Голос у него был глубокий, твердый и грозный. Но Скарлетт заметила острые старческие кости, выступающие из-под его льняной ночной рубашки, и ей стало не по себе.
— Я уже извинилась. Могу я идти? Я голодна.
— Не будь столь дерзка, юная леди.
— Нет ничего дерзкого в том, что я голодна, дедушка. То, что вам не хочется есть свой обед, еще не значит, что все остальные тоже не хотят есть.
Пьер Робийяр сердито оттолкнул поднос.
— Кашица, — проворчал он, — не годится и для свиней.
Скарлетт направилась к двери.
— Я не отпускал вас, мисс.
Она почувствовала рычание в своем желудке. Булочки, наверное, уже остыли, от цыпленка вообще могло ничего не остаться, если у тети Элали попрежнему такой же хороший аппетит.
— Черт возьми, дедушка. Я не один из ваших солдат. И вам не напугать меня, как тетушек. Что вы со мной сделаете? Расстреляете за дезертирство? Если вы собираетесь голодать до смерти — это ваше дело. Я хочу есть и ухожу, чтобы доесть все, что еще осталось от обеда.
Она была уже на полпути к двери, когда странный звук, похожий на кашель, заставил ее обернуться. «Господи, неужели я довела его до апоплексического удара? Только не дай ему умереть при мне».
Пьер Робийяр смеялся.
Скарлетт, уперев руки в бока, свирепо взглянула на него. Он напугал ее до смерти.
Он сделал ей знак удалиться костлявой рукой с длинными пальцами.
— Ешь, — сказал он. — Ешь.
После чего он засмеялся опять.
— Что случилось? — спросила Полина.
— Я не слышала криков, так ли это, Скарлетт? — сказала Элали.
Они сидели за столом и ждали десерта. Обеда уже не было.
— Ничего не случилось, — сказала Скарлетт сквозь зубы.
Скарлетт схватила маленький серебряный колокольчик со стола и начала бешено его трясти. Когда, неся две маленькие тарелочки с пудингом, появилась дородная негритянка-горничная, Скарлетт шагнула к ней. Она положила руки ей на плечи, развернула ее.
— Сейчас — шагом марш, и именно маршевым шагом, а не прогулочным. Шагом марш на кухню и принеси мне обед. Горячий, побольше, и побыстрее. Меня не волнует, кто из вас что собирался съесть, но вам должны были достаться все крылышки и гузки. Я же хочу бедро и грудку. Побольше подливы в картошку, и принеси чашку масла с замечательными горячими булочками. Ступай!
Она нетерпеливо села, готовая вступить в драку со своими тетушками, если бы они сказали хоть одно слово. Всеобщее молчание продолжалось до тех пор, пока обед не был накрыт.
Полина сдерживалась до тех пор, пока Скарлетт наполовину не съела свой обед. Затем вежливо спросила:
— Что тебе сказал папа? Скарлетт вытерла рот салфеткой.
— Он пытался запугать меня так же, как тебя и тетушку Элали, ну я ему и ответила. Это рассмешило его.
Две сестры обменялись удивленными взглядами. Скарлетт улыбнулась и подбавила подливки в картошку на своей тарелке. Ну и гусыни эти тетушки. Неужели они не знают, как надо отвечать задирам, наподобие их отца.
Скарлетт никогда не приходило в голову, что она была способна сопротивляться задирам, потому что была задирой сама, или что смех дедушки был вызван тем, что он обнаружил, что она похожа на него.
Когда накрыли десерт, чашечки с тапиокой стали почему-то больше. Элали благодарно улыбнулась своей племяннице.
— Мы с сестрой только хотели сказать, насколько мы рады, что ты в нашем старом доме, Скарлетт. Считаешь ли ты, что Саванна очаровательный маленький город? Ты видела фонтан на площади Чипью? А театр? Он почти такой же старый, как в Чарльстоне. Я помню, как мы с сестрой глядели на проходящих актеров из окон нашего класса. Помнишь ли ты, сестра?
Полина помнила. Она также помнила, что Скарлетт не сказала им, что собиралась уйти этим утром. Где она была? Когда Скарлетт сообщила, что была в соборе, Полина приложила палец к губам.
