Одним из условий договора, заключенного Билли с тетей Корнелией, были непременные еженедельные письма из Парижа. Билли нарочно не распространялась по поводу своего веса, желая по возвращении удивить и потрясти весь Бостон. Она редко упоминала и об Эдуаре, обмолвившись раз-два мимоходом, но к весне Корнелия почувствовала, что между Билли и молодым графом что-то происходит, хотя она с трудом могла представить себе, что же именно. И вот однажды в мае навстречу друг другу полетели два письма.

Дорогая кузина Молли!

Благодарю Вас за любезность, с которой Вы подыскали для нашей Ханни место у мадам де Вердюлак. Мадам просто чудесно относится к девочке, и Ханни провела в Париже удивительный год! Насколько я могу судить из ее писем, французский ее улучшился неизмеримо, чему я очень рада. Она даже берет уроки в танцклассе, а ей это только на пользу! В последнее время она довольно часто упоминает одно имя — граф Эдуар де ла Кот де Грае. Похоже, именно он сопровождает ее в прогулках по Парижу. Не знаете ли Вы случайно что-нибудь о нем или его семье? Должна сознаться, что я удивлена в той же мере, что и обрадована: наша дорогая девочка нашла в Париже молодого человека! А ведь она не пользовалась в этом смысле большим успехом в Бостоне. Я всегда полагала, что она расцветет поздно, в отличие от Вас, дорогая Молли! Я буду признательна за любые сведения, которые появятся у Вас для меня.

С любовью, Нелли

Дорогая Нелли!

Я только что получила от Лилиан де Вердюлак престранное письмо. Как оказалось, у Вашей юной племянницы серьезный роман с графом Эдуаром де ла Кот де Грас, с семейством которого я хорошо, хотя и не накоротке, знакома, и Лилиан считает, что дело в любой момент может кончиться свадьбой! Все обстоит прекрасно, ибо он принадлежит к «сливкам общества», как выразилась бы моя служанка, но, дорогая, он обеспечен не более, чем она, если не считать его заработка. Великие ожидания, и ничего более — вот уже много лет, как я понимаю. Кажется невероятным, что Лилиан, очевидно, не осведомлена о материальном положении Ханни, коль скоро говорит о браке как о решенном деле. Похоже, она действительно считает, что отец Ханни в состоянии нанять адвокатов (!!!), которым предстоит встретиться с адвокатами отца Эдуара, если дело дойдет до брачного контракта.

Читая между строк, я догадалась из письма Лилиан, что она считает, будто Ханни является богатой наследницей уже потому, что носит фамилию Уинтроп. Как это по-французски! Уин-тропов так много! Но откуда ей это знать? Семья Эдуара очень славная, достойная и знатная, даже в английском понимании. Они очень серьезно относятся к себе, и я совершенно уверена, точнее, убеждена, что Эдуар обязан жениться на богатой наследнице. Не может быть и речи о его женитьбе только по любви, если он не намерен жестоко разочаровать всю семью, — он ведь единственный сын, знаете ли… Что мне сказать Лилиан? Я лишилась сна, размышляя об этом. Возможно, у Ханни есть некая сумма, которая будет вверена ей впоследствии? Насколько мне помнится, вы что-то говорили о небольшом наследстве, но есть ли за ней что-то еще или может появиться в будущем ? Я все еще остаюсь американкой и смотрю на вещи достаточно по-американски: я в принципе не одобряю систему приданых, но когда дело касается Франции… Во всяком случае, напишите мне сразу же и сообщите подробнейшим образом, как обстоят дела.

Как всегда, с любовью к Вам и к дорогому Джорджу, Молли.

Корнелия не пребывала в такой панике с тех пор, как ее дочь отказалась однажды пойти на рождественский котильон или вступить в «Винсент-клуб». Или даже когда ее племянник Пиклз провалился на экзаменах в Гарварде. По существу, случившееся показалось ей куда хуже, чем то событие, когда выяснилось, что ее сын Генри влюблен в еврейскую девушку из Рэдклиффа — пусть даже все ее прадеды сражались в Гражданскую войну! Корнелия обнаружила, что печется о Ханни больше, чем сама осознавала.

