— Когда потом?

— Перед судом.

— Перед судом? Вы считаете, что эти глупые записки, даже если она их написала, заслуживают суда?.. У нас в семье двойное горе, господин… Цахнер, должны же вы понимать…

— Я, может быть, и пойму, но там, — он показал пальцем вверх, продолжая рассматривать себя в зеркало, — никогда. Эта история уже дошла до Берлина. — Цахнер повернулся к совершенно окаменевшему хозяину квартиры. — Ну, мы пошли? — как бы спросил он разрешения. — Там мы немного насорили, вы уж не сердитесь. Да! Чуть не забыл. Оставайтесь эти дни дома. В интересах вашей дочери, если вы не станете делать лишних движений. Адвоката ей назначит коллегия, причем за государственный счет, Так что вам не о чем беспокоиться. Я не прощаюсь.

Он вышел. Остальные проследовали за ним, и последний плотно закрыл за собой дверь.

Профессор прошел на кухню и посмотрел на приготовленный для Эрны завтрак. Резкая боль в груди заставила его опуститься на стул. Судьба безжалостно расправлялась с ним и с его семьей. Но за что?!

И все-таки нужно что-то делать, подумал профессор, когда сердце отпустило и он почувствовал облегчение. Он прошел в кабинет. Аккуратная стопа книг на столе на фоне общего разгрома сразу привлекла его внимание. Вот и Шнайдер, все пять томов Гестаповцы не разглядели толком ни название, ни дату издания. А что, если эти книги помогут ему спасти дочь? Ради этого он готов был нарушить свое обещание, данное во сне некоему Гараману, и использовать эти книги в качестве выкупа.

От внезапной идеи к нему вернулась энергия. Он вытащил все пять томов, поставил на полку на уровень глаз и, глядя на них, стал обдумывать план действий. Первое, что приходило на ум, отнести одну из книг в гестапо, растолковать им, что это такое, и выдвинуть условие дочь в обмен на все остальные. Да за это он мог потребовать не только Эрну, но и весь Мюнхен в придачу! Ведь в последней из них, как в Сивиллиных свитках, была описана вся их дальнейшая судьба, причем, в отличие от стихов древних прорицательниц, ее не нужно было трактовать. Там все сказано предельно ясно!

Да, но как раз последнего-то тома у него и не было. А ведь именно он сейчас представлял главный интерес. Из переведенного профессором в предыдущих пяти он знал, что война кончится этой весной, что будет суд над соратниками Гитлера по партии, над высшими чинами СС и некоторыми генералами и кое-что еще. Но это крохи по сравнению с шестым томом. Шестой том был сейчас КНИГОЙ СУДЬБЫ и Третьего рейха, и всех немцев.

Профессор сгреб все, что лежало на столе, прямо на пол, вытащил из ящика лист бумаги, разыскал карандаш и крупно написал по-немецки: «Спасите мою дочь, или я открою тайну ваших книг!» Он оставил листок в центре стола, бросился в прихожую и стал быстро одеваться.

Открыв дверь одной из комнат густозаселенной квартиры на Майзерштрассе, он сразу увидел Эриха. Тот стоял к нему спиной у окна и, судя по резкому запаху герани, ощипывал находившийся на подоконнике цветок.

— Проходи, Готфрид, — не оборачиваясь, сказал старик. — Снимай пальто и присаживайся.

Он говорил так, будто ожидал прихода профессора с минуты на минуту. А ведь тот здесь никогда раньше не бывал, хотя и записал как-то адрес на всякий случай.

— Ты пришел за книгой? Она на столе возле лампы.

Вангер посмотрел на стол Под лампой действительно лежала небольшая раскрытая книга с виднеющейся по краям под страницами полоской синего переплета. Последние три недели Вангер был настолько сломлен свалившимися на него несчастьями, что остававшихся еще в его запасе душевных сил едва хватило на усталое удивление.

— Эрих, откуда ты знаешь, зачем я пришел?

Старик подсел к столу.

— Тебя постигло страшное горе, Готфрид. Я узнал обо всем только два дня назад и, поверь, был потрясен. Это ужасно. Порой нам ведомы грядущие судьбы мира и даже вселенной, но мы ничего не знаем о себе самих и близких.

