Мать у них была никудышной хозяйкой, делать ничего не умела, а может быть, просто не хотела. Зачем бабе куда–то идти, да просить, да гадать кому–то, когда вон какие у нее сыновья здоровые, кого хочешь, поколотят и отнимут, что надо.

Вот и лежит вся семья в шатре день–деньской, ждет, когда другие цыганки с добычей вернутся. Придут цыганки, начинают пищу готовить, чай поставят, а потом зовут всех: идите, мол, чай пить. Ну и цыгана этого со всей семьей зовут — попробуй не позови. Идут все на чай, кто что с собой берет: кто — хлеба, кто — мяса, с пустыми руками никто не приходил. А семеро братьев возьмут два черствых куска хлеба да и идут в гости. Поедят там все, попьют и, довольные да сытые, в свой шатер возвращаются. А если не позовут их, то крикнет отец сыновьям:

— А ну–ка, дети мои, берите палки да топоры, идем цыган уму–разуму учить!

Пойдут братья, палатки у цыган разорвут, все перебьют, переломают, людей переколотят, знайте, мол, какие мы. За это и прошла о них недобрая слава — мол, баламуты. Не уважали их цыгане, а только терпели, потому что сладу с ними никакого не было.

Как–то раз остановился возле этого табора другой табор. Кочевали в этом таборе цыгане другого рода, богатого да знаменитого. Славились они своей справедливостью. Прослышали они о семерых братьях–баламутах и решили их проучить.

По–разному бывает, когда встречаются два табора. Бывает и так, что дело дракой кончается, но чаще всего собираются цыгане вместе и пир закатывают, если между ними раньше никакой вражды не было.

Вот и устроили цыгане из богатого и знаменитого рода пир горой. Сели все угощаться, а старший богатого табора сказал:

— Никому к еде не прикасаться, пока семеро братьев не придут!

Послали за братьями. Приходят они, рассаживаются. Тогда старший богатого табора говорит:

— Подождите есть, чявалэ, пусть сначала семеро братьев досыта наедятся. Ешьте, пейте, братья, все для вас!

— Да что ты, брат, хорошо ли так? Ведь мы не такие, чтобы одним нам есть, а все другие вокруг сидеть и смотреть будут.

— Как не такие? В том–то и дело, что именно такие вы и есть. Вы уж сколько лет своему табору досаждаете... Да, видно, пора пришла вас поучить немного уму да справедливости.

А мужчины из богатого табора уже наготове стоят, кнуты цыганские в руках перебирают. Взяли они братьев в круг и давай их кнутами охаживать да приговаривать:

— Полно вам нахальничать! Полно женщин да стариков обижать.

Долго после этого не могли братья ни сесть, ни лечь. Зареклись они с той поры на чужое добро зариться. А цыгане из богатого табора, уезжая, наказали братьям:

— Упаси вас бог кого обидеть или руку наложить. Вернемся, не будет вам спасения и пощады.

Присмирели братья. Никто с той поры о цыганах–баламутах больше не слыхал.

[59]

Известное дело, что цыгане — большие мастера менять лошадей. Кони у цыган холеные, откормленные, тяжелой работой не замученные. Зайдут цыгане в деревню к мужикам и давай менять лошадей. Мужики им своих хиленьких отдают, замученных пахотой, а цыгане им откормленных, но за это мужики цыганам в придачу всякого добра отпускают: то живность какую, то денег немного. Ну а цыгане, понятно, ловчат, на обман пускаются: другой раз старому коню зубы поправят и за молодого выдают.

Вот как–то раз и случился такой обман. Поменял цыган у мужика лошадь больную да старую на молодого, хоть и слабого коня. На другой день лошадь у мужика и захромала. Прибежал мужик в табор:

— Цыганочек, дорогой, что ж ты меня так обманул? Чего ж ты мне больную лошадь подсунул?

— А что случилось?

— Да так и так, так и так, хромает твоя лошадь на все четыре копыта.