— Папа, — сказала она, — к сожалению, ярый противник римского католичества. Это как-то связано с французской историей, — она не была уверена, с чем именно, однако он сильно злился на церковь. Это было причиной того, что Элали всегда покидала Чарльстон после мессы, чтобы приехать в Саванну, и уезжала из Саванны в субботу, чтобы вернуться в Чарльстон. Этот год был особенно трудным, потому что Пасха наступала рано, а они жили в Саванне на первой неделе великого поста. Естественно, они должны были посещать мессу, и они могли рано оставить дом незамеченными. Но как сделать, чтобы их отец не увидел пятнышки пепла у них на лбу?
— Умойтесь, — нетерпеливо сказала Скарлетт, обнаружив тем свое безразличие и совсем недавнее возвращение к религии. Она кинула салфетку на стол.
— Мне нужно идти, — отрывисто сказала она. — Я собираюсь навестить дядюшек и тетушек О'Хара.
Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал, что она старалась купить принадлежащую женскому монастырю долю Тары. Особенно это касалось ее тетушек: они так много сплетничали. Они даже могли написать Сьюлин. Она ласково улыбнулась. «Когда мы идем на мессу утром?» Она должна упомянуть об этом при игуменье. Нет нужды говорить, что она забыла все о первой среде великого поста.
Как плохо, что она забыла свои четки в Чарльстоне. Но она может купить новые в магазине дядюшек О'Хара. Если она хорошо помнила, у них было все, от дамских шляп до плугов.
— Мисс Скарлетт, когда мы поедем домой в Атланту? Я неудобно себя чувствую с людьми на кухне вашего дедушки. Они все такие старые. И мои туфли уже износились от постоянного хождения. Когда мы поедем домой, где у вас есть прекрасные экипажи?
— Прекрати свои постоянные жалобы, Панси. Мы поедем, когда я скажу и куда я скажу.
В словах Скарлетт не было настоящего раздражения. Она пыталась вспомнить, где находится магазин ее дядюшек, но безуспешно. «Должно быть, у меня уже началась старческая забывчивость. Панси права в этом. В Саванне одни старики, кого я знаю. Дедушка, тетушка Элали, тетушка Полина, все их друзья. А папины братья старше всех… Я только поздороваюсь с ними, подставлю им щеку для отвратительного, сухого старческого поцелуя, куплю четки и уйду. Нет нужды видеть их жен. Если им так хочется меня видеть, они могли бы все эти годы делать что-то, чтобы поддерживать отношения. После всего, что они знали, я могла умереть и быть похороненной, а они не послали бы и записку с соболезнованием моему мужу и детям. Я бы назвала это чрезвычайно подлым обращением с близкими родственниками. Может быть, вообще не идти с ними встречаться? Они не заслуживают моих посещений после того, как они не обращали на меня внимания», — думала она, игнорируя письма из Саванны, на которые она не отвечала до того, как они совсем перестали приходить. Она была готова предать братьев своего отца и их жен вечному забвению в самых укромных уголках памяти. Она сосредоточилась на двух вещах: покупке Тары и примирении с Реттом. Ничего, что это были весьма противоречивые цели. Но они занимали все ее мысли, на которые она имела время. «Я не собираюсь тащиться в этот затхлый старый магазин, — решила Скарлетт. — Я должна как-то поймать настоятельницу и епископа. О, как жаль, что я забыла эти четки в Чарльстоне». Она быстро взглянула на витрины магазинов на противоположной стороне Бротон-стрит, торгового центра Саванны. Где-нибудь поблизости должна находиться лавка ювелира.
Прямо напротив нее рельефными позолоченными буквами над пятью сверкающими окнами протянулась вывеска: «О'Хара». «Боже мой, да они вышли в свет с тех пор, как я последний раз была здесь», — подумала Скарлетт. Все это совсем не выглядело затхлым.
Магазин О'Хара пахнул свежей краской. Зеленое полотенце из тарлатана, свисающее с прилавка в глубине магазина, объясняло все золотыми буквами: ПЕРВОЕ ОТКРЫТИЕ. Скарлетт завистливо посмотрела вокруг. Магазин был в два раза больше ее собственного в Атланте, а ассортимент новее и разнообразнее. Аккуратно помеченные ящики и рулоны ярких тканей заполняли полки до потолка, мешки с мукой выстроились по полу, недалеко от пузатой печки в центре, и огромная стеклянная ваза с конфетами стояла на высоком прилавке. Ее дядюшки и правда вышли в свет. Тот магазин, куда она приходила в 1861 году, находился не в центральной, престижной части Бротон-стрит. Он был темным и загроможденным еще больше, чем ее собственный в Атланте. Интересно было бы узнать, сколько это замечательное переселение стоило ее дядюшкам. Можно подумать, как применить некоторые из их идей в ее собственном деле.