За три недели до того, как Лилиан получила проясняющее обстоятельства послание леди Молли, Эдуар решился лично убедиться в девственности своей прекрасной американки. Если бы Билли была француженкой, он, скорее всего, подождал бы до свадьбы, но, так как она была американкой и к тому же не католичкой, он посчитал, что может слегка ускорить события. Посвящение Билли в любовное таинство оказалось весьма торжественным и болезненным. Оно состоялось на постели в довольно бедной спальне полуразвалившегося охотничьего домика с пустовавшими конюшнями и неухоженным садом. Билли навсегда запомнила, что потолок в комнате был обит пыльной тканью в темно-синюю и красную полоску, словно походная палатка Наполеона, запомнила и тяжеловесную неполированную мебель в имперском стиле и не смогла забыть, что боль была ошеломляющей и неожиданной. Но более всего ей запомнилось, однако, постигшее ее изумление: оказалось, что эрегированный пенис направлен вверх, а не прямо вперед, как она всегда представляла. Эдуар уверял ее, что в следующий раз ей будет лучше, но признал: она самая девственная из всех, кого он знал. Билли необычайно гордилась этим, сама не понимая почему.

Три недели они наезжали в охотничий домик по субботам и воскресеньям, и ей действительно стало легче, если не лучше, несмотря на то, что у нее не было должного представления, чтобы верно оценивать сексуальное наслаждение; точно так же она когда-то не могла оценить то, что считается шикарным. Эдуар стал первым мужчиной, которого она поцеловала в губы. Сам факт, что она занимается любовью, увлекал ее все больше и больше, и она заботилась лишь об одном — как удовлетворить его. Она с неуклюжей страстностью и предельной доверчивостью встречала его поцелуи и, согретая теплом его тела, наивно уверовала в открываемые страстью возможности. Время от времени она выходила из блаженного оцепенения, говоря себе с трепещущей гордостью, омраченной лишь слабой тенью осторожности: «Графиня Эдуар де ла Кот де Грас, Билли де ла Кот де Грас… О-о, подождите и вы услышите это там, в Бостоне!» И тогда она спешила в магазин и тратила все больше и больше денег, предназначенных к оплате за обучение у Кэти Гиббс, на красивые наряды, чтобы показаться в них Эдуару.

Получив отрезвляющее письмо леди Молли, Лилиан заперлась у себя наверху и расплакалась, жалея и Билли, и себя. По собственному опыту в таких делах ей ничего не оставалось, как поверить, что со временем Билли придет в себя, но она, Лилиан, никогда себе не простит. В ее понимании оплошность была совершена по естественным причинам, и открывшаяся правда об истинном положении дел привела к тому, что жертвой обмана, пусть даже невольного, Лилиан почувствовала себя. Она убеждала себя, что желание устроить будущее Билли само по себе было абсолютно разумным. Но последствия оказались жестокими, и все обернулось ее виной.

В тот же день графиня переговорила с Эдуаром в гостиной его родителей, сообщив ему, что Билли не может рассчитывать на приданое. Ее отец — очень уважаемый человек, врач, большой ученый, но он беден. Теплившаяся в ней слабая надежда, что Эдуар все же решится на брак с Билли, угасла, как только племянник заговорил.

Эдуар де ла Кот де Грас чрезвычайно рассердился. Она-де должна была знать, яростно набросился он на нее. Как могла она с ее здравым смыслом и опытом дать ему понять, что Билли владеет солидным капиталом? С чего она это взяла? Куда девались ее рассудительность, предусмотрительность, заинтересованность в будущем семьи? Как она, его тетя, могла так подвести его? Да, конечно, он согласен, что Билли, бесспорно, восхитительна, причем намного больше, чем сама сознает это, да, она всецело, даже идеально подходит ему, если бы не одна мелочь: вся затея абсолютно невозможна, и дальнейшие рассуждения излишни, совершенно невозможны. Что же делать? Кто должен теперь все объяснить Билли? Он, Эдуар, будучи джентльменом, никогда еще не ввязывался в такую из ряда вон выходящую ситуацию. Его честь…