– Это тебе.

Жаннета наблюдает за происходящим с раскрытым ртом.

– Втюрился, – шепчет она мне, когда Альбертино наклоняется за своей сумкой, стоящей у его ног.

– Я готов, – объявляет он, забрасывая сумку на плечо.

– Тогда пошли, – решительно говорит Жаннета.

Альбертино с вежливым удивлением смотрит на нее, и тут я соображаю, что до сих пор не представила их друг другу.

– Это Алик, – говорю я Жаннете, вроде как она этого не знает, потом поворачиваюсь к Альбертино: – А это моя подруга Жанна.

– Очень приятно, – кивает Жаннета, Альбертино в ответ делает полупоклон, и мы направляемся в сторону здания вокзала: Жаннета чуть впереди, мы позади.

– Старший товарищ? – тихонько говорит мне Альбертино, показывая глазами на Жаннетину спину.

– Почему старший? – так же тихо отвечаю я. – Мы с ней вместе учились в институте.

Он недоверчиво смотрит на меня. Он же не знает, сколько мне лет, вдруг доходит до меня. Наверняка думает, что до тридцати. Мужики вообще плохо определяют женский возраст. Конечно, восемнадцатилетку он от меня отличит, но вот Лену из их офиса, скорее всего, посчитает за мою ровесницу. Да, это единственное объяснение того, почему он ко мне прицепился. Я не льщу себя надеждой, что выгляжу моложе своих лет, просто у него еще нет опыта в определении возраста. А я всегда выгляжу на свои. В шестнадцать на шестнадцать, в двадцать пять на двадцать пять, в тридцать пять я не изменила себе и считала, что выгляжу на тридцать пять. Хорошо, но что с ним тогда делать? Сразу развеять заблуждения или погодить?

– Куда едем? – спрашивает Жаннета, когда мы подходим к стоянке.

– А где тут гостиница «Москва»? – Альбертино смотрит на нас своими обалденными глазами.

Мы с Жаннетой переглядываемся. У нее плещется в глазах: «Прошел третий тест на пригодность». Это после внешности и фиалок. А я думаю, что, пожалуй, пока повременю со своими откровениями насчет возраста. Пусть думает, что это Жаннета так плохо выглядит.

– Рядом, – отвечает Жаннета и лезет в машину.

– И до меня недалеко, – тихо добавляю я.

– Правда? – радуется Альбертино.

Правда. Через мост. Можно сказать, рукой подать.

Мы едем к гостинице и болтаем о погоде. Англичане были не дураки, когда ввели в правила хорошего тона разговоры о погоде – тема неисчерпаемая. Альбертино заселяется в забронированный номер, мы с Жаннетой стоим рядом и внимательно наблюдаем за процессом оформления. Просто потому что не знаем, чем занять себя.

– Вы торопитесь куда-нибудь? – спрашивает Альбертино.

– Нет, – хором говорим мы.

– Тогда, может, – он мнется, – я приму душ и переоденусь с дороги?

– Отлично, – Жаннета берет бразды правления в свои руки, – мы с Ольгой пока посидим в баре и выпьем кофе.

– Да, – добавляю я, – не спеши.

Он удаляется. А мы еще пару секунд завороженно смотрим ему вслед.

– Очень даже, – объявляет мне Жаннета. – И знаешь, Лелька, он не выглядит полным идиотом, как это можно было подумать, послушав твои рассказы о нем.

Не выглядит. Согласна. В Москве он показался мне совсем ребенком. Может, оттого, что в московском офисе – он самый юный и вынужден этот имидж поддерживать? А на дискотеке мы изрядно выпили. Да и вообще, дискотека – это место, где танцуют, а не физиогномикой занимаются.

Альбертино возвращается через двадцать шесть минут. В темно-синих джинсах, белом свитере, держа в руках кожаную куртку.

– У вас, похоже, здесь не жарко, – говорит он, набрасывая куртку на плечи.

– Север, – пожимает плечами Жаннета, – что поделаешь.

– Ты, кстати, надолго? – Я наконец-то набираюсь смелости задать беспокоящий меня вопрос.

– У меня обратный билет на вечер понедельника.

Я киваю. Ясно. Жаннета прячет смешок и, поднимаясь из кресла, спрашивает:

– Куда вас везти?

