Ему остался квартал до прокуратуры, когда он заметил Померанцева, идущего навстречу. Тот не видел инспектора, смотря отрешённым взглядом поверх толпы. Геолог шёл не в сторону дома и не в сторону работы. Может, поэтому, а может, по оперативной привычке Петельников повернул и двинулся следом.

Померанцев сильно изменился. От того человека, который высокомерно сидел на пляже, ничего не осталось. На лицо легла какая-то серость, словно геолог походил по цементному заводу. Допрос у Рябинина даром не прошёл.

Померанцев шёл к центру. Он миновал сберкассу, универмаг, книжный магазин и свернул на тихую улицу. Видимо, спешил на телеграф, который располагался в конце улицы. Мог подать телеграмму с каким-нибудь доказательственным текстом. Но Померанцев прошёл телеграф и опять свернул к проспекту. Тогда инспектору пришла мысль, что тот просто гуляет, переводя нервное напряжение в двигательную энергию, что Петельникову делать необязательно. Он уже хотел отцепиться, когда геолог вдруг обратился к пожилой женщине.

— Я из милиции, что он спрашивал? — телеграммно выпалил Петельников, поравнявшись с женщиной.

— Господи, дом восемнадцать. — Она удивлённо округлила глаза и плечи, сразу останавливаясь, ибо перед ней разворачивалась погоня.

Дом восемнадцать по этой улице Петельникову ничего не говорил, хотя вроде бы этот адрес он раньше слышал. Инспектор чуть поотстал. Геолог мог обернуться и его заметить, а теперь это, как у них говорили в уголовном розыске, «висение на хвосте» приобретало смысл.

Померанцев шёл, поглядывая на нумерацию — уже десятый дом. Пользуясь логическим методом, или логическо-психологическим, как его называл Рябинин, инспектор пытался рассудить, куда может идти человек после допроса. Куда угодно. А если допрос был таким, от которого человек потемнел? К приятелю за советом. К влиятельному человеку за помощью. К соучастнику — предупредить. Но соучастник сидел в камере, съев солянку, два бифштекса и три компота из сухофруктов.

Померанцев дошёл до старинного особнячка и пропал за дверью. Инспектор поравнялся с домом восемнадцать — на фасаде блестело большое тёмное стекло, где золотыми буквами значилось: «Юридическая консультация».

Петельников повернулся и быстрым шагом пошёл обратно. Теперь он спешил в прокуратуру.

Итак, Померанцеву требовался защитник. Или юридический совет. Но они требуются человеку, у которого возникли юридические отношения. У Померанцева они возникли с прокуратурой по поводу покушения на убийство жены. Ни с того ни с сего к адвокатам не ходят. Значит, после допроса Померанцев понял, что положение его серьёзно. Жаль, что нельзя допрашивать адвокатов об их клиентах.

Петельников почти бежал, когда его схватила за плащ та самая женщина, которая стояла уже не одна.

— Поймали? — таинственно спросила она, показывая глазами другим трём на инспектора.

— Поймал, — признался Петельников, делая зверскую физиономию.

— А где же он? — поинтересовалась одна из трёх.

— А я его пристрелил на месте, — беззаботно сообщил инспектор и ринулся дальше.

Мир страдал от информационного взрыва, а этим женщинам не хватало информации. Бессодержательным людям её всегда не хватает, она им требуется ежедневно, как витамины. Не будь телевизора, им бы нечем было набить свой тоскующий мозг.

Петельников выскочил на проспект. Уже начался час «пик». Троллейбусы и трамваи были так набиты, что казалось, сейчас лопнут по всем своим металлическим швам. На пешую ходьбу до прокуратуры потребовалось бы минут сорок. Инспектор уже решил воспользоваться первым попутным грузовиком, когда на остановке такси увидел живого и натурального Рябинина.

Они заулыбались друг другу, пожали руки, хотя утром виделись. Петельников коротко сообщил, как поймал Сыча и куда пошёл Померанцев. Рябинин нехотя рассказал о допросе.

— Хочу успеть к геологам, — сообщил он. — Надо задать один вопрос одному человеку.

— Новая мыслишка? — спросил инспектор.

— Да. Если ответ того человека совпадёт с этой мыслишкой, то я узнаю преступника и без Сыча.

