В самом конце апреля, выглянув как-то в окно, Изольда увидела отступающих немецких солдат. Они бежали, отстреливаясь, а из-за поворота на улицу вползали танки.

— Дождались, — сказала Изольда и начала собирать в сумку продукты и бутылки с водой.

— Как же мы теперь пройдем в бомбоубежище? — испуганно спросила Эрна.

— Главное — проскочить улицу, а там проберемся дворами.

Они заперли дверь квартиры на ключ и стали спускаться. Некоторое время стояли внизу в подъезде, выжидая момент. Когда улицу вдруг заволокло клубами пыли и дыма, Изольда схватила Эрну за рукав, и они бросились на противоположную сторону, осыпаемые цементной крошкой. При этом Эрна явственно услыхала свист пуль.

Дальше было легче. Дворами перебрались на соседнюю улицу и юркнули в знакомый подвал. На нижних ступеньках у входа, как обычно, стояли дежурные. Парень и девушка с черными треугольниками Гитлерюгенда на рукавах окликали всех, кто искал укрытие.

— Ну, все, — возбужденно проговорила Изольда, когда они расположились на свободном участке пола, — Моабит уже в руках русских. Значит, скоро все должно закончиться.

Проведя весь день тридцатого апреля в душном от запаха лекарств, пота и давно загаженного туалета бомбоубежище, Эрна не знала, что сегодня части 7-й американской армии вошли в Мюнхен. В Баварии закончилась война. А десятью днями раньше был взят Нюрнберг. А еще десятью днями раньше — Ганновер. Рейх стремительно сжимался, как с запада, так и с востока, теряя города и промышленные районы, крепости и окруженные армейские группировки. Вот уже много дней его столицу не бомбили союзники. Но не потому, что пошли на замирение, просто Берлин был почти две недели как в полной власти русской фронтовой артиллерии. А к этому дню процентов на восемьдесят и вовсе занят противником.

Не узнали они в тот день и о смерти Гитлера.

К вечеру первого мая шум боя стал стихать. Некоторые люди выглядывали на улицу, но там не было ни своих, ни противника. Не было уже у входа и молодых людей с нашивками. Кое-кто из обитателей подвала стал уходить, воспользовавшись передышкой, другие боялись высунуть нос. Иногда к ним забегал кто-нибудь с улицы, и удавалось узнать, что происходит поблизости, а то и более глобальные новости, главной из которых было известие о некоем перемирии.

Когда стемнело, Изольда предложила вернуться на Ольденбургерштрассе.

— Там остались консервы, крупа, сигареты, а здесь ни капли воды. Да и не все ли равно, где встретиться с русскими, здесь или там.

Эрна была уже настолько измучена последними днями, что не стала спорить. Страх перед врагом, образ которого представлялся в ее сознании чем-то средним между воином Чингисхана и плакатным большевиком с большой красной звездой на каске, не стал меньше. Уменьшилась цена собственной жизни. Первая девальвация произошла еще в Штадельхейме. Потом Равенсбрюк, потом известие о смерти отца, потом эти последние дни в Берлине. Кругом столько смертей, что мерить ценность себя самой прежними мерками было просто нелепо.

Они вышли наверх и дворами стали пробираться в сторону Ольденбургерштрассе. Недалеко от их дома чернела громада подбитого танка, но людей поблизости не было. Только свет фар автомобиля и голоса где-то вдали.

— Слава богу, дом цел, — сказала Изольда. — Ну, пошли.

Они прокрались мимо пахнущего гарью танка, вошли в темный подъезд и стали осторожно подниматься наверх. Дверь была цела. Изольда отперла ее ключом, они вошли и увидели, что в окнах не осталось ни одного целого стекла.

Петер увидел очередь у водокачки и направился к ней, на ходу снимая с пояса фляжку. Позади себя он расслышал шум мотора, прижался к засыпанному штукатуркой и обломками кирпича тротуару и остановился. Объезжая упавший столб, вдоль проезжей части пробирался кубельваген. Стены домов на этой улице, как, впрочем, и во всем городе, были выщерблены осколками бомб и снарядов. Стекол почти нигде не осталось. Их заменяли фанера или картон.

