— Вы что, спятили: цветы зимой? — удивлялись одни по ту сторону больничной стены.

— Вы где: в Йошкар-Оле или в Ленинграде? — недоумевали другие.

И потускнели палаты, даже наша неунывающая, помрачнели холл и коридоры. И уже заметнее обозначилась трещина на потолке, сданном строителями вместе со всем зданием «на отлично». Стали спотыкаться больные на небрежно настланном линолеуме. Посуровели медсестры, теперь угрожавшие шприцами, словно копьем.

И подумалось: не надо было цветов, если они так редки. Если их можно достать раз в год, да и то по знакомству.

А может, все-таки нужны цветы?

Мы научились выращивать картошку. Огурцы на гидропонике. Зеленый лук у нас всю зиму. Но ведь не луком единым жив человек. Особенно ежели он влюбленный и торжественно шествует в загс. Или, на худой конец, оказался больным, как в упомянутом прискорбном случае.

Славная должность у Петра Матвеевича Огаркова. У других что за работа — дыхнуть некогда, а у него без спешки, спокойненько.

Петр Матвеевич обычно идет на службу пораньше, в начале девятого.

На улице то и дело попадаются знакомые. Со всеми Огарков учтив, со всеми, кажется, одинаков. Но это если посмотреть со стороны. А на самом деле Петр Матвеевич совсем не такой. Даже в кратком приветствии он умеет оттенить свое отношение к встречному.

— Привет! — буркнет на ходу знакомому чином пониже, хотя и старому школьному товарищу…

— Доброго здоровьица, Михаил Петрович, — раскланивается Огарков с управляющим конторой Госбанка.

Без четверти девять Огарков за рабочим столом. Достав папку, он выкладывает на стол какую-нибудь бумажку, затем открывает чернильницу, берет бездействующую авторучку и, обмокнув перо, кладет ее кончиком пера на край чернильницы, как будто уже начал что-то писать. Приготовившись к сочинению деловой бумаги, он со спокойной душой уходит в коридор. Через минуту Петр Матвеевич появляется в общем отделе учреждения, куда поступает почта.

— Представительнице прекрасного пола наше особое! — кланяется Огарков секретарше в надежде на то, что ему, а не другому сотруднику с утра перепадет пачка газет и журналов. Обычно начальник, появившись в десятом часу, непременно заберет самые лучшие издания и в первую очередь «Крокодил» и «Огонек».

Секретарша, расчесывая перед зеркалом свои подозрительные кудряшки, кокетливо отвечает пришельцу:

— С хорошей погодкой вас, Петр Матвеич!

Легонько ругнув нынешнюю жару, кавалер уносит добычу. У себя в отделе он жадно впивается в клетки кроссворда. Появляется секретарша, чтобы забрать почту начальнику, и погрустневший Огарков идет развеять тоску к своему приятелю, заведующему райкоммунхозом.

Накурено у того в кабинете, хоть трактор вешай. У него уже побывали техник по благоустройству Печников, прораб Дайбаев, которым он дал руководящие указания.

— Загубишь ты свою молодость, Иван Васильевич, сгоришь на работе, — сочувственно говорит Огарков, зная, что «коммунхоз» не был три года в отпуске. А про себя думает: «Не сгоришь, здоров как бык». И вслух — Неужели еще не дали путевочку?

— Нет, не дали. У нас разве работящего человека-коммунальника пожалеют…

Огарков справляется о здоровье домочадцев Ивана Васильевича и советует всей семьей совершить вылазку в лес.

— Уж какие нынче гигантские грибы произросли, просто подумать страшно: по килограмму весом. Даже музей ими заинтересовался. Раньше наш краевед за стенами отсиживался, а теперь все по природе рыскает… Подосиновик вымахал на полметра. Вот ведь чудо какое!

Поговорив о гигантомании среди грибов, друзья расходятся. Собственно, уходит один Петр Матвеевич: Ивану Васильевичу некуда уходить — он у себя в кабинете и менее подвижен, чем его приятель.

Тут прибегает подчиненный Огаркова Вася Занозкин: «хозяин» зовет Петра Матвеича.

