— Я не верю, — сказала она наконец. — Других таких нет. Это какая-то уловка.

— Клянусь, это не так. Я… э-э-э… такая же, как вы. — Она не произнесла слова «полудракон», и мне самой тоже какой-то дурацкий стыд не дал его сказать.

— Ты ждешь, что я поверю, будто у тебя есть хвост? — сказала она, вытягивая шею, чтобы заглянуть мне за спину.

— Нет, — ответила я, смущенная ее взглядом. — Только чешуя на руке и на поясе.

Ее губы скривились в усмешке.

— Полагаю, тебе ужасно себя жалко.

У меня запылало лицо.

— Это, наверное, не так критично, как хвост, но я…

— Да-да, бедняжка. Тебе, должно быть, тяжело сидеть, а одежду нужно специально шить так, чтобы казалось, что под ней — обычное человеческое тело. Ты же наверняка прожила много-много лет, думая, что на свете нет ни души, которая тебя поймет. Ах, нет, простите, это я.

Она словно дала мне пощечину. Я ожидала чего угодно, но уж точно не враждебности.

Пожилая леди глядела все так же сердито.

— Это не объясняет, почему ты шпионишь за людьми.

— Я не специально. У меня бывают видения. Но обычно никто в моих видениях не знает о моем присутствии. — Я не стала продолжать. Не стоило ей знать, что я могу видеть ее и по собственной воле; пусть думает, что она такая особенная, залезает ко мне в голову без спросу и одна только умеет меня чуять.

Больше к ней специально заглядывать не стану. Урок я усвоила.

Горечь в ее лице немного смягчилась; по-видимому, причуды моего разума раздражали ее меньше, чем чешуя.

— У меня тоже бывает что-то в этом роде. Я могу предсказывать будущее, но только самое ближайшее. По существу, это сверхъестественная способность оказываться в нужном месте в нужное время.

— Это вы имели в виду под нутром? — рискнула уточнить я.

Она положила руку на свой ватный живот.

— Это не магия; больше похоже на расстройство желудка. Как правило, позывы неясные или очень простые — здесь повернуть направо, не есть сегодня устриц — но я довольно остро почуяла, что сумею найти владельца этих невидимых глаз. — Она наклонилась в мою сторону, и вокруг ее рта прорезались глубокие угрюмые морщины. — Больше так не делай.

— Даю слово! — пискнула я.

— Я не позволю, чтобы ты топталась у меня в голове.

Вспомнив Летучего мыша и Джаннулу, я сумела лишь посочувствовать.

— Если это поможет: я только вижу людей сверху, как воробей. Мысли читать я не могу… иначе знала бы ваше имя.

Выражение ее лица едва заметно смягчилось.

— Дама Окра Кармин, — наклонила она голову. — Я — нинисский посол в Горедде.

Казалось, поток гнева наконец иссушился. Она встала, чтобы уйти, но замерла, положив руку на дверную ручку.

— Прости меня, если я повела себя недипломатично, дева Домбей. Я плохо воспринимаю сюрпризы.

«Плохо» — это еще очень мягкое описание, но я кивнула:

— Конечно.

И подала ей книгу, которую она оставила на скамейке спинета.

Она рассеянно провела пальцами по кожаному корешку и покачала головой.

— Должна признаться, уму непостижимо, чтобы твой отец, который так страстно любит закон, вопиюще попрал его, связавшись с твоей матерью.

— Он не знал о ней правды, пока она не умерла родами.

— А. — Она смотрела куда-то в пространство. — Бедняга.

Я закрыла за ней дверь и посмотрела на свой драконий хронометр. Если не мешкать, можно было втиснуть в оставшееся до утра время немного сна. Но в итоге я целый час ворочалась и беспокойно скидывала одеяла, взволнованная, не в состоянии отключить мысли. Как вообще можно когда-нибудь снова заснуть после такого?

Летучий мыш, который карабкается по деревьям Порфирии, оказался таким же, как я. Мой брат Гром играет на волынке на крышах Самсама. Где-то еще Наг и Нагайна наперегонки мчатся по пескам; могучий Пудинг скрывается в своем болоте. Неистовая Мизерере сражается с разбойниками, злокозненная Джаннула плетет интриги, все остальные обитатели сада ходят по этой земле, и все они — мои. Разбросанные по свету, странные — порой скептичные и горькие — мы оказались целым народом.