До секса дело не дошло. Разочарована? Скорее нет, чем да. Положа руку на сердце – сейчас прыгаешь в постель к малознакомому мужчине не так резво, как в двадцать с небольшим. Тогда проблем не было. Ни сомнений, ни метаний морального характера. Наоборот, проблемой казалось не прыгнуть – а вдруг впоследствии пожалею? Не хочу сказать, что все всегда проходило гладко. Бывало и так, что приходилось жалеть о скоропалительном сексе. Но – а как иначе осуществить качественный отбор? Вот так и вышло, что количество в «скорые на решения двадцатые» плавно переросло в качество в «рассудительные тридцатые».

Рассудительность вовсе не означает утрату интереса к сексу как к процессу. А между прочим, в двадцатые именно из-за этого и была вся суета. Казалось, что нужно успеть все сделать до того горького момента, когда грянет тридцать и уже не захочется абсолютно ничего: ни тусовок в дискотеках и клубах, ни новомодных шмоток, ни постельных забав. Насчет тусовок и шмоток мои ожидания, пожалуй, в основном подтвердились. Нет их – и вроде не сильно нужно. Но вот что касается секса… когда его нет, знаете ли, это не лучшие периоды в жизни.

Нет, я, конечно, не выскакиваю на улицу с бешено горящими глазами: «Подайте мне – и немедленно!», но озабоченное воображение услужливо поставляет мне эротические сны в больших количествах и заставляет обращать внимание на вещи, мимо которых в «неголодное» время я проскочила бы на полном ходу.

«А с виду такая незаинтересованная в этом деле», – удивленно протянула Галка, когда я однажды в припадке откровенности высказалась о насущном. С виду мы все незаинтересованные. Я не имею в виду мужиков, профессионалок и – опять же – двадцатилетних. Не принято как-то признаваться, что секс в моей жизни есть. Мало того, он занимает довольно высокую позицию в перечне моих жизненных потребностей. Что там впереди него? Воздух, вода, еда, кое-что еще… Словом, физиология. Ну а потом секс. Карьера? Увы! Уступает. Наверное. Я не современна. Сейчас секс принимает новые обличья. Карьера – одно из них. А я все ряжусь в консервативные тряпки, то есть когда говорю о «сексуальном удовлетворении», то это переводится не как «заключила многомиллионный контракт» или «получила третье высшее», а именно как «сексуальное удовлетворение».

Ну, это так, небольшое отступление. Суть которого сводится к тому, что и в тридцать секса хочется. И в тридцать пять. Здесь моя мама, как ни странно, права. Но – оговорюсь – секса хочется уже не абы какого, а хорошего. Не пятиминутки на ходу, а процесса в удовольствие. Что однозначно исключает секс с малознакомыми мужчинами, когда они приезжают в город всего на три неполных дня.

Альбертино мне почти незнаком. И – подозрителен. Чем? Своей молодостью – раз, своей прыткостью – два. Хотя первое предопределяет второе. Значит, главный его недостаток – молодость. Это только мама вправе не придавать восьми годам разницы никакого значения. В шестьдесят, я думаю, их и не почувствуешь. Но мои почти тридцать шесть протестуют против соблазнения малолетних.

Жаннета, однако, рассудила иначе.

– Ты просто стесняешься себя, – заявила она, когда я отчиталась ей о первом дне пребывания Альбертино в Питере.

– Я? Стесняюсь? – поразилась я. – Чего именно?

– Не знаю, – задумчиво сказала Жаннета, – наверное, своего целлюлита…

Убила бы ее! Хотя она попала в точку. Утверждать, что я не думала о том, будет ли у нас секс, было бы обманывать саму себя. Думала. Исключительно из практических соображений. Хотелось, чтобы Альбертино немножко все же задержался в моей жизни, а как это еще можно было устроить, не открыв ему заветную дверцу? Сентенции на тему: «Держи его на расстоянии сколько сможешь, и он будет твой навеки» – особым доверием у меня не пользуются. В двадцатом веке это, вероятно, еще могло пройти, но в двадцать первом? Да он просто развернется и подумает: «Не хочешь – как хочешь», – и тут же за поворотом найдет себе что-нибудь более подходящее. И юное.

Так что о возможном сексе с Альбертино я размышляла. И даже что-то там представляла. Но фантазии мои заканчивались на моменте первого страстного поцелуя. Что там будет происходить дальше, оставалось за кадром. В числе прочего и процесс разоблачения от верхней и нижней одежды. Да, я стеснялась. Если бы Альбертино не был так юн и так хорош собой, наверное, было бы проще. Но он был, и это усугубляло мои сомнения. Несколько визитов в бассейн дела не поправили – я не нравилась сама себе, как я могла понравиться Альбертино?