– Ну, не знаю...
– Я покупал ее у торговца Алтаха, а он ведет свои дела честно, во всяком случае, на его слово можно положиться. Тем не менее, госпожа, я во многом с вами согласен – сейчас такие времена, что полностью нельзя быть уверенным ни в чем.
– Хорошо... – неохотно отозвалась женщина, не сводя с меня глаз. – Но какая же она старая и некрасивая для своего возраста!
– Не всеми же быть такими красавицами, как вы, госпожа... – почтительно отозвался управляющий.
Он что, издевается? Да на эту женщину лишний раз смотреть не хочется! Хотя, судя по всему, мужчина говорит, вроде, серьезно, и эта накрашенная бабища воспринимает услышанное, как должное.
Меж тем управляющий продолжал:
– Конечно, я могу досконально проверить данные, указанные в сопроводительном письме, но это потребует времени и немалых денег...
– Не стоит... – отмахнулась женщина. – Скоро и так все узнаем... В любом случае я ничего не теряю, но хорошо уже то, что ты нашел нечто подходящее. Если все пройдет хорошо, то получишь щедрое вознаграждение.
Что-то мне все больше и больше не нравится этот разговор, но окончательный вывод делать пока еще рано. Интересно, для какой такой надобности я им понадобилась? Ведь меня купили с какой-то определенной целью, знать бы еще, что им от меня надо. Пока же мне следует стоять с отсутствующим видом, и делать вид, что я не понимаю здешнего языка.
– Ваша щедрость сравнима только с широтой вашей души... – согнулся в поклоне управляющий. – Скажите, на какие работы мне поставить эту женщину? Думаю, ей не стоит сидеть без дела. Только вот она ничего не умеет делать – об этом говорят ее руки...
– Нечего ее жалеть, пусть поработает. Найди ей что-нибудь погрязней и поунизительней, чтоб отныне знала свое место. Таких чванливых особ не помешает хорошенько ткнуть лицом в грязь, чтоб знали свое место.
– Слушаюсь, госпожа.
– Теперь посмотрим тех, кого ты еще привез.
– Конечно, госпожа... – заторопился управляющий. – Эти две женщины, которые постарше – они хорошие швеи, как вы того и хотели. За них пришлось заплатить довольно дорого. Что касается молодой женщины, то она вышивальщица золотом...
– На мой взгляд, она слишком молода для хорошей вышивальщицы.
– Нет, что вы! Я бы никогда не позволил привести в услужение вам, прекрасная госпожа, плохого работника! К тому же ее продавали очень дешево – мне просто повезло, что я сумел ее купить...
– Это хорошо. Теперь надо посмотреть на мужчин – надеюсь, мы останемся довольны...
Я же рассчитывала на то, что после ухода хозяев нас сразу же отведут в барак – там будет возможность отдохнуть, а не то я уже едва ли не с ног валюсь. Однако, как выяснилось, нам еще предстояло кое-что увидеть, и не скажу, что увиденное мне понравилось.
Оказывается, один из рабов (которых в этом имении хватало) попытался бежать. Вернее, он сбежал, но его поймали уже через день, и теперь нам всем предстояло увидеть, как здесь наказывают ослушников. Как я поняла, это очередной наглядный урок для невольников, тем более что место для подобных наказаний здесь было оборудовано уже давно – так давали понять, что у этого столба может оказаться каждый.
Зрелище, надо сказать, было весьма впечатляющим. Для начала на задний двор согнали всех рабов, какие были в имении, а таковых оказалось немало, едва ли не сотня. Я оглядывала стоящих: тут, судя по внешности, собрались люди из разных стран, и единственное, что их объединяет – это равнодушие на лице. А еще у многих предстоящее наказание ассоциируется с развлечением – похоже, зрелищ тут немного, на крайний случай сойдет и такое. Как это ни печально, но всегда найдутся люди, которым доставляет немалое удовольствие одна лишь мысль о том, что кому-то сейчас придется куда хуже, чем им. Сейчас все невольники стояли вокруг большой площадки – она, судя по всему, и являлась местом для наказаний, ведь не просто же так посредине этой площадки в землю вкопаны несколько столбов, на которых висели цепи. Все верно – надо же к столбам приковывать провинившихся.
