На дворцовой площади хлопот было ещё больше. Из глыб льда и снега здесь воздвигались бесчисленные мечети и арки, вычурные буддийские храмы и восточные пагоды. Но снег и лёд — хоть плачь — таял и никак не хотел принимать формы, навеянные снами самодержицы.
И опять мужик выручил. С полтысячи сиволапых ко дворцу согнали, и под наблюдением многочисленных художников лепили они эту невидаль, шлёпая лаптями по стылой жиже. Сипели застуженными глотками:
— Ишь, баловство какое.
Один, постарше, хоронясь от солдат, рассказывал:
— Ледяные забавы эти ещё при покойном императоре были. Как-то у Исаакия постелю ледяную поставили вот так же со столбиками витыми, со скамеечкой для ног.
Откашлялся, перегнувшись пополам. Ветер с Невы был жесток.
— Ну, — поторопил его молодой мужичонка в драном армяке.
— Вот те и ну, хрен гну... Из-под венца вельможу какого-то с женой молодой из Исаакия под ручки вывели и на постелю эту уложили.
Иные из мужиков от изумления подались в стороны.
— Видать, — покачал головой один, — не потрафил вельможа тот чем-то...
Баре, баре, — сказал другой вразумляюще, — у них и забавы не людские.
Эй, разговоры, — подскочил солдат, — чего встали!
Мужики, кряхтя, подхватили ледяную глыбу застывшими руками.
Работа на площади начиналась с заходом солнца. С рассветом возведённые хрупкие постройки покрывались белым полотном, дабы дневное светило не уничтожило того, что с таким трудом и тщанием было сделано ночью.
Костры разводить на площади не разрешали.
— Руки погреть, ваше благородие, — просили мужики, — совсем заходятся от холода.
— Нет, — был строгий ответ.
Во-первых, боялись, что костры императрицу опять же могут побеспокоить, а во-вторых, опасались, что копоть и чад костров попортят белизну ледяных строений. А мужик — что уж? Мужик обтерпится.
— Солдат построже пошлите, — сказал офицер, отвечающий за порядок на площади. — Это лучше костра обогреет.
На том и порешили. Солдат послали — хуже собак лютых.
Ежедневно Екатерина осведомлялась о ходе работ, и тон её вопросов становился всё жёстче и жёстче.
Главный архитектор не раз плакал, узнавая о неудовольствии императрицы. Но что он мог поделать? Как будто в наказание над Питербурхом висели сырые, тяжёлые тучи, отнюдь не обещавшие холодов в ближайшие дни.
Восточные мотивы декора дворца были связаны с успехами члена Государственного совета, вице-президента Военной коллегии, генерал-губернатора новороссийского, азовского и астраханского, князя Григория Александровича Потёмкина. Сей славный муж наконец осуществил свой давний проект и присоединил Крым к России, уничтожив навсегда Крымское ханство.
Триумфатора ждали в Питербурхе великие почести. Императрица полагала присвоить ему титул — помимо всех прочих им полученных — светлейшего князя Таврического.
Минареты и мечети на площади должны были напомнить князю о его успехах в Крыму.
И вот такая незадача...
«Погода... Климат... Разве нельзя в конце концов сделать так, чтобы было холодно», — капризно сложила губы императрица, стоя у окна. По стеклу ползли слёзы дождя. Нет, определённо её подданные не хотели ей помочь.
Екатерина отошла от окна и села к зеркалу. С поклонами и приседаниями её плечи и грудь накрыли пудромантом[6] из драгоценнейших кружев, и многочисленные руки захлопотали над ней, готовя к малому утреннему выходу.
Царица сидела с каменным лицом перед зеркалом.
Князь Григорий Александрович вот-вот прибывал в Питербурх из Москвы. Славный покоритель Крымского ханства был дорог для самодержицы не только как государственный муж, наделённый высоким умом и многими доблестями, но ещё и как друг сердечный.
Друг сердечный... И что-то томное, тёплое появилось в строгих немецких глазах императрицы.
