Возможно, Немезида всякому нужна, но если Холмс обладал ярким самобытным характером и использовал доктора Мориарти, чтобы испытать собственные впечатляющие способности, то Барт, похоже, создает или определяет себя именно как противник авторитетов, не имея при этом узнаваемого самостоятельного характера.

В одном очень показательном эпизоде самозваный гуру Брэд Гудман убеждает всех жителей Спрингфилда вести себя «как Барт» и «делать все, что душе угодно». Ведущий новостей Кент Брокман начинает сквернословить в прямом эфире и набивает рот сбитыми сливками; его преподобие Лавджой играет прихожанам на церковном органе мелодии Марвина Хамлиша (очень неважно); тетя Пэтти и тетя Сельма нагишом катаются на лошадях. Видя, что все следуют его примеру, Барт объявляет своей сестре: «Лиза, сегодня я бог».

Но вскоре Барт обнаруживает, что подобное поведение всех и каждого его не радует. В классе он хочет пошутить, отвечая на вопросы миссис Крабаппл, но все вокруг так и сыплют остротами. Он хочет попрактиковаться в своих «фирменных плевках с эстакады», но обнаруживает там за этим занятием несколько десятков плюющихся человек. Барт недоволен, а Лиза вновь дает свои комментарии:

Индивидуальность Барта целиком основана на бунтарстве, противлении власти. Следовательно, когда власть исчезает, Барт теряет индивидуальность. Он уже не знает, кто или что он такое. Интересно, что Лиза мудро советует Барту развить новую индивидуальность «добродушной тряпки», став кем-то вроде святоши Неда Фландерса, об которого люди (подобные Гомеру) вытирают ноги. Барт, не зная, как этого добиться, хочет, чтобы Лиза дала ему четкие указания. Иначе говоря, Барт, отнюдь не являясь самопреодолевающим и самосозидающим ницшеанским идеалом (который активно формирует свой характер и создает новые ценности), опять-таки хочет самоопределиться реактивно, в ответ на действия других и через их посредничество — как Лизы, которая должна руководить им, так и тех, кто, по-видимому, будет вытирать о Барта ноги. В «сдерживающей среде» Барт — это антивласть; он делает все, что запрещают родители и учителя; в этом (и ни в чем другом) состоит его сущность. В отсутствие такой среды Барт запутывается и ищет посторонней помощи, чтобы определять и творить себя.

На самом деле Барт, возможно, олицетворяет опасность нашего положения в постницшеанском мире. То есть, согласно Ницше, мы должны выйти «за пределы добра и зла» и отринуть все свои метафизические утешения: Бога, рай, душу, нравственный порядок мира и т. д. Но, отказываясь от иного мира, от Царствия Небесного, мы рискуем соскользнуть в нигилизм: «Крайней формой нигилизма был бы тот взгляд, что всякое верование, всякое признание чего-либо за истинное неизбежно ложно, ибо вовсе не существует истинного мира»[106]. Далее он пишет: «Одна интерпретация погибла: но так как она считалась единственной интерпретацией, то нам и кажется ныне, будто нет никакого смысла в жизни вообще, будто все напрасно»[107]. Иными словами, как только мы отказываемся от идеи вечного и совершенного потустороннего и остаемся наедине с хаотичным потоком, возникает риск погружения в состояние равнодушного нигилизма, интеллектуальной и нравственной вседозволенности. С этим Ницше не столкнулся, хотя такая перспектива его ужасала. В его время мир Запада все еще был очень религиозным и обладал жесткими нравственными устоями. Следовательно, в действиях Ницше, в попрании традиции и осуждении церкви был здравый смысл (более того, это требовало большого мужества и дальновидности). Меньше всего Ницше хотел создать новую религию, еще одну вечную и абсолютную систему, так что, показав путь к освобождению подавленных побуждений, он мог лишь советовать своим читателям наделять свое существование смыслом, принимать хаос и превращать свою жизнь в произведение искусства.

Но что делать нам, оказавшимся под темным покровом нигилизма (если вы не уверены, что дело обстоит именно так, то поверьте мне на слово)? Есть тонкая размытая грань между проявлением собственных побуждений, осуждением и низвержением старых идолов ради поиска нового пути и ценностей, с одной стороны, и погружением в нигилизм, в интеллектуальную и нравственную вседозволенность, отсутствием серьезного отношения к чему бы то ни было на том основании, что не существует абсолютных ценностей и ничто не важно, — с другой. Барт — мальчишка в ярко-синих шортах — может олицетворять опасность нигилизма. У него нет (или почти нет) добродетелей, творческих порывов, он принял хаос существования, но не пытается придать ему форму и создать из него что-либо прекрасное; он принимает его и относится к нему в духе покорности. Ничто не имеет значения, так дадим волю желаниям и не будем ни в чем себе отказывать! Он отвергает, осуждает и оскорбляет не для того, чтобы низвергнуть прежних никчемных идолов, порочивших и отрицавших жизнь, а просто из-за отсутствия прочной индивидуальности, отсутствия какого-либо полноценного «я».

Да, как это ни печально, Барт, возможно, неотъемлемый элемент декадентства и нигилизма, которыми пропитана наша эпоха. В этой связи мы можем рассматривать его как своего рода предостережение: вот о чем предупреждал нас Ницше. Но не все так плохо. Пусть Барт — это не ницшеанский герой, а пример нигилистического упадка, «Симпсоны» в целом являются чем-то большим. Наши жизни и весь мир не менее хаотичны, чем во времена древних греков, и если, как говорит Ницше, их комедия была необходимым «художественным освобождением от отвращения, вызываемого нелепым»[108], то, пожалуй, «Симпсоны» могут служить той же цели. Как социальная сатира и комментарий к современному обществу, шоу нередко достигает поразительных высот. Зачастую оно поистине блестяще (говорю об этом без всякого сарказма). И достигается этот блеск изъятием нестройных элементов хаотичной американской жизни и их переработке, приданием им формы, стиля, превращением во что-то значимое, а порой и прекрасное. Пусть даже это всего лишь мультик.