— Да разбей меня солнце, если я об этом знал, развей ты меня, как песок веется, развей ты мое счастье, да чтоб мне всю жизнь детей моих не видеть, да чтобы у меня никогда в руках лошадиной шерсти не было, да чтоб моя семья сгорела, если я когда–нибудь замечал это у своей лошадки...

Поверил мужик цыгану, пришел домой, глядит, а кобыленка–то и сдохла. Собрал мужик деревню, кто с вилами, кто с топором, и к цыгану. А цыган почуял недоброе, вскочил на своего коня и помчался. Разве его догонишь? Оттого и почитается лошадь у цыган, что всегда их из беды выручает.

[60]

В старину бывало и такое, что могилы грабили. Отроют покойника, снимут с него драгоценности и наутек. Были такие люди, что ни бога, ни черта не боялись. А если бедная могилка попадется, то все равно с пустыми руками эти люди не уходили. Ведь как раньше покойников в последний путь провожали? Не просто его в гроб клали, а рядом с ним, у изголовья, кашничек с едой ставили и золотую ложечку рядом клали, чтобы покойник и на том свете поесть мог.

Было одно кладбище, да не простое. Даже роща, в которой это кладбище расположилось, за сто лет своего вида не изменила, и могилы на этом кладбище были особенные: не было на них деревянных крестов, а были только из камня вырубленные. Такой крест хоть тысячу лет простоит — ничего с ним не сделается.

Короче сказать, нашелся лихой человек, что отрыл одну могилу на этом кладбище. В могиле той женщина была захоронена. Видать, жена купца богатого, а может быть, и князя. Золота в могиле полно, драгоценных украшений на женщине видимо–невидимо, золотая ложечка рядом лежит.

Взял мужик все золото, что в могиле было, а потом видит: у женщины, что в гробу лежит, коса светится, словно она из чистого золота. Взял мужик косу и отрезал.

А у цыган это кладбище с давних пор недоброй славой пользовалось, за три версты они это место объезжали, потому что бывали случаи, что люди на этом кладбище пропадали. А если где–нибудь поблизости табор станет на ночевку, то обязательно нечистая сила цыганам спать не давала, палатки раскачивала, порчу на коней насылала.

Как–то раз заехали цыгане в одну деревню и зашли на двор к мужику: мало ли что — поменять или купить. Выносит мужик цыганам золото и начинает торговаться:

— Сколько дадите, цыгане, за эти вещи?

Смотрят цыгане: вещи знатные. Откуда бы им у мужика взяться? А тут жена мужика из избы выскакивает и говорит:

— У нас еще и коса золотая есть! Вот, взгляните.

Зашли цыгане в избу, а там на стене коса женская прибита. Горит эта коса огнем — ну чисто золотая!

— Это мой хозяин на кладбище отрыл, — простодушно созналась баба.

— А с какого кладбища?

— С такого–то и такого–то, — объяснила баба, указав нечистое место.

Побросали цыгане золото на пол и бегом из избы. Выскочили, сели на коней и поскорее подальше от этой деревни.

А через некоторое время дошел до цыган слух, что мужик, в доме которого коса золотая висела, на этой же косе и удавился.

[61]

Кочевал цыганский табор. В одной семье несчастье случилось: сбежал муж от жены и оставил на ее руках кучу детей. Что делать бедной цыганке? Как такую ораву прокормить? Детишки все маленькие, есть прося г, а помощи от них никакой. И родни рядом нет, и на соседей трудно рассчитывать. Короче сказать, совсем худо дело. В иной день у ребят во рту и крошки хлеба не бывает. Задумалась цыганка: «Как мужа вернуть? Приворожить его, что ли?»

Пошла цыганка к гадалке — ничего та поделать не может.

— Уж если я тебе, милая, не помогла, — сказала гадалка цыганке, — то есть только один человек, что может твоей беде пособить. Живет он там–то и там–то. В лесу его избушка стоит. Сходи к нему, попытай счастья, может, и выйдет что.

Собралась цыганка и отправилась.