Долго ждать не пришлось – вскоре на площадку даже не вывели, а вытащили мужчину, который был настолько избит, что не мог идти. Его приковали за руки к столбу, и он безвольно повис на цепях – как видно, у мужчины уже не осталось ни сил, ни желания жить, потому как он знал, что его ждет. Не прошло и минуты, как на несчастного обрушился град ударов кнутом, и тот охранник, который их наносил, явно знал толк в этом деле, ведь каждый из этих ударов рассекал тело человека едва ли не до костей. Ясно, что вначале бедняга кричал и пытался вырваться, но потом его тело обмякло, и он повис на цепях, сковывающих его руки. Самое удивительное, что этот несчастный более не издавал ни звука: говорят, что иногда у истерзанного организма наступает то блаженное состояние, когда он ничего не ощущает, не видит и не слышит, и человек уже на полпути к Небесам. Кажется, перед нами сейчас был именно тот случай. Позже стало известно, что несчастный умер во время наказания...
Не знаю, как остальных, а меня от подобного зрелища едва не замутило, и я отвела взгляд в сторону. Надо же: хозяин с хозяйкой, стоя на небольшом балконе, наблюдают за происходящим, причем, судя по их лицам, подобное зрелище доставляет им немало удовольствия. Да уж, парочка, глаза б мои на них не глядели!..
Когда мы оказались в бараках, уже наступила ночь. Вообще-то здесь было два барака – один для мужчин, второй для женщин, причем ходить в чужой барак запрещалось под страхом наказания. А еще нас предупредили: здесь наказывают едва ли не за все подряд, за любую провинность, оплошность и непослушание, поддерживая таким образом жесткий порядок – недаром столбы с цепями тут почти никогда не пустовали, к ним едва ли не каждый день кого-то приковывали, причем по нескольку человек, а уж чем наказывать – кнутом, хлыстом или плеткой, зависело от меры проступка виновного. Я была права в своих предположениях – подобные наказания было чем-то вроде развлечения для здешних обитателей.
Еще по вечерам, когда работы были закончены и наступал поздний вечер, работникам разрешалось собираться у большого костра на заднем дворе. Как правило, туда подходили почти все невольники, и начинались разговоры, обсуждение новостей, появлялось даже какое-то подобие веселья. Лично я в таких развлечениях участия не принимала – очень уставала за день, так что с наступлением темноты отправлялась в барак, чтоб поспать на часок больше.
Говорят, что трудности сплачивают, но здесь был явно не тот случай – тут вроде все вместе, и в то же время каждый сам по себе. В этом прекрасном имении все было пропитано духом доносительства – не так сделал, не то сказал, кто-то что-то украл, спрятал, нашел и не отдал... За такие сведения доносчику полагалось вознаграждение, пусть и незначительное, более легкая работа, или же нечто иное... Что же касается того невезучего, на кого донесли, то он, как правило, в тот же день оказывался у столба для наказаний.
Вполне естественно, что при таком положении вещей ни о какой дружбе между невольниками не было и речи. Люди тут или оставались одиночками, или сбивались в небольшие группы, которые хотя и не воевали между собой, но и особой любви друг к другу не испытывали. Да уж, милое местечко!
Ко мне относились настороженно и несколько отстраненно – я тут новый человек, и никто не знал, что от меня можно ожидать. Однако и у меня не было желания с кем-то сходиться, и рассказывать о себе, тем более что задерживаться здесь я не собиралась.
Единственным человеком, с кем я если не подружилась, то могла вести себя естественно, была та молодая вышивальщица, вместе с которой мы оказались здесь. Мы с ней в дороге шли друг за другом, и в бараке наши лежанки оказались рядом. Еще дорогой, в первую же ночь я услышала, как она тихонько плачет в темноте, как видно, не желая привлечь к себе чужое внимание. У меня и самой на душе было тяжело, но услышав эти тихие всхлипывания, я протянула руку, чтоб погладить ее по голове. Та, почувствовав мое прикосновение, вначале испугано дернулась, но потом сжала мою ладонь, и не отпускала ее, пока не уснула. С той поры у нас так и пошло – она не может уснуть, не чувствуя меня рядом с собой. Кажется, она невероятно одинока, иначе не искала бы хоть какую-то поддержку от постороннего человека, тем более что в этой стране не принято выказывать свои чувства посторонним людям, и уж тем более иноземцам. Правда, девушка почти все время молчала, и единственное, что я знаю, так это ее имя – Ярли...
