— Что случилось? — спрашивали Лебедкина сослуживцы.

— Деньги иссякли, — тихо отвечал он.

— Возьмите ссуду. Местком может похлопотать…

От помощи Константин Иванович отказался. Да и зачем ему ссуда? Как выяснилось, дом обошелся недорого: плохую древесину обменил по дешевке, транспорт был от своей организации. Расходы пустяковые.

Дело, оказывается, не в ссуде. Лебедкин управляет торгово-заготовительной базой Лесстройторга. С одной стороны — «лес», с другой — «торг». Ну, кому не ясно: торгуй лесом! А тут еще в середине слова затесалось «строй», значит — строй и торгуй!

Два чувства боролись в душе директора: стыд и алчность. У честного человека восторжествовала бы совесть. Лебедкин же положил честность на плаху.

И продал он дом некоему Сарафанову. Сторговались они за пять тысяч, а нотариусу назвали — в четыре раза меньше, чтобы не платить часть пошлины.

Мошенничество раскрылось. Вмешался народный контроль.

— Бес попутал… Сарафанов уговорил, — хнычет теперь Лебедкин.

— Нет, по обоюдному согласию, — поправляет его бывший единомышленник.

Сильно смахивает на Лебедкина директор районного древкомбината К. А. Липовкин. Славный домик у у Кирилла Алексеевича в одном из переулков республиканского города, пятистенок ласкает взор, у иных загораются глаза на пустующий особняк.

Чтобы не привлекать внимание к своей особе, директор не стал продавать дом. Он сделал проще — заселил часть особняка квартирантами и начал получать мзду. Как год, так сотни рублей в кармане. За десять лет частица жилой площади окупила с лихвой весь дом. А сам директор между тем живет в государственной квартире.

Самое удивительное то, что Липовкин построился в городе, не будучи прописанным в нем — ни одного дня он тут не прожил.

— Как же вам удалось получить земельный участок? — спросили мы Кирилла Алексеевича. — Это не просто в большом городе.

— Было решение горисполкома, — поскучневшим тоном ответил директор.

— Когда?

— Не помню…

У лжи короткая память. Как выяснилось, не было такого решения исполкома.

Пользуясь связями с нечестными людьми из коммунхоза, в обход закона идут лебедкины и липовкины. Их немного, тем более они заметны. И пусть стяжатели не прикрывают свое бесстыдство спасительным:

— Бес попутал!..

Врачи определили: пониженное кровяное давление, истощение нервной системы.

И вынесли приговор: именем ее величества медицины и решением ВТЭК подвергнуть одному году пребывания на пенсии в качестве инвалида труда третьей группы…

Одно утешало пятидесятилетнего Никодима Ивушкина — поддержка родного месткома. Там так и сказали:

— Надеемся на твое внештатное участие в работе учреждения. Не порывай, Никодим Васильч, связь с коллективом, к которому, таскать (так сказать), прирос душой. Не выскакивай, таскать, из общественной колеи…

И сунули растроганному до слез инвалиду подарок — пепельницу в виде вороны. Хотя за всю полувековую жизнь Ивушкин не выкурил ни одной папиросы.

Стал жить-поживать Никодим. Как сказал поэт, «свободным от любви и от плакатов». Но только не от нагрузок.

Ближайшее время прояснило взгляд месткома на то, что имелось в виду: «не выскакивать из общественной колеи». При первой же встрече завсектором культработы предупредительно сказал:

— Давно я, признаться, ждал, уважаемый Никодим Васильч, когда ты на пенсию уйдешь. Хотим поручить тебе распространение печати. Человек ты теперь свободный, вот и займись. Только, друг милый, не подведи…

— Но я не отчитался за прежние восемь поручений, — заикнулся Ивушкин — член редколлегии, стенгазеты, руководитель драмкружка, член группы народного контроля, кассир в кассе взаимопомощи, член добровольной народной дружины, агитатор…

— Вот-вот, агитатору не помешает подписка на газеты! — перебил завсектором. — Неужели не улавливаешь связи между тем и другим?

