— Нет, ничего, — полуправдой ответили дети, не понимая, с чего это она спрашивает. Ощущение мрака немного прошло, но все равно от этого ответа Гейру стало скверно, — наверное, просто потому, что теперь внизу лестницы, сурово скрестив руки на груди, стоял Гест.

— Переоденься в сухое, Гейр, и приходи ко мне, — отчеканил Гест.

Пока Мири суетливо переодевала их в сухое, Гейр пытался пробудить в себе храбрость. Это было непросто. Ондо лежал в постели под грудой одеял, ворочаясь и стеная и не давая Гейру забыть о содеянном. Когда Мири впихнула Гейра в комнату, где с угрюмым видом ожидал его Гест, Гейр обнаружил, что храбрости у него не осталось ни на грош.

Гест снял ремень и вертел его в руке. Гейр не мог отвести от ремня глаз.

— Что скажешь в свое оправдание? — спросил Гест.

Гейр понуро подумал, что меньше всего на свете хочет передавать Гесту слова Ондо. Он посмотрел на высокую крепкую фигуру отца, горько сожалея, что не может больше считать его героем.

— Ничего, — ответил он. — Он залез на мой подоконник.

— Я видел, — сказал Гест. — Но ты дал слово не драться с ним.

Гейр кивнул. Вот и Гест, подумал он, тоже дал слово не драться с доригами.

— Я забыл.

— Правда? — удивился Гест. От смеха его губы раскололи золотую бороду надвое.

Увидев это, Гейр вздрогнул.

— Я бы и сам это сделал, — продолжал Гест. — Но, ты же понимаешь, Каста требует, чтобы тебя наказали.

Гейр снова понуро кивнул.

— Так что придется сделать ей приятное, — сказал Гест. — Встань-ка вон туда.

Гейр встал, стараясь не трястись. У него за спиной свистнул ремень. Гейр стиснул зубы. Ремень глухо ударился обо что-то. Обо что-то, но не о Гейра. Гейр резко обернулся — и как раз успел увидеть, как ремень опускается и во второй раз ударяется об пол.

— Это для Касты, — сквозь зубы объяснил Гест. — Она считает, будто может мне приказывать, — видали?!

Он еще несколько раз врезал по полу. Свист-шлеп, свист-шлеп. Наверное, снаружи это звучало так, словно Гест бьет Гейра. Гейр не сдержал улыбки, но улыбка была вовсе не радостной. Опять Гест жульничает. Значит, ольстровитяне действительно такие хитрецы, как говорил Ондо. И тут Гейр едва — самой чуточки не хватило — не захотел, чтобы Гест ударил его, а не пол.

Гест поднял глаза. От усилий он был потный и раздраженный.

— Чего ты такой хмурый?

— Я… — Гейр поперхнулся. — Ты сжульничал.

Гест уставился на него.

— Ты что, хочешь, чтобы я тебя выпорол?

— Нет! — ответил Гейр. — Нет-нет!

— И ты собираешься пойти и доложить обо всем Касте?

— Нет, конечно! — возмущенно ответил Гейр.

— Тогда ты тоже жульничаешь, — сказал Гест. — Согласен?

— Нет, — ответил Гейр. — Да.

Теперь ему было не только грустно, но и окончательно непонятно. И тут путаница и тревога, одолевавшие его весь день, одержали верх. С него было довольно. Он почувствовал, как лицо сводит злобная гримаса. Глаза налились кровью, а кулаки сами собой сжались. Он прикидывал, куда бы ударить Геста — и насколько сильно.

— Ты заставил меня жульничать! Это ты жулик, а не я!

Гест медленно поднял голову. Теперь он с головы до пят был холодный и гордый вождь, и Гейр понял, что почему-то не сможет его ударить.

— Я? Правда? — уронил Гест. — Что ж, если ты серьезно так думаешь, придется тебя наказать. Тебе запрещается идти на охоту. Можешь сказать Адаре, что остаешься с малышней.

— Какая охота? Когда? — Гейра вдруг охватил необъяснимый страх. Его словно бы схватили за горло жесткие пальцы. — Вы же не собирались охотиться!

— Собирались. Завтра. А ты остаешься, — произнес Гест и направился к двери. — Из всех мальчиков остаетесь только вы с Ондо, — добавил он, выходя. — Впредь не будешь разговаривать со мной в таком тоне.

— Не ходите… — в отчаянии проговорил Гейр, хотя понимал, что это глупо, и не знал, почему он вообще это говорит. Но Гест уже вышел из дома.