Петельников не стал расспрашивать. Сомнительные версии следователь не разглашал. И правильно делал: с инспектором уголовного розыска обсуждать никчёмную версию не стоило. Но с товарищем, Вадимом Петельниковым, поделиться бы мог.

— Сыч скажет, — заявил Петельников.

— Его придётся допрашивать вечером. А завтра дать генеральный бой. Вадим, вызови ко мне на завтра всех геологов. Пошли кого-нибудь разнести повестки.

Инспектор кивнул и опять сказал:

— Сыч должен назвать.

— Любовь многогранна, — вдруг задумчиво сообщил Рябинин. — Я всегда считал, что красивое чувство не способно на подлость. А любовь ведь красивая штука?

— Сергей Георгиевич, на Померанцева доказательства есть.

— Есть, — согласился Рябинин. — Теперь представь, что Суздальский узнал о связи Померанцева с Симонян, которую он продолжает любить. Что он должен сделать? При его-то характере?

— Отомстить тому и другому.

— Вот, — опять согласился следователь. — А ведь это объективно сделано.

— Значит, Суздальский у нас не отпадает, — заключил Петельников.

— Любовь, Вадим, многогранна, но подлость многограннее, потому что она… подлость, — ответил Рябинин.

Но инспектор ждал. Он видел, что у следователя за душой есть ещё одна мысль, более конкретная.

— Но я тебе не сообщил самое главное, — наконец сказал Рябинин. — На второй день после покушения Горман снял с книжки пятьсот рублей.

Когда умерла Симонян и началось следствие, недобрая кошка взаимных подозрений шмыгнула в сорок восьмую комнату, потому что Вера была их сотрудником. Но когда пострадала жена Померанцева, они успокоились. Коллектив геологов тут ни при чём. Пусть разбираются следственные органы. Только жалели начальника. Впрочем, жена поправлялась быстро. Особенно жалели женщины, установив над ним негласную опеку. Горман жалел по-своему, по-мужски, не показывая чувств. Суздальский жалеть не умел.

Рабочий день кончался, а Валентин Валентинович с допроса не пришёл. Его ждали молча.

— Не посадили ли нашего начальничка? — спросил Суздальский, окидывая всех чёрным игривым взглядом.

Вега покосилась на него неприязненно.

— Уж если вас не посадили… — пробурчала Терёхина.

— Меня хотели, — сообщил Ростислав Борисович, — да я откупился взяткой.

— Какой взяткой? — подозрительно спросила Анна Семёновна.

— Обыкновенной, денежной. Пошёл в сберкассу, взял сумму и отнёс в прокуратуру.

Эдик Горман не мигая смотрел на лицо Суздальского. Анна Семёновна собиралась домой, укладывая свои многочисленные сумки, сетки и мешочки.

— Есть вещи, которыми не шутят, — сказала Долинина.

— Бог с вами, Вегушка, — удивился Суздальский. — Нет таких вещей.

— Например, смерть, — вставил Горман.

— Ха-ха! — привёл свой самый убедительный аргумент Ростислав Борисович. — Тонкие умы человечества вовсю потешались над смертью. У Аверченко на поминках происходит уморительный разговор. А у Чехова, помните, господин произносит на кладбище речь по покойнику и вдруг видит его рядом. У Гоголя вообще покойники встают и гробы летают…

— Тонкие умы таким образом смеялись не над мёртвыми, а над живыми, — недовольно заметил Горман.

— А вы не такой дурак, — сказал Суздальский, рассматривая Эдика, словно тот только что вошёл в кабинет. Ростислав Борисович не был бы самим собой, если бы не добавил: — Каким кажетесь.

— Вы никаким не кажетесь, — заметила Терёхина.

— Откуда у вас неуважение к людям! — взорвалась Вега, пылая синими глазами. — Почему вы нас не любите?! Зачем тогда работаете в нашем коллективе? И вообще — почему вы такой? Хуже убийцы!

— Э-э-э, — запел Суздальский, — убийца хуже меня, тут я не соглашусь.

— Не ругайтесь, — примирительно сказала Терёхина, набрасывая плащ. — Всего хорошего.

— За молотым фаршем? — поинтересовался Ростислав Борисович. — Анна Семёновна, а вы могли бы изменить мужу с мясником за хорошую мосталыжку из-под прилавка?