— Зачем вы это делаете? — спросила она почти шепотом.

— Чтобы другим было неповадно, — спокойно отвечал офицер, доставая и прикуривая сигарету.

— Ему еще нет восемнадцати…

Эсэсовец вдруг резко поднял руку, подавая всем знак замолчать, Он прислушался, потом посмотрел наверх. Эрна увидела там, в ветвях одного из деревьев, солдата с биноклем.

— Иваны, — негромко произнес тот, продолжая наблюдение. — Едут прямо сюда.

— Сколько?

— Несколько грузовиков и мотоциклы.

Эрна отступила к дороге. Она быстро приняла решение.

— Сейчас я выбегу на дорогу и закричу. Вам не уйти!

Кто-то выхватил пистолет, но гауптштурмфюрер снова сделал останавливающий жест.

— Выстрелы тоже услышат. — Эрна попятилась. — Оставьте нас и уходите! Мы ничего никому не скажем.

— Они уже близко, гауптштурмфюрер,

Наблюдатель тихо спрыгнул с дерева. Все замерли,

ожидая решения командира. Эсэсовец махнул рукой и бесшумно скользнул между деревьев. Остальные, взяв рюкзаки и оружие, пригнувшись, последовали за ним. Кто-то прихватил сумку и мешок Эрны с остатками провизии и скудным набором личных вещей.

Шенк, которому уже скрутили за спиной руки, привалился плечом к осине, возле которой стоял, и сел на траву. Эрна, убедившись, что отряд СС исчезает в глубине леса, спускаясь в лощину, села рядом, Ее руки дрожали. Она опустила голову на плечо юноши и молча смотрела, как по дороге проезжает колонна «Иванов», спасших мимоходом его жизнь. Их обдавало смесью пыли и выхлопных газов, они слышали разговоры и смех солдат и понемногу приходили в себя.

Свою солдатскую книжку Шенк нашел в траве. Там же он поднял кусок оберточной бумаги со словами: «Сражающийся может умереть, изменник — должен!» — и, сложив в несколько раз, сунул его в карман.

Через день рейх капитулировал перед Западом в Реймсе, еще через сутки — вторично в Берлине перед всей антигитлеровской коалицией. К девятому мая молодые люди дошли до большой реки и, обходя стороной контрольно-пропускные пункты на переправах, осаждаемых беженцами, искали способ незаметно перебраться на ту сторону. Через несколько часов скитаний они нашли человека с лодкой, и Эрна расплатилась с ним последней пачкой сигарет, оставшейся в кармане ее куртки после встречи с эсэсовцами. Она специально берегла ее для подобного случая, предпочитая эти дни голодать.

В Данненберге, сразу после их переправы через Эльбу, Шенка задержали и поместили в лагерь для интернированных. Предстояло выяснить его личность и совершенные данной личностью деяния. Несмотря на то что этот район был занят частями 9-й американской армии, весь север Германии за Эльбой от Гессена до Дании (исключая Саксонию-Ангальт, отошедшую советской стороне) считался английской зоной оккупации. Эрна осталась в Данненберге и провела там несколько дней, дав показания в военной комендатуре относительно Шенка Эггелинга. Но через три дня его и многих других увезли в другое место. Какой-то чиновник успокоил Эрну, сказав, что ее парня отпустят, как только получат документальное подтверждение непричастности к воинским преступлениям. Он пообещал, что во всем разберутся и что ошибка исключена.

Было воскресенье тринадцатого мая — День матери. Ей ничего не оставалось, как начать возвращение домой.

Предстояло преодолеть сотни километров по разгромленной стране без единого пфеннига в кармане. В одном месте она заикнулась было, что является экс-узницей Равенсбрюка, но на нее посмотрели с явным недоверием — уж больно она была непохожа на заключенную концентрационного лагеря, да еще такого, как «Вороний мост». Худа? Бледна? Да кто же теперь не худ и не бледен? А документы есть? Справка или какой-никакой знак на руке? Ах нет! Тогда ступай, милая девушка, пока тобой не заинтересовались ребята с белыми буквами «МР» на касках.

