А там свои топоры всегда готовые к взлёту стоят. Лучше Германию не трогать.

Бельгия, Голландия, Люксембург – это страны маленькие. Рубанёшь и не заметишь. Разве ж это удовольствие?

Франция. Тут, конечно, очень заманчиво топорам поиграть. Здесь для них много всего. Многое, так сказать, вдохновляет. Так сказать, зовёт к топору.

Ну, во-первых, женщины. Краси-ии-ивые!.. Из-за каждой можно рубиться. Во-вторых, вина, коньяк… Тут вообще – чуть перебрал – сразу вырубился. А если топор вырубился – он уже не топор.

Решили махнуть в Англию. А там всё то же, что во Франции, только по-английски.

Отрубили от Италии сапожок. Подарили Швеции. Пусть носит!

Отрезали кусок мяса. Оказалось, это от Потамии. Пусть оказалось!

Махнули через океан в Америку. Вот где всё как в России, только лучше.

Тут топорам воля – Америка – страна свободы, гуляй – не хочу. Разгулялись. По небоскрёбам прошлись, по дорогам проехались.

В результате оставили после себя горы трупов, заодно в Голливуде снялись в кино – так что эти трупы можно на экране посмотреть, только деньги заплати… Вообще в Америке всё на деньги.

В России если кому топором по башке дашь – это можно и бесплатно, а в Америке только за деньги, хотя в принципе – то же самое.

Двинулись из Америки на Кубу – там своя рубка. Познакомились с мачете, подружились – хоть и чужие, а родные. С Кубы – в Чили. Там спокойно сейчас, топорам делать нечего. Потом в Бразилию. Там всё танцуют. И в футбол играют. Теперь рубятся.

Оттуда до Антарктиды – рукой подать. Но там с айсбергами много возни. Лёд рубить тяжелей, чем людей. Потому в Антарктиду так и не развернулись.

В Африке… В Австралии – кенгуру: кен – влево, гуру – вправо. Зебру порубили: чёрная полосочка отдельно, белая отдельно.

Везде наши топоры – свои люди. Всюду их принимали как почётных гостей.

Потому что боялись. Всё же топоры – опасные существа.

Особенно когда по миру летают косяками.

В одном городе жил один Поэт, который не мог войти ни в одну дверь.

Но не потому, что был толстый, а потому, что двери его не пускали. Всех пускали, а его нет.

Вот, например, идёт он со своими стихами в редакцию. Хочет войти, да не может – дверь его по лбу – хлоп!.. Сразу шишка, Поэт домой возвращается, не солоно хлебавши.

А дома тоже беда.

Дверь оказывается заперта, и ключ потерян – Поэты они такие люди, вечно всё теряют по дороге.

Пришлось Поэту лезть по водосточной трубе к себе на третий этаж и через форточку проникать в собственную же квартиру.

Однажды приходит весь избитый. Пытался проникнуть в Министерство Литературы, а там крутящиеся двери. Изметелили Поэта так, что всю жизнь будет помнить, как в Министерство ходить.

А на днях Поэта пригласили для беседы в один очень солидный дом.

Там было много гостей из высшего общества. Все приезжали на шикарных автомобилях, а самые богатые – в старинных ландо – это такие кареты, которых уже нет, их музеи просят…

А Поэт пришёл пешком. Так даже до двери не дошёл. Ему Швейцар:

– Ты куда?

Поэт показывает пропуск-приглашение. А Швейцар:

– Не-ет… ты мне ещё паспорт предъяви.

– Зачем?

– Чтоб я знал, что это приглашение именно тебе.

– Да мне оно, мне!..

– Не, – говорит Швейцар, – я должен удостовериться, что ты – это ты.

– А давайте я вам стих прочитаю какой-нибудь, и тогда вы поймёте, что я – это я, и никто другой.

– Ну давай, – согласился Швейцар.

Поэт подбоченился и произнёс:

– Это не стихи, это глупость! – говорит Швейцар. – Пшёл вон!

Так и не пустили Поэта в высшее общество.

Но он не расстроился. На следующий день уехал из города жить в деревню.

В свою избу он проникает кое-как через окно.

А в остальном жить стало намного лучше.

В чистом поле да в лесу никаких дверей – а значит, и швейцаров! – в помине нет, да и стихи там лучше пишутся.

Когда-то кто-то на кого-то покатил бочку. Бочка была гнилая, трухлявая, но гремела громко.

– Кому-то это выгодно. Только кому? – спросил некто и сам же ответил: – Уж кто-кто, а мы-то понимаем, кто за этим стоит.

Кого-то от этих слов передёрнуло, а кому-то эти слова пришлись не в бровь, а в глаз.

Все думали, что сейчас или очень скоро кто-то будет разоблачён, но, к всеобщему удивлению, это никого не удивило. И вообще как-то всем было не до того. Однако никто не остался равнодушным.

– Кому-то это нужно. Но никто сейчас об этом не должен знать, – сказал тот, кого так и не разоблачили. – Надеюсь, вы понимаете, кого я имею в виду.

Тотчас какие-то люди приняли это на свой счёт и покатили бочку на тех, кто был заинтересован в том, о чём не принято говорить.

– Мы находимся в эпицентре и потому не останемся в стороне, – сказали те, кто привёл всех к трагическому концу.

Впрочем, никем ничего не было официально заявлено, хотя все обо всём знали, потому что всё было неофициально разглашено.

С этой поры те, кто стоял в стороне, покатили бочку на других, кто их и знать не знал.

Другие не остались в стороне и перешли на сторону противников.

Тогда кто-то послал кого-то куда-то, но не сказал куда.

Кто-то в кого-то плюнул. Но попал не в того, в кого целился.

При этом те, кого послали, естественно, покатили бочку на тех, кто на них плюнул, а те, кто плюнул, поняли, что послали вовсе не их, а тех, кого они имели в виду.

– Во всём этом надо разобраться, – сказал кто-то. – Только некому.

Его поддержали те, кого до этого и знать не знали.

– Почему нас никто не понимает? – возмутились они. – Или вы не знаете, кто мы?..

Решили узнать. В ту же ночь за кем-то пришли и кого-то взяли. Только не того.

Кто-то ещё на что-то надеялся. Но кому-то это даже надоело.

Началась драка, потом две драки, потом три…

Но не с теми и этими, а с кем-то ещё, кто пожелал остаться неизвестным. Он сказал:

– На нас это никак не отразится, хотя мы считаем, что это кое-кому дорого обойдётся.

Тотчас какие-то самолёты стали бомбить какие-то сёла и города, и кто-то погиб.

При этом по радио звучала какая-то музыка ни к селу ни к городу. Но кто-то пел, кто-то танцевал. Кому-то дали орден, а кого-то похоронили. Кто-то кому-то улыбнулся, а кто-то куда-то бежал, неизвестно почему и зачем.

– Почему неизвестно? – сказал кто-то кому-то. – Потому что кто-то когда-то на кого-то, и кому-то это было выгодно.

И в самом деле, бочка была гнилая, трухлявая, но гремела громко.