— Это явно не добрая сказка. — Воин с хрипом усмехнулся.

— Это наша жизнь. Но она будет сказкой. Потому что для исцеления нас всех нужно очень малое — но очень ценное действие. — медик оборвал нить, еще раз обработал сшитые края и прикрыл живот воина простыней.

— Какое действие?

— Вера в победу. И желание жить в мире со всеми. Идя на врага со штыком — не бить его оружием, а понять его и обнять.

— Но такого идиота сражу же убьют! Это же…

— Это — самое сильное лекарство от той войны, которая сейчас терзает весь мир. Оно настолько забыто и непривычно, что противник впадет в ступор. И опустит оружие. Потому что он тоже живое существо. И этого лекарства ему не хватает.

— А те, кто развязал войну? С ними что делать?

— А их — выгнать из нашего мира. Туда, откуда они пришли. За границу самого крайнего государства. — медик закрыл свой чемоданчик с лекарствами, снял операционный фартук.

— Но как их отличить от тех, с кем можно разговаривать?

— Очень просто. Они выглядят очень и очень здоровыми, крепкими и сильными. Эта война их укрепляет, нас же — ослабляет. Мы худеем, стареем, бледнеем. Оглянись вокруг — и посмотри на тех, кто сидит в Доме правителей.

— И правда. — Воин взглянул на запыленную агитационную листовку с портретом гостя и его упитанной свиты. — Но если все так просто — почему же мы не выступаем? Почему еще не начали действовать?

Медик с сомнением посмотрел на паренька.

— А ты готов ТАК действовать?

— Мне уже нечего терять. — Воин махнул рукой. — А в этих действиях я вижу смысл.

— Тогда пошли. Можно действовать прямо сейчас.

— А объяснить остальным?

— Не нужно. Они сами все поймут. Потому что они помнят как это — жить в мире и понимании друг с другом. И эта память жива на клеточном уровне, она пробьется сквозь все навязанные убеждения. И тогда наш мир снова станет единым. И все наладится.

— Ну…хорошо… — Воин с кряхтением приподнялся с простыни, ухватился за стену. — Раз ты так в это веришь…

Два человека, бледных, растрепанных, безоружных вышли из полуразрушенного дворца культуры навстречу боевому отряду противника. Улыбнулись, увидев среди этого отряда родные лица. Помахали им рукой. И пошли навстречу… следом шел с улыбками весь отряд партизан…

— Коллеги, взгляните-ка. Это невероятно.

Троица врачей согнулась над результатами утренних анализов девушки двадцати пяти лет с третьей стадией рака. Вопреки прогнозам, количество метастазов в крови и всех органах сократилось. Иммунитет начал расти. Опухоль же…уменьшилась.

— Если дело пойдет такими темпами, скоро мы сможем просто удалить опухоль и назначить ей курс лечения — и все.

— Но как это удалось? Что вы ей ставили? Какой препарат назначали?

Врачи переглянулись. Никто не назначал ничего нового.

— Ощущение, как будто весь организм взбунтовался и объединился против болезни.

— Судя по анализу крови, это именно так. Как будто кто-то дал клеткам команду снова жить по здоровому принципу, принципу единого организма. Обмен веществ налаживается.

Врачи переглянулись.

— Это чудо, коллеги.

За окнами проглядывало сквозь серые тучи чистое небо. Заводы скрывал идущий из труб рыжий ядовитый дым. По улицам маршировали крепкие, здоровые полицейские в форме, надменно поглядывая на уставших, унылых прохожих. По радио передавали новости о закрытии границы с Китаем и рядом других ранее дружественных государств. Перед окнами больничной палаты ветер трепал постер какого-то нового фильма. На постере была крупными буквами написана одна фраза:

— Когда-нибудь и мы станем Единой галактикой…

Девять часов утра. Солнце еле пробивается сквозь тучи пыли и пепла, пляшущие в воздухе.

Ветер толкает в плечо, по жесткой поверхности разодранного на плече камуфляжа стекает кровь.

Это была нарезная пуля. А она не дура, бьет точнее и опаснее обычных. Как бы их не запрещали — война есть война. Здесь главное — победа. Цена не имеет значения.

Светофильтр со скрипом пополз вверх. Каменная пыль, кажется, покрывала каждый дюйм. Маска с тихим щелчком отсоединилась от гермошлема. Зашипели змеями прозрачные трубки кислородного прибора.

Липкие от пота красные волосы скрывали мигающий алым наушник. Вызывают с базы. Что ж, подождут.

Под ногами со звоном перекатывались гильзы. Утес как прокаженный. Весь изрыт язвами выстрелов.

Вдох. В легкие вместо отфильтрованного воздуха ударила горячая, душная смесь.

Дым. Гарь. Бензин. Кровь.

1094 день войны.

— Победили один раз — сможем победить и в другой.

Над головой в мутно-голубом небе хищными птицами промчались черные самолеты.

У белоснежных городских стен взвились дымные шапки взрывов. Кажется, Бастиона больше нет.

Ветер дрогнул, бросил в лицо пригоршню пыли и каменной крошки.

— Неправильно.

Холодная, кривая усмешка. Как предсказуемо.

— Почему же? Это история. Так было всегда.

Очередной взрыв прогремел в километре от входа в бомбоубежище. Застрекотал пулемет.

— Все равно…Люди меняются. Мы ведь пытались найти компромисс. Искали выход, пытались понять вас. А в ответ…Это просто резня. Никакой истории.

— Возможно. Но враг всегда остается врагом. Даже после заключения мирного договора. Ты погибнешь, когда пожалеешь врага.

Щелкнула пряжка гермошлема. Матовая, чернильно-черная маска — наполовину человек, наполовину лис с оскаленной пастью, сползла вверх. Мерцающие трубки, провода, уходящие под чешуйчатую кожу защитного костюма. Приподнятое забрало шлема нового поколения. Незнакомые глаза знакомого человека. Острые скулы, жесткое лицо. Сухой, очищенный фильтрами от грязи и эмоций голос.

— Вас кто-то предал. Беги.

Щелчок затвора. Старый добрый АПС смотрит в лоб.

— Снят с производства в 1958. Доработан и принят на вооружение в 1972. В закрытом доступе с 2015.

Заученная за годы фраза вырвалась сама. Он усмехнулся.

Молчание. Нацеленный пистолет.

Рокот взрывов, стрекот стальных очередей, нарастающий гул бушующего в стенах Бастиона пламени.

Криков не слышно. Некому кричать.

— Беги.

Рука поползла вверх, смахнуть прилипшие ко лбу волосы. Плечо вспороло болью. Изучающий, настороженный взгляд черных глаз напротив.

— Мне не страшно. Просто…немного больно.

Суровый голос, нетерпеливое движение кисти, затянутой в черную перчатку. Властный жест свободной рукой.

— Невозможно привыкнуть к тому, что убивает. Уходи. Или мне придется стрелять.

— Куда? Кругом враги. Быть может, засада.

Наушник нагрелся. Кто-то продолжал звонить, вызывать на связь. Значит, еще живы. Есть куда возвращаться.

Бастион окутало густым черным дымом. Горели жилые кварталы.

Новый декабрь. Без снега. Без шумного веселого Нового года.

— Почему ты на их стороне? Не с нами?

— Я знал, что ты это спросишь.

По зеленоватой чешуе разорванного костюма ползли кровавые слезы. Плечо немело. Она пнула ногой гильзу, посмотрела на дуло пистолета. Улыбнулась. Он поймал направление взгляда. Пожал плечами.