Пришлось согласиться — связь, действительно, имеется. И принять почетное поручение, девятое по счету.

На следующий день произошла еще более приятная встреча. Ивушкина пригласили в исполком горсовета:

— Что же это вы, Никодим Васильевич, на пенсии, а в исполком ни ногой? Согласно вашему профилю, как бывшего советского служащего, включаем в комиссию по трудоустройству несовершеннолетних.

«Неудобно отмахиваться от местной власти», — подумал Ивушкин и молча взвалил на свои хилые плечи еще одно дело.

Было это в среду, а в четверг Ивушкина повстречал секретарь правления общества охраны природы.

Не будем цитировать их диалог, скажем только, что Ивушкину пришлось-таки пойти в защитники природы, хотя, как дружинник, он уже стоял на страже общественного порядка.

В пятницу раздался звонок — вызывали еще в одну организацию. Там по-деловому подошли: включили в какую-то комиссию по выявлению… А чего — обещали сообщить потом.

Только вышел отсюда — навстречу домоуправляющий:

— На ловца и зверь бежит! Вот кто выпустит нам стенгазету. Три года не выходила…

Согласился — надо же уважить управдома!

Перед выходным поплелся к врачу измерить давление. Домой привезли на «скорой помощи» (в больнице мест не оказалось). На четвертый этаж втащили на носилках. С помощью жены и дочери. Не считая зятя.

Попутно ввели… не глюкозу, нет! Ввели в состав общественного совета республиканской больницы.

В воскресенье отлежался. Постепенно возвращались силы.

В понедельник написал заявление о… приеме на работу. В свой родной коллектив.

Вышел Ивушкин на прежнюю должность, благо она сохранилась, не успели отдать другому. Давление подскочило до нормы. Наверно, оттого, что пережил много во время заслуженного пенсионного отдыха. Откуда что берется!

А пепельницу-ворону сдал обратно в местком. Приняли молча. Без приветствий. Еще бы: лишились незанятого внештатного богатыря.

В выходной день вышел на улицу, за квасом. Только из подъезда — встретился с А.

— Как здоровье? — спрашивает. — Вроде бы похудел.

— Вроде бы нет, — отвечаю, — в норме.

— На всякий случай, молоко пей…

Не успел отойти от А., натыкаюсь на Б.

— Здор-р-ов бор-ров! — зарокотал он. — Весна тебе на пользу! Живительными соками, смотри, налился…

— Березовку пью, кленовку! — отшучиваюсь. — Изредка рябиновку, коньяк…

Следующая встреча с трагиком на сцене и комиком в жизни В.

— Поздравляю влюбленного! — приветствует он меня хорошо поставленным голосом.

— С чего ты взял?

— Весна, бледность щек и томные глаза… Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных по…

— Постой, постой, каких юношей? Мне шестой десяток…

— Любви все возрасты поко-о-рны, — протянул он. — Побледнел, похудел!..

Плюнул я — мысленно— на благоглупости В. и вскоре повстречал инженера с мясокомбината Г.

— Не узнаю, Коля! Килограммчиков девяносто весишь? — добродушно спрашивает он.

— Семьдесят пять.

— Не может быть!

— На днях в бане взвешивался, — семьдесят пять. — Третий год стабильный…

— А кажется, будто выше средней упитанности…

Через минуту — новая встреча.

— Слушай, Николай Иваныч, как же я тебя снимать для газеты буду? — озадачил фоторепортер Д.

— А что?

— И ты еще спра-а-ашиваешь?

— А все-таки?

— Да ведь один нос остался, вот что!..

— Снимай нос, — посоветовал я, тревожно ощупывая выдающуюся часть своего лица. — Был же в гоголевской повести в одиночестве нос майора Ковалева. А я чином даже мельче, только капитан, да и то в запасе…

Настроение стало минусовое. К счастью, встретился школьный однокашник Е.

— Вот это да! Ух и раздобрел же ты, загорел! С какого курорта прибыл?

— С рыбалки… в прошлом году…