Когда Уоррен проснулся, подушка его была мокрой от пота. Ночью в здании вышла из строя система кондиционирования воздуха. Уоррен встал, ополоснулся под холодным душем и, чтобы успокоиться, включил проигрыватель и прослушал моцартовский квартет для флейты.

Если ему случалось вернуться в номер до шести часов, он старался избегать 26-го канала и смотрел обзоры местных новостей по другим программам. Он оставил телефонное письмо на автоответчике Чарм, в котором сообщил, где находится, и за последние две недели они с женой пару раз позвонили друг другу. Обычные мелочи: спорный счет из “Голубого Креста”, или не прихватил ли Уоррен случайно ее маникюрного набора? Нет, он не прихватывал. Уоррен поинтересовался, нельзя ли ему заехать в субботу утром, чтобы забрать пару своих запасных свитеров и еще кое-что из спортивной одежды “Рибок”, забытое в сушильной камере. Проблем с этим не возникло – Чарм уезжала на весь уик-энд.

Дважды она поинтересовалась, как у него идут дела, и каждый раз Уоррен отвечал: “Все прекрасно, Чарм, а как у тебя?” В первый раз она ответила: “У меня все хорошо”, а во второй – “У меня все отлично”.

Но он не обращал внимания на такие тонкости. Он дал ей время, для того чтобы она могла сделать свой выбор, и он не нуждался в деталях, извинениях или спорах. Разговоры у них получались короткими. Уоррену было очень тяжело сейчас, но ее это больше не касалось.

И к тому же, сердце его не всегда пребывало в горести: выпадали такие часы, когда он вовсе не думал о Чарм. Несколько июньских вечеров Уоррен посещал зал тяжелой атлетики в центральном здании гостиницы “Рейвендейл”, где поднимал штанги и растягивал эспандеры, тренировался до изнеможения, а затем шел в бассейн. Там обычно происходили матчи по водному поло, и Уоррен, плескаясь и вопя, раза три тоже принял в них участие. Молодая черноволосая женщина из его команды сообщила, что ее зовут Мери Бэс и она только недавно приехала сюда из Мичигана, где такие холодные зимы, что может отмерзнуть даже “сами-знаете-что” у медной обезьяны. А как его имя? А откуда он родом? А чем он занимается? Уоррен был с нею чрезвычайно вежлив, а потом сбежал.

Дженис, сидя за своей конторкой, всякий раз в очаровательной улыбке обнажала зубы, когда Уоррен подходил, чтобы спросить, нет ли каких ответов на его записки, которые были распечатаны и разложены по почтовым ящикам проживающих. В ее глазах Уоррен узнавал тот самый призывный, но замаскированный огонек, за которым он с таким усердием охотился в те далекие годы, когда в компании приятелей слонялся по городу, вечеринкам или берегам шамрокского пруда.

Это было вовсе не то, в чем он сейчас нуждался, – пока не то. Никаких серьезных увлечений, никаких интрижек на час. Сосредоточься на свидетельских показаниях Баудро и на деле страдающего Гектора Куинтаны, убеждал он себя. Пусть твое сердце ровно и сильно стучит лишь в гимнастическом зале. Будь позаботливей с Уби – она любит тебя и полностью от тебя зависит.

Однажды вечером Уоррен забыл покормить ее. На следующее утро, отправившись на встречу со свидетелем, он вспомнил об этом уже на автостраде. Уоррен развернулся в центре города и поехал назад в “Рейвендейл”, и Уби радостно встретила его, помахивая хвостом. Уоррен горячо обнял свою собаку. Это глупое и голодное животное было единственным существом, которое осталось у него в мире.

Как бы случайно, выбрав подходящий момент, он сказал и Мери Бэс и Дженис:

– Я разошелся со своей женой. Я скучаю по ней. До сих пор пытаюсь понять, что же во мне вышло из строя.

Оба раза одни и те же слова. И при этом с одинаковой отрешенной улыбкой.

Но женщины, казалось, нутром чувствовали его потенциальные возможности, если дело было действительно в этом.

Сплетни в суде – дело обычное, они имеют свойство переноситься со скоростью звука, если не света. Однажды утром, когда Уоррен сидел в офисе Бингема, проставляя даты на свидетельских повестках по делу “Баудро”, Мари Хан, секретарь суда, которая вела протоколы судебных заседаний, толкнула его под локоть.