— Эрих, арестована Эрна. Гестапо схватило ее сегодня утром.

Старик придвинул к себе книгу и произнес совершенную нелепость:

— Увы, это должно было случиться.

— Что ты сказал? — Вангер испуганно уставился на старика. — Что должно было случиться? Ты в своем уме, Эрих? — Он вдруг взорвался. — И вообще, откуда у тебя книга? В тот раз ты обманул меня, сказав, что нашел только пять томов. Откуда ты узнал про Регенсбург? — Он имел в виду предсказанную как-то Эрихом бомбардировку. — Кто ты вообще такой, черт возьми! Ты Кумская сивилла? Дельфийский оракул? Или, может быть, ты дьявол в человеческом обличье и охотишься за душами людей?

Эрих выслушал молча. Он был готов к этому.

— Успокойся. Нас услышат соседи.

Вангер прижал ладони к лицу и замотал головой.

— Наверное, я схожу с ума.

— Не больше, чем все остальные. Посиди здесь, я принесу чаю.

Пока он ходил, профессор взял лежавшую на столе книгу и стал ее рассматривать. Сомнений не было — это тот самый шестой том Уильяма Шнайдера, состоящий из двух больших глав: «Occupation of Germany» и «Last days of the Third Reich».[41] На многих страницах какие-то карандашные пометки, сделанные мелкими непонятными знаками. Она ничем не отличалась от пяти предыдущих томов и выглядела совершенно неповрежденной.

Старик принес два полных стакана в мельхиоровых подстаканниках, достал из шкафа сахарницу и снова уселся за стол.

— Где ты ее взял? — спросил профессор.

— Там же, где и те пять.

— Ты снова ходил на Регерштрассе? В развалины? Зачем?

— Я нашел ее со всеми остальными. В тот же день. — Старик пододвинул Вангеру чай. — Пей и наберись терпения выслушать.

Вернувшись в тот день домой, профессор подошел к своему письменному столу и долго простоял в задумчивости. Приняв наконец решение, он взял свою записку с угрозой о раскрытии тайны книг и порвал ее. Каким бы необычным ни казалось то, что ему поведал сегодня старый Эрих, но это как раз было ответом на его крик отчаяния. Ответом, которого он ждал. Можно было верить, можно не верить. Но, в конце концов, какие еще гарантии ему могли быть предоставлены? Огненные письмена на стене, как на Валтасаровом пиру? Еще один римский сон? Глас небесный?

Он снова запихал английские книги в глубину одной из верхних полок и принялся заставлять их поднятыми с пола томами.

Роланд Фрейслер сидел в своем огромном берлинском кабинете в здании Народной судебной палаты и просматривал протоколы допросов. Через полчаса он наденет свежую, тщательно отглаженную мантию алого цвета, такого же цвета пышную шапочку, возьмет под мышку толстую папку с материалами дела и отправится в зал заседаний. Там, беспрестанно перебивая защитников и обвиняемых, и не давая вставить слово даже своему коллеге по сенату, уж не говоря о тройке народных заседателей, назначенных из партфункционеров и отставных генералов, он произнесет несколько гневных речей, после чего отправит еще двоих бывших армейских офицеров на эшафот. Все это займет не более трех часов. Это будет обычный процесс, такой же, как и 1200 других, проведенных им за годы служения фюреру.

Чтобы попасть в здание Народного суда, расположенное в Шенеберге в центре большого парка, нужно было пройти через двойную колоннаду, перенесенную сюда с Александрплац в 1910 году. Сюда, на Потсдамерштрассе, привозили обвиняемых из нескольких столичных тюрем, а отсюда большинство из них увозили в тюрьму Плетцензее, где казнили в тот же день через несколько часов после вынесения приговора. Некоторые отправлялись в концентрационные лагеря, что никоим образом еще не свидетельствовало об их счастливом избавлении от смерти. Однако председательствование самого Роланда Фрейслера, возглавлявшего Первый из шести сенатов палаты, означало две вещи: это был суд Народного трибунала, а Народный трибунал выносил только смертные приговоры.