На этот раз профессор Вангер стремился не только заинтересовать студентов, но и поднять тонус аудитории, повествуя ей о наступавшей в Средиземноморье эре благоденствия. Слушая его красочный рассказ, некоторые впечатлительные натуры и впрямь на какое-то время мысленно погрузились в тот солнечный мир белоснежных храмов и зеленых холмов на фоне искрящегося моря, по которому в Италию медленно ползли суда, груженные египетским зерном.
— Вернувшись наконец в Рим и отпраздновав трехдневный триумф, Октавиан торжественно закрывает храм Януса. Это означает, что на всех необъятных просторах римского государства наступил мир. Шестьдесят легионов, неслыханная до той поры военная сила, сосредоточенная теперь в одних руках, замерли на границах империи. Скоро половина из них была распущена за ненадобностью. Римляне больше не убивали римлян…
Однажды Вангер сделал хитроватое лицо и обратился к аудитории:
— А кто мне скажет, какое нынче число?
— Третье января, — раздались голоса.
— Третье января, — подтвердил профессор. — А теперь сделаем поправку на смену календарей и прибавим тринадцать дней, чтобы перейти к юлианскому летоисчислению. Что у нас получится?
— Шестнадцатое января, — ответили хором заинтригованные студенты.
Профессор поднял вверх указательный палец правой руки и торжественно произнес:
— Так вот, господа, шестнадцатого января, то есть фактически сегодня, только 1972 года тому назад, Октавиан, отклонивший незадолго до этого почетное имя Октавиана Ромула, по предложению сенатора Мунация Планка принимает имя Октавиана Августа! Это был двадцать седьмой год до нашей эры. А вскоре и секстилий — восьмой месяц — переименовывается в «август»!
Он замер, ожидая реакции зала.
— А нам-то что до этого? — спросил кто-то из последних рядов.
— А вы разве не ощущаете себя потомками той великой цивилизации? — добродушно отреагировал на прозвучавший вопрос профессор.
Последовавшей за этим реакции он никак не предполагал.
— Ещё как ощущаем, — ответил уже кто-то другой, — особенно после недавней бомбежки.
Раздался смех, и аудитория зашумела.
— Тогда наши предки были для них варварами, — говорил студент из первого ряда, повернувшись к остальным, — а теперь варварами стали они!
— Теперь американцы бомбят нас с итальянских аэродромов! — вторил ему всегда молчаливый бледный юноша у окна.
— Итальяшки предали нас в трудную минуту Они сами никакие не потомки древних римлян! — громко выкрикнула девушка из глубины аудитории.
Некоторые студенты повскакивали с мест и кричали, размахивая руками.
— Римляне были светловолосыми и голубоглазыми, а итальяшки все черномазые…
— Древние италийцы были потомками кельтов, а когда потеряли нордические признаки, их империя пала…
— Правильно фюрер запретил носить их награды…
— Успокойтесь, друзья! — пытался утихомирить студентов профессор. — Я прекрасно вас понимаю и согласен с вами. И все же отдельная война, даже самая жестокая, не может разорвать связи времен…
Потом он понял, что им нужно просто дать выговориться, а ему самому впредь не делать таких опрометчивых сравнений.
Наконец наступила тишина, и порядок понемногу восстановился. Студенты расселись по местам, многие ощутили неловкость. Заложив руки за спину, Вангер смотрел на порхающие за окном снежинки.
— Простите нас, господин профессор, — поднялась одна из девушек, — мы не хотели вас обидеть.
— Простите и вы меня. — Он повернулся и подошел вплотную к первому ряду. — Я разделяю ваши чувства. Ну что, вернемся к римлянам?
— А куда от них денешься? — сказал кто-то весело, и все засмеялись.
Лекция продолжилась. Он рассказывал о том, что еще за два года до принятия имени «Август» Октавиан стал именовать себя «император Цезарь», что слово «император» окончательно утрачивает свое прежнее почетное полководческое значение и становится синонимом греческого слова «автократор» — самодержавный правитель.
