– А дальше… А дальше мы построили плот, – Чико, по всей видимости, вел давно уже начатый рассказ. – Потом погрузили на него сокровища и поплыли на середину. Озеро было огромное, мы всё плыли и плыли, берег давно уже скрылся из виду, а генерал никак не мог выбрать подходящее место. Мы гребли уже часа три, мы давно выбились из сил…

– Довольно! – перебил его Хосе. – Надоело мне слушать твою болтовню!

Чико понял, что увлекся, но признаваться в этом не хотел.

– А вы что думали?! – запальчиво воскликнул он. – Что я вот так возьму и выложу все, как оно было? Да я поклялся на Библии, что буду нем как рыба! Тайна сокровищ Кремля не для ваших ушей. Ну кто вы такие? Колбасники!

Сказав такое, Чико испугался и с опаской посмотрел на Курта. Но тот нисколько не обиделся. А даже напротив:

– Ха! – сказал он. – Да что ты понимаешь в колбасе! Как, впрочем, и в войне. А я всё повидал и всё испробовал – и кровяную колбасу, и просто кровь. Кровь, между прочим, не какую-нибудь там дезертирскую, а кровь Старой Гвардии! Так-то вот! Уж мы тогда натешились! Отвели, как говорится, души – свои и чужие!

– Да? А когда это, интересно, было такое? – насмешливо спросил Хосе. – Я что-то не слыхал, чтобы вы с ними воевали. Да еще с таким успехом!

– Да, вот с таким! – сказал Курт очень зло. – И от них только перья летели! Точнее, шапки!

– Когда это?

– А вот тогда! Когда я штурмовал Смоленск!

– А, Смоленск! – сказал Франц. – На обратном пути?

– Да, на обратном! И Смоленск! – все больше распаляясь, сказал Курт. – А ты его, кстати, тогда защищал. Вместе с гвардейцами!

– Я… – начал было Франц.

– Помолчи! – оборвал его Курт и продолжил: – Да, было времечко! Даже еще похлеще, чем сейчас! Мы были очень голодны и обморожены. Мы шли и думали: ну вот, еще немного, и мы придем в Смоленск, там нас накормят и обогреют. Тогда только и было разговоров, что Смоленск да Смоленск! Прямо как про рай какой-то. И командиры нам тоже тогда говорили: «Надо еще немного потерпеть, а вот зато потом в Смоленске отдохнете». И мы им верили. Да, мы тогда сильно уши развесили, просто до самой земли! И поэтому, когда мы подошли к Смоленску, оказалось, что мы идем в самом хвосте. А кто был тогда впереди? Император, конечно! Вот он первым и вошел в тот наш райский Смоленск, и заперся там в крепости, пустил к себе только своих, и то, кстати, не всех… И начал делить провиант! И так ловко поделил, что всё досталось только Старой Гвардии! Одной! А нам? Нам было холодно, мы голодали. И вообще, мы тогда стояли в поле, за воротами. Как нищие! Как на чужих поминках, знаете? Это кто-то сидит в доме за столом и поминает, то есть жрет и хлещет в три горла, а нищий стоит под окном, и ему не подают. Потому что нищий даже на поминках лишний. И вот так прошел день, а мы стоим у них под окнами. А после ночь стоим. И еще один день. А потом, когда еще раз начало темнеть… Не знаю, кто первым сказал, жаль, что не я… И мы пошли на приступ. Да, господа, только представьте, какое это было непростое дело! Вот одними этими руками, – и Курт потряс своими весьма увесистыми кулаками, – вот этими и еще, конечно, многими другими такими же мы вынесли смоленские ворота!

И тут Курт тяжело вздохнул – как после очень тяжелой работы, – после еще некоторое время молчал, и только потом уже продолжил:

– Но, к сожалению, мы опоздали. Всё съестное уже было съедено, и нам досталось только вино. Но зато очень много вина! И еще эти гвардейцы. Но мне их не жаль – ни вина, ни гвардейцев. А что?! Я не люблю любимчиков. Война есть война, всем одна смерть и, значит, и всем одна лямка. А то что получается? А то, что и с нашим Гаспаром, он же ведь тоже любимчик. Штабная он крыса, я вам говорю!

– И шпион! – сказал Чико. – Шпион!

– Да, может, и шпион, – Курт согласно кивнул. – В общем, не наш. И эта баба не наша! – это Курт на всякий случай сказал уже тише. И так же тихо продолжал: – Никакая она не француженка! Она русская! Я что, русских не видел? Да они все такие, как она, смазливые! Не то что француженки. Вот француженки, те настоящие ведьмы, тут ты, Чико, прав. А наша – нет, не ведьма, а шпионка. И русская шпионка, вы в этом еще убедитесь. И, боюсь, очень скоро!