И я была ступицей этого огромного колеса. В моих силах было собрать всех нас вместе. В каком-то смысле я это уже сделала.

Конечно, нельзя было просто сняться с места и сбежать на поиски своего племени. У меня была работа. Виридиус требовал трудиться с раннего утра до позднего вечера. Я едва успевала уделять должное внимание своему саду; о том, чтобы взять Летучего мыша за руки и найти, где он живет, не было даже и речи. Я пообещала себе, что отыщу его позже, как только настанет и минует канун Дня соглашения. Мыш со своей стороны нашу договоренность не нарушал и не создавал мне неприятностей, хотя каждый раз, когда я навещала его, порфирийски-черные глаза разглядывали меня особенно внимательно, и я подозревала, слыша шорохи в кустах, что он следует за мной по саду, куда бы я ни шла.

Нехватка сна и опухший багровый нос не особенно хорошо отразились на настроении помощницы концертмейстера, отчего дни тянулись еще томительнее. Музыкантам было все равно — они давно привыкли к Виридиусу, чья раздражительность не ведала границ. Сам же композитор находил мое поведение забавным. Чем больше я огрызалась, тем веселей он становился и в конце концов уже почти хихикал. Однако он не стал настаивать, чтобы я продолжала посещать званые вечера или нашла время познакомиться с Ларсом, гениальным создателем мегагармониума. Он ходил вокруг меня на цыпочках. Я не возражала.

Мне по-прежнему еще только предстояло утвердить программы для приветственного концерта генерала Комонота и развлечений в честь кануна Дня соглашения. Комонот собирался прибыть за пять дней до годовщины подписания договора. Он хотел частично поучаствовать в том, что мы в Горедде называем «Золотая неделя»: череда религиозных праздников, открывающаяся Спекулюсом — самой длинной ночью в году. Золотая неделя — пора примирения и воссоединения; пора широких благотворительных акций и грандиозных праздников; время водить хороводы вокруг Золотого дома и молиться, чтобы святой Юстас не распускал в следующем году руки; время смотреть Золотые представления и толпами ряженых ходить от двери к двери; время давать щедрые обещания на предстоящий год и просить милостей у Небес. Так уж случилось, что королева Лавонда заключила мир с Комонотом как раз во время Золотой недели, поэтому его годовщину праздновали в канун Дня соглашения, бодрствуя всю ночь, и в последующий День соглашения, в который все отсыпались. Это знаменовало начало Нового года.

Половину программы я заполнила учениками Виридиуса по его рекомендации, даже не послушав их. Его ненаглядный Ларс получил самое лакомое место в списке. Правда, старик при этом пробормотал: «Напомни мне сказать ему, что он выступает!» Это не особенно обнадеживало. Но нужно было заполнить еще много дыр, особенно в канун Дня соглашения, а у меня по-прежнему было слишком мало вариантов в запасе. Я провела несколько дней, читая бесконечные заявления от потенциальных исполнителей и прослушивая их. Некоторые оказывались превосходны; большинство — ужасны. Выходило, что всю ночь заполнить не удастся, если только не поставить некоторые номера по два раза. Я надеялась на большее разнообразие.

Одно из заявлений постоянно всплывало на вершину стопки — оно принадлежало труппе танцоров пигеджирии. Наверняка той же самой, которую я развернула на похоронах, если, конечно, в городе не проходил сейчас какой-нибудь фестиваль пигеджирии. У меня не было никакого намерения их прослушивать, все равно бесполезно. Принцесса Дион и леди Коронги и так с огромным трудом мирились с нашими местными гореддскими танцами, которые доставляли молодым женщинам гораздо больше удовольствия, чем требовали приличия. (Об этом я знала со слов принцессы Глиссельды, которой подобные взгляды матери и гувернантки неимоверно досаждали.) Можно было только догадываться, как они отнесутся к чужеземному танцу с такой сомнительной репутацией.