— И у которого нет денег.

— Значит, недавно вышел, пропился.

— Но он работал, начал работать, после колонии за ними милиция поглядывает.

— Почему это работает? — поинтересовался Петельников.

— Перчатки пахнут работой, — сообщил между прочим Рябинин.

— Перчатки пахнут резиной.

— Значит, его работа связана с резиной.

— Например, на автобазе вулканизирует камеры, — оживился Петельников. — Автобаз в городе навалом.

— Нет, не автобаза, — метрономил Рябинин. — В запахе совсем нет примеси бензина, чего в автопарках не избежать. Руки моют бензином. И другое: финка тоже отдаёт резиной, от перчаток так пропахнуть не могла. Он работает там, где дело имеют только с резиной.

— Такое место в городе одно — РТИ.

— Да, завод резинотехнических изделий, — согласился Рябинин.

— Кстати, им всегда требуется рабочая сила. Берут всяких.

— Итак, — заключил Рябинин, — этот человек судим, недавно освободился и работает на РТИ. — И добавил, улыбкой опережая инспекторскую иронию: — Он левша, курит, любит выпить, бывает нетрезвым на работе, очень нуждается в деньгах, даже не ходит обедать в столовую, имеет какую-то специальность по металлу, финку сделал недавно, сделал её сам, его имя или фамилия начинается на букву «С». Всё. Теперь можешь ухмыляться.

Петельников уже ухмылялся. Не то чтобы он не верил в дедукцию и анализ, а просто в глубине души относился к Шерлоку Холмсу, как к старомодному граммофону. Рябинин понимал его — в наш век вычислениям верили больше, чем мыслям человека. Ещё бы: на той неделе их знакомили с нейтронно-активационным анализом, который точно определял, с какого расстояния сделан выстрел, какой именно человек стрелял, сколько им выпущено пуль и какая по счёту поразила жертву.

— Могу доказать, — заявил Рябинин. — Разумеется, при каком-то коэффициенте вероятности. Финка сделана умело: очевидно, человек знаком с металлом, слесарь или токарь, мог получить специальность в колонии, но на РТИ работает с резиной. Левая перчатка сношена больше, чем правая, — левша. Клинок финки имеет левую заточку, значит, её делал тот же человек, левша. Зазоры в ноже чистые, незабитые, — сделана недавно. Перчатки имеют коричневые выжженные ямочки, это следы горящей сигареты. Их много, шесть опалин: вероятно, пьяным тычет в перчатки. Но перчатки рабочие, по городу в них не пойдёшь. Получается, что пьяным бывает на работе. В перчатках крошки хлеба, причём разной твёрдости и разного хлеба. На РТИ большая столовая. Видимо, в обеденный перерыв ест хлеб и в столовую не ходит. Возможно, выпивает и хлебом закусывает…

— Мог есть и в столовой, — перебил Петельников.

— Вряд ли. Там хлеб резаный, руки держат ложку-вилку, потом идёшь обратно — крошки с пальцев опадут или вообще не налипнут. Тут ломал хлеб руками, а потом их в перчатки.

— Ну, а фамилия?

— В лупу хорошо видна буква «С», нацарапанная на рукоятке, скорее всего, гвоздём. Или в задумчивости, или собирался вырезать своё имя, да передумал: оставлять автограф на таком предмете и с такой биографией не стоило.

Они смотрели на финку, которая молча и холодно поблёскивала клинком. Этих финок повидать им пришлось, и каждая новая вызывала тихую злость — тихую, когда она спокойно лежала на столе у следователя, и совсем не тихую, когда была у кого-нибудь в кармане. Пистолет такой злобы не вызывал, может быть потому, что использовался преступником очень редко. А финку мог выточить любой мальчишка.

— Небольшая, — сказал Петельников. — В рукаве и не видно.

Не видно… Самого страшного человеку всегда не видно. Не видно ножа в кармане. Не видно бандита в темноте, пули в стволе не видно, бомбы на складе, болезни внутри, глупости под образованием, подлых мыслей под черепом… Поэтому, докладывая о преступности где-нибудь на заводе, Рябинину иногда хотелось сказать с трибуны: «Люди, бойтесь того, чего не видно!»

Петельников смотрел на финку с напряжённой жутью, выкатив чёрно-графитные глаза, словно какая-то мысль давила на них, пытаясь вырваться, и не было другого способа уберечь глаза, как только выпустить эту мысль словами.