– Ладно, ладно! – сказал Чико. – Раскричался! Накличешь еще!

– А чего кликать? – рассердился Курт. – Всё, что было можно, мы уже накликали. Кучер не наш! Баба тоже не наша! А вот, правда, господин сержант – это совсем другое дело. Он хоть и француз, но я его всё равно уважаю. Потому что он настоящий солдат! А вот… – Курт помрачнел. – Саид тоже был такой же. Не знаю, может, вам это все равно, а мне очень противно! Очень плохо тогда получилось! Мы же его бросили! А все из-за тебя, друг Чико! И все вы, кирасиры, такие.

– Ну вот, опять! – с досадой сказал Чико. – То тебе гвардия плоха, а теперь уже и кирасиры не угодили. Нет, ты лучше расскажи дальше про гвардию!

– А что про гвардию? – сердито огрызнулся Курт. – С ней всё давно ясно. И если еще встретимся, так я им опять по-смоленски! Я думаю…

– Ну-ну!

– И нукать нечего! А! Что и говорить! – и Курт нахмурился и подобрал поводья – свои, потом Саидовы. Лошадь Саида шла, понурясь. А хорошая лошадь, чистейших арабских кровей. Сам паша над пашами, как говорил Саид, завидовал его лошади. И нужно было еще вспомнить о Саиде, сказать о нем что-нибудь доброе… Но иногда лучше всего помолчать. И солдаты молчали.

Молчал и Гаспар. И это молчание давалось ему нелегко. Он ведь слышал, о чем говорили солдаты – не всё, конечно, а только пятое через десятое, честное слово! И еще, думал Гаспар, он бы еще вот в чем им поклялся – в том, что он никакой не любимчик. И в самом деле, какой же он любимчик? С любимчиками так не поступают! Отправить к черту на рога да при этом еще припугнуть: «И знай, Гаспар: судьба этой женщины – это и твоя судьба!». Вот так! Весьма многозначительно сказано! И именно поэтому Гаспар тогда так слезно умолял, чтобы карету не топили. Вот о чем, думал Гаспар, не лишним было бы им рассказать. Но, может быть, и лишним, кто знает! Да, правильно, думал Гаспар, никто на этом свете ничего не знает, поэтому, как говорил отец, лучше всего помалкивать и ждать. И при этом лучше ждать как можно дольше, потому что чем дольше ты ждешь, тем твоя жизнь длинней, а если же все происходит быстро, то соответственно…

Ну, и так далее. Вот кучер и помалкивал. Молчала и Мадам. И это очень хорошо, думал Гаспар, а то опять начнет расспрашивать, выпытывать, и ты ей все выкладывай! А вот зато о том, кто она сама такая, то об этом ни она, ни даже Оливьер ему не говорили. А этот болван Шарль Дюваль…

Дюваль, мерно шатаясь, спал в седле. И снились ему события дальней, недоброй памяти пятилетней давности. Хоть начиналось все тогда как будто бы совсем неплохо! В огромном дворцовом зале взад и вперед неспешно расхаживали, вполголоса переговариваясь между собой, генералы, сановники, флигель-адъютанты и дамы с обнаженными плечами. Среди собравшихся легко, словно тени, скользили ловкие лакеи в ливреях с вензелями императоров Наполеона и Александра. И… Да, конечно же! Взоры всех присутствующих были обращены на балкон, где спиной к собравшимся стояли двое: один невысокого роста в сером сюртуке, и второй, высокий, в белом кавалергардском мундире. О чем говорили стоявшие на балконе, мы никогда не узнаем. Правда, один их заочный разговор, переданный через князя Волконского, нам известен. Тот, что пониже ростом, передавал «государю, брату моему»:

– Мир – яблоко; мы можем разрезать его на две части, и каждый из нас получит половину.

– Да, мир – яблоко, – передавал высокий. – Но человек таков: сначала он удовольствуется одной половиной яблока, а затем потянется и к другой.

Однако эти слова будут сказаны еще лишь несколько дней спустя, а пока что человек в сюртуке нетерпеливо пожал плечами и нарочито громко, дабы все его услышали, сказал:

– Швеция и Турция у ваших ног. Сбываются мечты великой Екатерины. И… О, брат мой! Пока нас одолевают сомнения, наши подданные уже решили судьбы империй! – и с этими словами он указал вниз, на улицу…