За ужином все говорили только об охоте. Орбан поддался на уговоры Геста. На охоту уходили все мужчины и мальчики и все девушки, для которых не нашлось другой работы. Отправлялись они назавтра вечером, так что охота могла продлиться, если понадобится, три дня, почти до полнолуния, чтобы добыть побольше мяса и снабдить Гарлесье припасами к Празднику Солнца, который приходился на это полнолуние, и чтобы осталось еще надолго. Орбан, очевидно, надеялся, что раз он уступил Гесту, то теперь Гест уступит ему и после охоты пойдет войной на доригов.

«Ничего-то он не знает!» — горько думал Гейр, молча сидевший рядом с Сири. А может быть, Орбан как раз все знал, только, судя по всему, он не считал нужным держать слово, данное доригу.

Никого не удивляло, что Гейр сидит как в воду опущенный. Мири умудрилась раздобыть для него кое-какие лакомства, хотя припасов осталось так мало, что ужин был скудноватый. Мири с Фанди затеяли обычную битву за лучшие куски для своих семей. Это было очень утомительно. Если бы Адара не шепнула детям, что отхолмцы скоро уйдут, Гейр сбежал бы с обеденной площади. Необъяснимый страх стискивал ему горло всякий раз, когда кто-то упоминал об охоте, и слушать ему не хотелось. А хотелось ему подумать о великанах и о том, как бы спросить у Адары, кому может прийти в голову затопить Низины, и при этом не проговориться, что он стоял лицом к лицу с великаном.

Битва за лучшие куски осложнилась вмешательством Ондо, который лежал в доме и время от времени сварливо подавал голос. Каста с Фанди сообща старались снабжать Ондо самой вкусной едой. Несколько раз Каста исподтишка таскала еду у Орбана.

Орбан терпел этот шум до конца трапезы и до четвертой кружки пива. Потом он сказал:

— Испортишь мальчишку, Каста. Оставь его в покое, он сам разберется, не хуже меня.

Каста тут же заверещала, что Ондо такой хрупкий, а сейчас еще и нездоров, и присовокупила ядовитый взгляд в сторону Гейра.

— Ерунда, — ответил Орбан. — Он крепкий, как старый башмак. Тошнит меня от этих нежностей. Подумаешь, покусали, — пойдет на охоту, как миленький. Надо сделать из него мужчину.

Каста и Фанди дружно на него закричали. Потом Каста перекричала Фанди и стала кричать одна. Она была из тех, кто способен говорить, говорить и говорить, не умолкая. Гейр слушал ее грубый голос — «сплошное кряканье», как описывала его Айна, — и надеялся, что последнее слово останется не за ней. Но Адара как-то заметила, что Каста в жизни никому не отдавала последнего слова. Она попросту заговаривала всех до бесчувствия. Гейр пытался смириться с мыслью, что его оставят в Гарлесье с Ондо. Если бы не Ондо, это было бы не так уж плохо. С Айной будет нескучно, да и занятия найдутся — растирать корешки, пробовать заготовленные с прошлого года варенья, месить тесто для медовых пряников и колоть орехи. Все равно что снова стать маленьким, зато готовиться к праздникам всегда весело, — если бы рядом не было Ондо, злобного и опухшего.

Банот с остальными заклинателями уже пошли к колодцам напеть охотникам удачу, а Каста все крякала и умолкла лишь тогда, когда началась песнь. Гейр прислонился к круглой каменной крышке четвертого колодца послушать и, как всегда, праздно подивиться, что это за белесая струна у Банота на арфе — все никак не порвется. Но едва закончилось пение и Адара подошла рассказать Гесту и Орбану, что показало гадание, как тревога поплыла на Гейра со всех сторон, прямо со стен кургана, и снова схватила за горло. Гадание предсказывало удачу. Но тревога все давила и душила Гейра, и он чувствовал, что что-то не так, хотя не понимал, что именно. И когда вперед, ожидая вопросов, вышла Айна, Гейр отправился на подоконник, чтобы ее не слушать.

Окна уже заперли на ночь. Смотреть Гейру было не на что — только на своды и стены Гарлесья с сумрачными отблесками огней на покрывалах да еще на кольцо старых круглых домов, недостроенных новых и внутреннее кольцо колодцев, которые сами были словно домики. Он видел, как все столпились на площади в середине, и разглядел заметную издали белокурую голову Айны, напряженно выпрямившейся в ожидании вопросов. До него даже доносились обрывки ответов.