Вдруг брови её дрогнули, императрица неловко оттолкнула замешкавшуюся у зеркала придворную даму и, резко качнувшись вперёд, впилась глазами в своё отражение.
— О, Боже! — вырвалось из её уст.
Императрица не отводила сузившихся глаз от зеркала. Её роскошные, беломраморные, несколько, правда, излишне пышные плечи порозовели.
Российская самодержица переписывалась с прославленным Вольтером. Её «Наказ» был переведён на английский, французский, немецкий языки и читался всеми царствующими дворами Европы. Французские энциклопедисты — учёнейшие люди времени — находили, что у царицы россов, повелительницы миллионов и миллионов людей философический склад ума.
И вдруг это:
— О, Боже!
В не покрытых ещё париком волосах Екатерина, к ужасу своему, увидела седину. Единственный белый волосок, но всё же — белый!
Императрице шёл пятьдесят четвёртый год, но об этом знала только она, а ежели кто-либо и догадывался о её возрасте — и это уж наверное, — не то что молвить, но и подумать боялся. И вот те на — белый волосок!
Нет, всё сошлось на том, чтобы она была несчастлива. Милый друг спешил в Питербурх, а тут непогода и это горькое напоминание о крадущейся старости.
«Старости? Нет», — Екатерина сжала губы и твёрдыми надушенными пальцами вырвала досадивший ей белый волос. Оглянулась на застывших с испуганными лицами дам.
Дамы тут же весело защебетали. Легко и воздушно вокруг головы императрицы запорхали руки, и, казалось, никто не заметил минутного раздражения императрицы, как не заметили и смятый в ладони её волос злополучный.
Туалет был окончен, императрица вышла в залу к ожидавшим её высшим чинам империи.
Все низко склонились. Зашелестел шёлк пышных платьев.
Придворные отметили в этот день, что императрица бледна более обычного и печальна. Время от времени у неё подрагивал мизинец руки, в которой она держала перо, подписывая бумаги, подносимые личным секретарём — Александром Андреевичем Безбородко.
Дважды императрица откладывала перо, как бы устав от дел государственных, и её взгляд, не задерживаясь ни на ком, скользил по лицам придворных.
Когда она с лёгким вздохом, чуть приподнявшим грудь, отложила перо во второй раз, глаза её на мгновение задержались на лице графа Александра Романовича Воронцова — президента Коммерц-коллегии. Но взгляд этот был так мимолётен, что Александр Романович, несмотря на великий опыт дипломата и царедворца, не смог разобрать, что таилось во взоре императрицы.
Секретарь наипочтительнейше склонился к уху Екатерины и сказал что-то неслышное для присутствующих. Императрица, чуть отклонив голову назад, ответила явственно:
— Нет, нет... Вот ещё...
Секретарь с полным пониманием отступил на полшага назад.
Нет, определённо императрица сегодня была не в духе. Погода ли тому виной, задержавшийся ли приезд сердечного друга, волос ли белый, так некстати обнаруживший себя, — кто знает?
Да и секретарь неловкость проявил. Как можно было, когда на плечи повелительницы миллионов легли такие неприятности, досаждать своими обращениями?
Дамы, окружавшие императрицу, взглянули на него с осуждением.
Найти минуту благосклонную, когда к сильным мира сего обратиться можно, — дело сложнейшее и требует особого дара. Как знать, чем мозг великий занят?
Малый приём был сокращён по времени противу обычного.
После приёма у графа Воронцова состоялся разговор с личным секретарём императрицы.
— Уважаемый Александр Романович, — сказал Безбородко, — я задал вопрос императрице об увеличении ассигнований на расширение торговли и торгового мореплавания на востоке. Ответ вы слышали. — Развёл руками. — На будущее уповать будем.
Воронцов поклонился и хотел было отойти, но секретарь императрицы продолжил:
— Сегодня поощряется только наш несравненный князь Григорий Александрович Потёмкин... Вот истинный счастливец... И потом... — Безбородко улыбнулся той улыбкой, которую дарят только очень доверенному и тонкому человеку. — В женщине особенно обворожительны её слабости...