Зная себе цену, Огарков с достоинством несет свое полнеющее тело к двери кабинета начальника. Переступив порог, он, однако, стремительно шагает к столу и довольно энергично трясет пухлую руку заведующего.

Минут через десять Петр Матвеич выходит в приемную. Лицо его сияет. А всего-навсего Огарков записал руководящие указания начальства и нес их теперь, чтобы сочинить по ним очередную исходящую.

И Петр Матвеевич смело ринулся в дебри канцеляризмов. «Во исполнение указания вышестоящего органа за № 501/285, вам, нижестоящей организации, надлежит»… Написав так, Огарков разорвал бумагу и начал снова. Он глубокомысленно убрал начало фразы и ввел деепричастный оборот из передовицы местной газеты: «Выполняя указания вышестоящего органа…» и далее как в тексте. Но и это не понравилось сочинителю, и он решил временно оторваться от бумаги.

Потом снова стал писать: «Учитывая допущенные недостатки, вам надлежит обратить особое внимание..»

Огарков встал и — не зря же время убивать — зашел в комнату по соседству, в Госстрах. С управляющим Коловертиным Петр Матвеевич давно знаком, знает его любимого конька.

— Опять варенье варить начали, а долго ли до беды. Вчера прихожу домой, а жена и говорит: «Спалит нас когда-нибудь Павел Степанович, опять варенье на плитке оставил. — Это она про соседа Одуванчикова. — А если бы вдруг варенье выкипело? Пришлось бы дверь выламывать»… — Надо вам разъяснительную работу усилить. Не только горящие примусы, но и плитки на заборах нарисовать, — деловито советует Петр Матвеич.

…За свой рабочий день Огарков успевает дважды, иногда и более побывать в разных отделах.

Спокойненько, не торопясь.

С капитаном третьего ранга в отставке, ныне скромным служащим одного учреждения, мы оказались вместе у окошка сберкассы. Миловидные молодые женщины по ту сторону барьера — одна черненькая с подкрашенными губками, другая блондинка с правильным овалом лица — весело щебетали, не обращая на нас ни малейшего внимания.

И пока они не обращали, в зале… лучилось солнце. На лицах собеседниц было столько света и тепла, что казалось неудобным спугивать с них солнечных зайчиков. И мы с капитаном любовались ими молча, в трепетном ожидании своей минуты.

— Пускай наслаждаются щебетуньи, — сказал я капитану. — Подождем. Что мы для них — немолодые, с ординарной внешностью?

А про себя подумал: «Но ведь мой знакомый — заслуженный человек, старый моряк. И как-то неловко за женщин, не распознавших в скромном служащем морского волка. Вот если бы ему сбросить годков тридцать да облачиться в блестящий офицерский мундир и стать снова неотразимым — тогда миловидные дамы, наверняка, обратили бы на него свой взор».

И мне вспомнилось, как одна моя знакомая, жена молодого офицера, рассказывала, что по магазинам ходит только с мужем: юные продавщицы тотчас прекращают свои разговоры и очень мило отвечают офицеру на его вопросы. Сначала такое щекотливое положение шокировало женщину, потом она привыкла и извлекает из этого определенную выгоду — быстрее обслуживают.

Пока я размышлял таким образом, сберкассовские говорухи расселись по своим местам. И как только они повернулись в сторону посетителей, солнце… исчезло, будто нырнуло в свинцовую тучу.

В этот самый момент к чернявой контролерше обратилась одна посетительница, как потом оказалось, моя старая однокашница. Очень уважаемая в коллективе учительница, предместкома школы. Она пришла сдать профсоюзные взносы.

У нее было в точности подсчитано, вплоть до копеек, сколько надо отчислить денег по определенной шкале. Точность, увы, в данном случае не требовалась: можно округлять и в рублях. Почтенная учительница об этом не знала.

Бланк заявления был безнадежно испорчен. Что делать? Бежать в школу? Посетительница, не теряя надежды, спрашивает: может быть в сберкассе имеется запасной бланк.

— Мы что вам — облпрофсовет? — вопросом на вопрос отвечает темное облачко из-за барьера.

— А почему бы и не иметь запасных на всякий случай? — робко замечает педагог.