Мари было чуть больше тридцати, она имела восьмилетнего внебрачного сына, что обычно и расхолаживало большую часть холостых юристов. Высокая и длинноногая, она носила коротко остриженную копну кудрявых каштановых волос, обладала ярко-синими глазами и такой шеей, какие можно встретить разве что на портретах Модильяни. Женатые адвокаты постоянно заигрывали с ней, но Мари отшучивалась ото всех, за исключением Боба Альтшулера. Поговаривали, что когда-то между ними был роман, ставший теперь историей. По слухам, она бросила Боба. Альтшулер, женатый, сорокапятилетний мужчина, страдал до сих пор. Это можно было видеть по его глазам, когда он наблюдал за тем, как взлетают над клавиатурой розовые пальчики Мари.

Мари неизменно сыпала неприличными шутками и хихикала с Дуайтом Бингемом, который всегда объявлял перерыв в заседании, стоило ему заметить, что она устала.

– Перерыв для прекрасной Мари, – обычно объявлял он, и чаще всего Мари, улыбнувшись в сторону судейской скамьи, записывала и это. Но Бингем не сердился.

Мари спросила Уоррена, как у него идут дела, и он ответил, что все прекрасно.

– Уоррен, вряд ли ты поверишь, но я принадлежу к тому самому клубу, который называется “Хьюстонские высокие техасцы”. В понедельник у нас выходной, а в воскресенье там будет большой праздничный вечер в честь Четвертого июля. Одной мне идти не хочется, а никто из этих громадных клоунов меня, ей-Богу, не интересует. Хочешь пойти со мной?

– Звучит заманчиво, – немного подумав, сказал Уоррен. Мари ему нравилась: она была веселой женщиной.

– А какой у тебя точный рост?

– Пять футов одиннадцать дюймов. А у тебя?

– Шесть и один. Ну, может быть, четверть дюйма не достает.

– Да, в клуб ты вступить не можешь. Мужчины там должны быть не ниже шести и двух. Но мне разрешили привести с собой короткого парня.

Мари стиснула руку Уоррена, и из ее роскошной груди вырвался прерывистый вздох.

– Хочешь услышать по-настоящему отвратительную шутку?

– А разве у меня есть выбор?

– Это загадка. Скажи, зачем женщине грудь?

– Понятия не имею.

– Это на случай, если с нею заговорит мужчина.

Мари расхохоталась, словно добродушная ведьма. Уоррен покачался на каблуках, обдумывая шутку. Смех Мари затих.

– Тут больше правды, чем поэзии, верно?

Уоррен подумал, стала бы Чарм смеяться над подобной шуткой или нет.

– Дай мне твой новый номер телефона, – сказала Мари, – я свистну тебе, где и когда.

Его новый номер! В этих словах слышались меланхолия и обещание. Уж не было ли за новым номером и новой жизни?

Рик прибыл в коттедж, где располагался офис Уоррена, в шортах и сафари, как из банановой республики. Был субботний день, один из выходных дней длинного праздника Четвертого июля. На этот раз Рик прихватил с собой Бернадетт Лу, которая переболела гриппом и потому отстала от них в своих записях. Сегодня она была в мрачном настроении. Только что она распрощалась с очередным своим дружком.

– И как это я дошла до того, что столько времени теряю со всякими ничтожествами? – вздохнула она.

– Ты постоянно отказываешь мне, – отозвался Рик, – вот твой китайский бог – я уж не говорю об Иегове – и наказал тебя.

В этих словах не было правды: среди знакомых Уоррена Рик был одним из немногих, кто, как и он, хранили верность своей жене. “У меня просто нет времени болтаться”, – говорил он.

Однако Уоррен сомневался и в этом. У Рика имелась своя семья, свои скаковые лошади, свои друзья и своя работа, – и всем этим он чрезвычайно дорожил. Его жена ворчала: “Когда он участвует в судебном процессе, то возвращается домой поздно и даже не слышит, что я ему говорю. Прямо доводит меня этим до бешенства”. Но Уоррен давно заметил: когда Рик и Лиз вместе, они много смеются, ласковы друг с другом и никогда попусту не пикируются. Он им искренне завидовал.

Адвокаты заканчивали опрос свидетелей. Джонни Фей сегодня должна была прибыть к четырем. Уоррен и Рик намеревались продолжить ее подготовку к перекрестному допросу. Бернадетт уселась за стол в нише, где Уоррен установил компьютер и принтер. Дело “Баудро” занимало уже пол-ящика в шкафу и не умещалось в двух портфелях.