Гедарт был, как видим, не так уж далек от правильного толкования факта. Но потребовалось ни много ни мало триста лет, чтоб это стало ясно.

Царь Берендей из «Снегурочки» Римского-Корсакова начинает знаменитую свою каватину словами: «Полна чудес могучая природа…»

Песни шмеля — одно из таких природных чудес.

Но разве не чудесна и сама растянувшаяся на три столетия эпопея изучения этого мимолетного, крошечного факта, подмеченного в жизни одного из сотен тысяч видов насекомых?

А ведь в ней участвовали выдающиеся натуралисты. И мы смогли услышать и простодушное, наивно очеловеченное толкование Гедарта, и иронический приговор Реомюра, и увлеченные выводы восторженного Хоффера, и рационалистические догадки Вагнера, и любознательность приложившего ухо к земле юноши Римского-Корсакова, и оснащенную всеми техническими новинками дотошность Хааса, окружившего шмелиные гнезда в своей лаборатории бесшумными хронометрами и автоматическими вибрографами, жужжащими магнитофонами, стрекочущими кинокамерами.

Но вот этот долгий поиск высек в конце концов искру точного знания, и крошечный факт приобрел значительность, присущую любому правильно понятому явлению природы. Здесь, как и всегда в науке, каждый полученный ответ рождает рой новых вопросов…

В самом деле…

Чем воспитана у трубачей-сигнальщиков повышенная чувствительность к состоянию и потребностям всего поселения? Почему на смену одному трубачу, если его убрать, обязательно приходит другой? Что побуждает шмелей отвечать на сигналы горнистов?

Ответ на каждый из этих вопросов обещает быть содержательным.

Сейчас биологи рассматривают семью насекомых, из скольких бы отдельных существ она ни состояла, как единую органическую цельность, словно бы как живой интеграл живого. При этом насекомые обнаруживают в семье свойства и повадки, которых нет и не может быть у образующих семью отдельных особей. Одно из таких порожденных семейной целостностью свойств, одну из таких возникающих в общине повадок выражает, в частности, песня шмеля.

Разгар лета

ЕДЕЛЯ сменяется неделей. Все короче ночь, когда в гнездах теплынь и духота от скопища взрослых, от зреющей в коконах и пакетах молоди, все длиннее световой день, все оживленнее снуют фуражиры, заготовляя нектар и пыльцу. Вскормленные на цветочной пище, они к цветкам же и возвращаются. На наших глазах словно замыкается кольцо, будто соединяются два конца жизненного круга. Углеводный и белковый корм, добытый из цветков, стал в теле шмелихи зародышами-яичками, из яичек вывелись личинки; питаясь тем же нектаром, той же пыльцой, личинки завершили развитие, стали взрослыми шмелями и в свою очередь вылетают для сбора того же нектара, той же пыльцы.

На самом деле, однако, круг, который здесь прослежен, вовсе не замкнут, как может показаться. Шмели из первых коконов только в порядке исключения собирают нектар и пыльцу, а, как правило, больше подготовляют вылет тех, кому придется заготовлять провиант.

Жизнеспособный зародыш формируется в недрах организма скрыто от взора. Зато в пакете, затем в коконах шмели развиваются, а дальше вся община формируется так, что мы наглядно видим многие подробности, запросто прослеживаем, как складывается в гнезде необходимый для молоди и взрослых микроклимат, чем питаются члены общины — шмели, чьи свойства и способности с возрастом гнезда меняются, перестраиваются, меняя и характер самой общины.

Вокруг — в кронах деревьев, кустов, на травах, которые во время цветения посещались шмелихами и первыми фуражирами, уже спеет завязь, набухают семена, способные продолжить род растений. И в общине ее рост и смена поколений рабочих шмелей исподволь подготовляют появление продолжателей шмелиного рода.

Недель через 5–6 после того, как было основано гнездо, шмелиху окружает иной раз уже добрый десяток шмелят.

Это, как мы знаем, рабочие шмели. Они со всех сторон облепили пакет с расплодом своими пушистыми тельцами и, следовательно, обогревают его не только сверху, но и с боков. Должно быть, и по этой причине второе поколение рабочих шмелей созревает несколько быстрее, чем первое. Яички в пакетах теперь не обязательно стоят, как свечи, но могут лежать и горизонтально. Между прочим, в лаборатории, где круглые сутки изо дня в день поддерживается тепло, яички первого засева тоже не всегда стоят, могут и лежать. Впрочем, исходное положение яичка в пакете не отражается на позиции куколки в коконе. Личинка окукливается все равно вверх головой, и новое насекомое вскрывает кокон только в макушке. Что же служит отвесом для личинки, одевающейся в светонепроницаемый кокон и отрезающей себя от внешнего мира? Она послушна всепроникающей силе тяжести. В отличие от героя комической песенки о неудачном купальщике, у личинки не голова тяжелее ног, а брюшко тяжелее головы. Потому-то как бы ни было отложено яичко в пакет — торчком или лежа, — личинка все равно засыпает в коконе брюшком вниз, головой к наиболее тонкой воздухопроницаемой макушке кокона.

Население гнезда теперь растет быстрее: часть домашних дел выполняют рабочие, и это высвобождает время шмелихе, она чаще вылетает на заготовки корма, чаще откладывает яички.

Еще десяток рабочих выходят из коконов второго пакета. Эти всего на несколько дней моложе первых, но уже крупнее и тяжелее. Вообще чем позже засеян пакет, том больше и шмель, что выводится из него. А величина и вес шмеля словно указывают место, обязанности, занятия насекомого в общине.

Однажды взвесили выбранных из нескольких гнезд рабочих шмелей, постоянно занятых дома и не вылетающих. Большинство (8 из 10) весили до 50 миллиграммов. А в тех же гнездах такое же большинство (8 из 10) вылетающих за кормом насекомых весили свыше 200 миллиграммов, вчетверо больше!

В другом опыте рассортировали рабочих шмелей в гнезде на три группы по степени изношенности и потертости их наряда. Это довольно точный показатель возраста. Затем всех измерили и взвесили. Оказалось: у самых старых и крылья короче и вес ниже; у пожилых крылья подлиннее, вес побольше; самые длинные крылья и наибольший вес у самых молодых.

Наконец, в нескольких гнездах всех поголовно шмелей стали с весны раз в семь дней проверять, а новичков, появившихся за неделю, метили каплей хорошо пристающего к волоскам спинки цветного клея. На спинке насекомого метка сохраняется лучше всего. Сюда ему самому не добраться лапками, чтоб соскрести, сцарапать, содрать. Другие шмели этого знака не замечают, во всяком случае не трогают, не то что медоносные пчелы, которые сестер по гнезду чистят с неменьшим усердием, чем себя.

После каждого осмотра в гнездах становилось все больше меченых шмелей: белые — первого выплода, красные — второго, желтые — третьего, синие — четвертого… Цвет метки служил свидетельством о возрасте насекомого: дважды в сутки осматривая гнезда и отмечая в протоколах, чем были заняты шмели с разными метками, удалось накопить сведения о том, какие обязанности кем выполняются в разное время. Днем в гнездах оказывалось больше всего шмелей с белыми и красными метками, тогда как к ночи прибавлялись желтые и синие. Эти днем реже бывали дома. Только дежуря у летков, удавалось видеть, что синие и желтые часто прилетали нагруженные, а вылетали налегке. За день из небольшой общины совершается около ста таких вылетов, а из сильного гнезда тысячи, так что каждые несколько секунд один фуражир входит в многонаселенное гнездо или покидает его.