут в восторге, хочешь ты того или нет.

Он улыбнулся.

— Я поставила вас в программу довольно поздно, когда людям нужно будет взбодриться. Для участников концерта предусмотрены еда и напитки — в маленькой комна…

— Мадамина! — воскликнул какой-то старик.

Мне потребовалась пара секунд, чтобы узнать в нем того самого престарелого порфирийца, который хотел встретиться со мной после похорон принца Руфуса; сейчас он был весь замотан в шелка. Судя по всему, это и был дедушка, которого упоминал Абдо.

— Прошу прощения! — продолжал он. — Вы прийти сюда, пытаться говорить с Абдо, но он не мочь поговорить с вами без помощи. Прошу прощения.

— Он… что? — До меня не дошло толком, что он имел в виду.

Я посмотрела на Абдо, вид у него был раздраженный. Он изобразил что-то руками, а старик торопливо ответил, тоже на языке жестов. Он что… глухой? Но если да, как у него вышло так ловко говорить по-гореддски в саду? Наконец он убедил старика отойти — это меня изумило. Ему было лет десять или, может быть, одиннадцать, но старик относился к нему с почтением.

Как и все остальные танцоры. Он был главой этой труппы.

Абдо сконфуженно улыбнулся, и я услышала у себя в голове его голос: «Гром и госпожа Котелок. Я знаю, что мне делать. Я вас не подведу».

«Ты не можешь говорить?» — подумала я в ответ, боясь ляпнуть вслух очевидное.

Он слабо, печально улыбнулся, откинул голову и широко раскрыл рот. Его длинный язык, десны, небо и все горло, насколько его было видно — все блестело серебряной драконьей чешуей.

Время одновременно ползло как черепаха и летело вихрем. Киггс поставил стражу везде, где нашлось место, несколько воинов в гражданской одежде вились у закусок, а один на сцене пугал моих музыкантов. Принц, принцесса и я, не сговариваясь, все следили за ардмагаром; Глиссельда танцевала с ним трижды, а потом с Киггсом — поблизости от него. Дама Окра заняла его разговором возле стола с напитками; я стояла на сцене за кулисами и через щелку разглядывала толпу. Никто не делал ничего подозрительного — хотя принцесса Дион много улыбалась, что казалось необычным, и сплетничала с леди Коронги (тут ничего необычного не было). Граф Апсиг протанцевал с каждой дамой в зале — казалось, он вообще не способен устать.

Виридиус был там же, в кресле с колесами, и несколько молодых людей снабжали его вином и сыром. От такого количества жирной пищи он неминуемо должен был впасть в хандру и немощь на целую неделю… Я не имела понятия, как он мог считать, что оно того стоит.

Симфонисты покинули сцену, а Ларс и Гантард вынесли клавесин для выступления принцессы Глиссельды.

Вдруг она оказалась рядом со мной за кулисами и нервно хихикнула, цепляясь за мою руку.

— Я не могу туда идти, Фина!

— Дышите, — сказал я, успокаивающе взяв ее ладони. — Не торопитесь на арпеджио. Павана должна звучать размеренно. У вас все отлично получится.

Она поцеловала меня в щеку и вышла на свет, моментально превратясь из испуганной, лепечущей девочки в степенную молодую женщину. На ней было платье цвета Небес, золотые волосы сияли солнцем. Она встала прямо, подняла руку, приветствуя слушателей, держа подбородок высоко и гордо. Я изумленно хлопнула глазами, хотя меня не должна была удивлять ее спокойная, величественная осанка. Она еще не развернулась в полную силу, но истоки у этой благородной ауры, кажется, были чем-то врожденным.

Хотя музыкальные способности… кхм. Они у нее были на удивление посредственные, но это не имело значения. Она во многом восполнила огрехи в исполнении всем своим внушительным видом, а уж Виридиуса бесспорно поставила на место. Я следила за ним из-за занавеса — у него челюсть отпала. Это было более чем приятно.

За Комонотом я следила тоже, так как все остальные о нем, казалось, позабыли. Дама Окра отвлеклась на своего самого большого врага, леди Коронги, и с подозрением ее разглядывала. Слева от нее Киггс, тепло улыбаясь, слушал выступление кузины. Меня неприятно кольнуло, пришлось перевести взгляд. Ардмагар — за которым я, предположительно, и наблюдала — стоял в дальнем конце зала с принцессой Дион; он не разговаривал и смотрел на сцену, держа в одной руке бокал, а другой обнимая принцессу за талию.