В это время послышался свист летящего снаряда и чей-то истошный крик. Петер завертел головой, пытаясь сориентироваться, и инстинктивно присел. Мостовая под ним подпрыгнула. Сверху посыпались остатки оконных стекол. Ударная волна пронеслась по узкой улице, обдав Петера щебнем и пылью. Он упал на колени. Мимо него прокатился смятый бидон.

Снаряд угодил прямо в очередь у водокачки, разметав ее в разные стороны. Вслед за первым разрывом тут же последовал второй, третий, и через несколько секунд все вокруг потонуло в грохоте и пыли. По иссеченным стенам ударили осколки. Заприметив еще минуту назад находящуюся впереди себя подворотню, Петер, приседая и падая, бросился к ней. Он забежал под кирпичный свод и остановился, вытряхивая грязь из-за воротника. Через несколько секунд сюда же заскочили еще трое — офицер с «птичками» на красных петлицах и два солдата. Все они были артиллеристами люфтваффе.

— Дьявол! Дали залп без пристрелки, — сказал офицер, сняв фуражку и пытаясь вытрясти из волос цементную пыль.

— Ракеты? — спросил молодой солдат.

— Да. Они называют их «катюшами». Дальше наверняка придется топать пешком.

В подворотне стало совсем темно. С обеих сторон повалил дым и еще более плотные тучи кирпичной и цементной пыли. Казалось, что вся улица рушится им на головы. Влетев с одной стороны, в стену напротив них ударила какая-то железяка. Срикошетировав от стены и свода, она брякнулась прямо к ногам Петера, который в этот момент протирал забитые пылью глаза и ничего не видел.

Раньше, когда Берлин бомбили только самолеты, горожан успевали предупредить за несколько минут до их подлета. Теперь же угадать залп артиллерии было совершенно невозможно. А если удар наносил дивизион или полк «БМ-13», шансов выжить в этом море огня и осколков почти не оставалось. Особенно при залпе без пристрелки. Одно утешало в подобных случаях тех, кому удавалось укрыться, — снаряды «катюш» не были такими мощными, как блокбастеры «летающих крепостей», и дома, как правило, не падали целыми кварталами.

Через минуту грохот оборвался. Все четверо молчали, выжидая, не последует ли продолжение. И оно последовало, но зона накрытия сместилась метров на пятьсот в сторону. Офицер достал пачку сигарет и предложил солдатам. Потом посмотрел на Петера и протянул ему тоже.

— Спасибо, я не курю.

Офицер замер с протянутыми в руке сигаретами.

— Петер!

Петер, глаза которого были забиты пылью еще от первой взрывной волны, узнал только голос.

— Пауль? Это ты? Не может быть!

— Да я-то как раз «может быть», а вот ты как оказался здесь в форме рядового? На, промой!

Офицер протянул флягу с водой. Петер стал промывать глаза, размазывая по лицу грязь. Наконец он смог разглядеть брата.

Перед ним стоял майор в непонятного цвета куртке с замызганным орлом ВВС над правым карманом. На нем была фуражка с защитными очками над козырьком, какие носили когда-то в Африканском корпусе. На шее, обмотанной грязно-синим платком в белый горошек, висел облупленный бинокль. Слева на животе Железный крест первого класса, значок зенитной артиллерии и серебряная «каска» за ранение, справа — слегка потертый Германский крест в тканевом исполнении с позолоченным венком. На провисшем рыжем ремне ободранная кобура. Обветренное, покрытое цементной пылью лицо вполне гармонировало с униформой видавшего виды фронтовика.

Он стал отряхивать младшего брата, потом коротко обнял его и, отступив на шаг, сказал:

— Честно говоря, уже не думал тебя увидеть. Давно в армии?

— Третий месяц. Судья из меня не вышел. Вот, попал в народно-гренадерскую дивизию, собранную из таких же вояк, как и я.

— И куда же ты топал сейчас?