С тех пор Эрна предпочитала помалкивать о лагере и о своем коротком «сопротивлении», чуть было не приведшем ее на эшафот.

Она ехала домой зигзагами, когда на попутке, когда на воинском эшелоне, а то и вовсе на крыше вагона, набитого беженцами и переселенцами. Но большую часть времени приходилось идти пешком. Ганновер, Брауншвейг, Геттинген, Кассель… Одни руины.

Когда Эрна добралась до Нюрнберга, вид города, вернее того, что осталось на этом месте, потряс ее. Казалось, она ничему уже не в силах удивиться после Берлина. Но неужели так повсюду? Неужели такое стало и с ее Мюнхеном? Ведь ее родной город такой же символ нацизма, как и «партийный» Нюрнберг.

Она бродила по неестественно оживленным улицам мертвого города. В одном месте играл военный духовой оркестр, в другом — всем желающим раздавалась похлебка и кусок хлеба. Вот ведут колонну военнопленных — ее соотечественников. Они улыбаются и приветливо поглядывают на Эрну. Некоторые машут ей рукой. Все кончено, им уже нечего опасаться, они не попали в руки НКВД, и их не ожидает ни Сибирь, ни Чукотка. Они еще не знают, что идут на Рейн и что там, в американских лагерях — на «Полях бедствий», — за три месяца плена навсегда останется около пяти тысяч из них, умерших от голода и холода. И все же скоро большинство этих людей окажется на свободе.

Однажды ей захотелось в туалет. Казалось бы, нет ничего проще среди развалин. Но куда попало не сунешься, везде запрещающие знаки и огораживающие ленты, Она увидела ведущий на второй этаж лестничный марш и, осмотревшись вокруг, юркнула к нему, решив подняться. Наверху она вошла в единственную частично уцелевшую комнату и испуганно остановилась. Стены напротив не было, но посреди совершенно пустой комнаты стоял простой, видимо, кухонный стол, за которым лицом к ней сидел человек. День был по-летнему жаркий, и человек — молодой парень с наголо обритой головой — сидел раздетый по пояс. Он склонился над листом бумаги, возможно, письмом из дома. На его шее болтались опознавательные жетоны американского военнослужащего.

Эрна замерла. Солдат поднял голову и задумчиво посмотрел на нее. Далеко позади него не было ничего, кроме причудливых обломков стен с неровными проемами окон. Их освещало оранжевое, уже клонящееся к закату солнце, создавая желтое марево над этим страшным уродливым пейзажем.

И тут она вспомнила ту самую картину, о которой ей говорила Софи в сквере на лавочке осенью сорок второго. «Человек среди руин» — так она называлась. Теперь Эрна отчетливо видела ее висящей на стене выставочного зала и даже слышала веселый хохот своих одноклассников, Смеялась тогда и она.

А теперь вот стоит перед той же картиной, но не написанной красками, а сотворенной войной. Стоит в чужом поношенном платье и старушечьей кофте, без чулок, которые давно пришлось выбросить, с маленьким нищенским узелком в руках.

— Карл Хофер, — непроизвольно произнесла она вспомнившееся ей имя художника.

— What?

Она повернулась и бегом бросилась вниз по лестнице.

В Нюрнберге ей повезло: удалось сесть на поезд, следовавший через Мюнхен на юг. Рано утром Эрна вышла на вокзале, с которого когда-то давно ее увозили в наручниках на север. А ведь прошло меньше четырех месяцев. Нет, иначе как чудом ее возвращение не назовешь.

Утро было солнечным. Выйдя на привокзальную площадь, Эрна первым делом жадно впилась взором в панораму родного города. Еще встающее солнце светило ей прямо в лицо, и она, прикрыв глаза ладонью, искала знакомые башни и характерные очертания фонарных мюнхенских куполов. Ее сердце радостно забилось — вот чернеют на фоне восхода башни Фрауенкирхи, рядом Новая ратуша, правее Старый Петер, а на северной окраине рынка — церковь Святого Духа. Увидела она и колокольни базилики Театинеркирхи, и крыши дворца Виттельсбахов. Но вот башня Старой ратуши разрушена. И здесь, на привокзальной площади, тоже нет целого ряда домов.