Профессор рассказывал о том, как Август боролся за нравственность и здоровую семью, заставляя римлян вступать в законные браки, как снова приучал их носить тогу — одежду их предков, как ограничивал семейные пиршества четырьмя сотнями сестерций в обычный день и восемью в праздничный, как выгонял из сената недостойных патрициев и возводил в патрицианское достоинство древние плебейские роды.
Студенты усердно записывали. Это был их долг перед государством — несмотря ни на что, играть свою роль. Когда время лекции подошло к концу и они собирали свои тетради, дверь в аудиторию отворилась. Вошел запыхавшийся Бенезер.
— Вангер, хорошо, что я успел! Вы не могли бы занять их еще на час? У вас все равно «окно», а следующее занятие срывается из-за болезни Прюцмана.
Профессор дал согласие, и Бенезер хлопками в ладоши привлек внимание студентов.
— Господа, вы остаетесь здесь еще на час. Практикум по германской литературе сегодня не состоится. Что вы читаете? — снова обратился он к Вангеру.
— Принципат Августа. Первая обзорная лекция. — Видя, что секретарь не вполне понимает, о чем речь, профессор пояснил: — Так принято называть эпоху правления императора Августа.
— Ну да, ну да, — закивал Август Бенезер. — Кстати, мой тезка. — Собравшись уходить, он еще раз взглянул на Вангера. — И не забывайте об исторических параллелях.
После перерыва, когда все снова собрались и расселись, из второго ряда поднялся студент с пустым левым рукавом пиджака и значком на лацкане в виде двух миниатюрных Железных крестов.
— Господин профессор, не могли бы вы рассказать нам о короле Арминии и о том, как мы дали взбучку итальяшкам?
Аудитория одобрительно загудела. Скорее всего эта идея родилась у них во время перерыва.
— Что ж, — Вангер наморщил лоб, — если вы имеете в виду разгром римлян в так называемом Тевтобургском лесу германским царем Арминием, то это даже вполне согласуется с нашей нынешней темой, поскольку произошло во времена того же Августа. Я только хотел поговорить об этом чуточку позже. Ну да ладно, нарушим хронологию, но с условием, что потом вернемся к реформам Октавиана.
Об отражении этой исторической битвы вы, конечно же, много читали в нашей литературе и смотрели театральные постановки. Но, как вы сами понимаете, все это более относится к немецкой классической поэзии, драматургии и эпической прозе, нежели к реальной истории. В эпоху Реформации образ Арминия становится легендарным и с тех пор вдохновляет многочисленных поэтов и композиторов, Он был описан в середине восемнадцатого века в трилогии Фридриха Клопштока «Битва Германа», «Герман и князья» и «Смерть Германа», а позднее у фон Клейста, Граббе и других. А уж драматических произведений об Арминиусе и его жене Тезнульде создана не одна сотня. Но на мой взгляд, только у Клопштока портрет Арминия соответствует образу настоящего народного героя, бескорыстного борца за свободу своей родины. Обо всем этом вы потом обязательно расспросите профессора Прюцмана. Мы же рассмотрим историю, и ничего кроме истории…
Профессор Вангер начал свой рассказ с того, как император Август совершил ошибку, назначив легатом новых обширных территорий от Рейна до Эльбы Квинктилия Варра. Он посчитал, что после разгрома местных племен здесь важнее административные способности этого недавнего наместника Сирии, легко подавившего в 4–6 годах нашей эры восстание иудеев, нежели военные таланты его предшественников. Никогда не забывавший о личной выгоде, Август решил сделать Германию императорской провинцией под своим личным патронажем.
— В связи с этим нелишне заметить, господа, что Варр был женат на внучатой племяннице императора. Однако второй и гораздо большей ошибкой Августа стало его решение о том, что территории внутренней Германии, захваченные за несколько лет до этого войсками. Друза Старшего, его брата Тиберия и других легатов, вполне созрели для романизации. Он посчитал, что их уже можно облагать налогами, вводить в них римские законы, включая судопроизводство, лишать остатков самоуправления.