— Это Сыч, — тихо сказал инспектор. — Это же Сыч!

Следующий день неожиданно выдался прохладным и пасмурным. Ночью стороной прошла гроза: на горизонте ползли, озаряемые раскалённым светом молний, косматые облака, похожие на растрёпанно-рваный огонь, словно там горел воздух. Всю ночь рыкал тяжёлый гром, перекатывая своё многопудье. Гроза походила на далёкий бой. Под утро упал мелкий и редкий дождик, как накрыл город мокрой сеткой.

В широком белом плаще Петельников стоял у проходной завода резинотехнических изделий. Догадавшись в рябининском кабинете, инспектор и сам себе не поверил. Но теперь всё выяснил: Николай Николаевич Сычов освободился месяц назад, жил у своей матери и работал на РТИ, или «резинке», так коротко называли завод. Четыре года — срок небольшой, и Петельников не сомневался, что узнает его. Да и как не узнать, когда к двум судимостям из трёх инспектор имел кое-какое отношение — ловил Сыча.

Петельников начал прогуливаться. Людей у проходной толпилось много: мужья встречали жён, ребята дожидались девушек… Он поднял воротник плаща, но тут же опустил, вспомнив, что во всех фильмах-детективах инспекторы подстерегают свои жертвы в дождик и с поднятыми воротниками.

Сыч вышел из проходной первым — на работе не задерживался. Он мало изменился, только, может, добавилось в лице угрюмости. На нём была какая-то неопределённая куртка, смахивающая на ватник, и кирзовые сапоги. Не оглядываясь, Сыч пошёл к трамвайной остановке. Задерживать в вагоне, среди людей, было бы неудобно. Да и машина инспектора стояла в другой стороне. Сыч тяжело ступал по асфальту. Петельников нагонял его лёгким широким шагом. Или ботинки инспектора стучали по-служебному, или его взгляд грел затылок, только Сыч неожиданно обернулся. Петельников понял выражение «доля секунды» — на столько встретились их взгляды. И тут же Сыч побежал, грохоча сапогами.

«Значит, его работа, подлеца», — подумал инспектор, срываясь с места. Петельникову казалось, что догонит сразу, но Сыч бежал прытко, несмотря на тяжёлые сапоги. Он свернул в какой-то двор, перемахнул через заборчик палисадника, миновал детскую площадку, обогнул угол дома и оказался в другом дворе. До Сыча было метров десять, но это расстояние не сокращалось. В таких зигзагах преступник может куда-нибудь юркнуть и пропасть — этого бы Петельников себе не простил. Сыч словно уловил его опасения и метнулся в неширокий проход, зажатый двумя каменными стенами. «Убежит», — мелькнуло в голове у Петельникова.

Сыч неожиданно остановился — проход кончался тупиком, где приткнулись бачки с мусором и громоздились пустые ящики. Бежать было некуда: впереди стена, сзади инспектор. Тогда Сыч выхватил метровый кусок стальной трубы, который чуть торчал из бачка, и повернулся к инспектору. Стало тихо — каждый не шевелился.

Вдруг Петельников подцепил ногой ящик и двинул к себе. Сыч поднял трубу над головой: решил, что инспектор хочет швырнуть ящик в него. Но Петельников неожиданно на этот ящик сел, достал сигарету и закурил. Удивлённый Сыч ждал, что будет дальше, — ему сейчас было удобно стукнуть инспектора по голове сверху.

— Что стоишь, как дурак, — сказал Петельников. — Опусти лом-то. Или забыл мои приёмы?

— Против лома нет приёма, — прохрипел Сыч.

— У меня есть оружие, — усмехнулся инспектор.

Сыч молчал, не выпуская трубы.

— Ну, допустим, треснешь меня, — спокойно продолжал Петельников, — убьёшь. А что дальше? На вышку наскребаешь?

Сыч опустил трубу, но ещё держал её крепко, до сухости пальцев.

— Мы, Сыч, знакомы давно. Я ведь с тебя свою работу начинал. Файку-то, сбытчицу, помнишь?

Последняя фраза почему-то подействовала. Сыч шмыгнул носом, матерно выругался и швырнул трубу обратно в бачок.

— Правильно, — одобрил Петельников и поднялся с ящика.