Чтобы не делать крюк, я решила срезать путь и пройти не через площадь, как это делала обычно, а дворами, через район целителей. Проскочила в узкий проход между двумя одноэтажными домами и знакомыми улочками поспешила домой, еще не догадываясь чем закончится эта ночная прогулка.

Когда из ближайшего окна раздался приглушенный мужской смех, я сбилась с шага, остановилась и прислушалась. Что-то кольнуло, дрогнуло где-то под коленками. Смех повторился — густой, низкий, с теми самыми бархатными нотками… По спине холодной волной мурашек прокатилось узнавание. Это же...

— Хельм! — раздался визгливый наигранно возмущенный женский голос, подтверждая мою догадку.

Ноги приросли к земле, я замерла, превратившись в каменное изваяние, и могла даже рукой пошевелить.

Это что за дежурство такое? В чужом доме, ночью…с женщиной?

Смех повторился. Кому-то сейчас было очень весело, чего не скажешь обо мне.

Надо уходить, пока не заметили, но вместо этого я, задерживая дыхание и боясь даже пикнуть, подступила ближе к окну, из которого лился приглушенный свет, и осторожно заглянула внутрь. Сердце грохотало так громко, что оставалось только удивляться, как его не слышит парочка, устроившаяся в широком кресле.

Хельм сидел, привалившись к спинке, а на коленях, лицом к нему устроилась Марьяна, в одной коротенькой ночной сорочке, ничего не скрывающей от посторонних взглядов.  Рубашка на джине была небрежно расстегнула, и лекарка, ничуть не смущаясь, водила пальцем по широкой груди, в то время как его руки сминали девичью талию.  Они были так заняты друг другом, что не заметили, как я тихой тенью скользнула от окна. Отступила во мрак, попятилась и, едва не споткнувшись, юркнула за угол дома.

В груди так давило, что не вдохнуть. Больно. Словно мильган оплел меня своими щупальцами и рвет тело в клочья. Зато теперь я поняла, и причину частых дежурств, и о какой жалости говорила Марьяна в бане, и почему я его не интересовала.

На глаза навернулись слезы. Дикие, злые, полные обиды и ревности.

Я развернулась, подхватила подол и со всех ног побежала домой, мечтая оказаться как можно дальше от этого проклятого окна, и парочки, которой нет до меня никакого дела.

Ворвавшись в комнату, я плюхнулась на кровать, ткнулась лицом в подушку и заревела. Громко, в голос, с всхлипами и завываниями.

Столько лет прожила, и даже не догадывалась, что может быть так больно из-за другого человека.

Мне хотелось кричать, что он гад, сволочь, мерзавец… Но ведь это не так…

Хельм никогда ничего мне не обещал, не пудрил мозги, да и вообще вел себя максимально отстраненно, так что даже при огромном желании нельзя в его отношении ко мне нельзя было найти ничего личного и предосудительного, никаких намеков или обещаний.

Тогда почему душу нестерпимо крутило от разочарования и душило чувство, будто меня предали?

Этой ночью сон не желал принимать меня в свои спасительные объятия. Темная душная дрема подступала, но раз за разом я вываливалась из нее в реальность, потому что память рисовала одну и ту же картинку — Хельм на кресле, и Марьяна у него на руках.

Мне было плохо. Внутри одновременно бушевало пламя и завывал лютый холод. Душа стонала, дрожала, покрывалась мелкими трещинами, грозя разлететься на осколки, и собственное бессилие придавливало к кровати.

Его смех все так же звучал в ушах, вспарывая на живую, впивая острыми иглами. Со мной он так никогда не смеялся — приглушенно, по-особенному, с бархатными переливами, проникновенно до дрожи. Так не смеются с невольницами, к которым нет интереса. Такой смех предназначен только для того, кто подобрался ближе, кто сидит на коленях и водит пальчиком по обнаженной груди.

Когда внизу тихо скрипнула дверь и на лестнице раздались знакомые шаги, мое бедное сердце забилось так, что стало страшно как бы не разбилось. Я боялась, что стоит ему только войти, и он сразу все поймет, догадается о моих чувствах. Как тогда смотреть ему в глаза? Как дальше жить под одной крышей?

Дверь открылась, и в комнату ворвался приглушенный свет из коридора. Высокая смоляная тень скользнула по стене, после чего снова стало темно. Ни жива, ни мертва я прислушивалась к тому, как он тихо ходит по комнате, раздевается, тяжело опускается на кровать. Не прошло и пяти минут, как с его стороны донеслось размеренное дыхание. Заснул. Устал, бедняга…

Не мудрено после такого-то дежурства. Совсем себя не бережет.

Мне почему-то казалось, что в нашу скромную обитель нагло ворвался чужой запах, сочный, ядовито-сладкий, с нотками горечи.

Я задыхалась, а в голове пульсировала только одна мысль: ему плевать. Я не вызываю у него интереса. Я не вызываю у него ничего…

Ничего кроме жалости и желания накормить.

Чтобы не зарыдать, закусила край подушки, зажмурилась, всеми силами пытаясь спрятать свою никчемную ревность.

Я действительно жалкая…

Утром, едва за окном забрезжил блеклый рассвет я скатилась с кровати и начала поспешно собираться на кухню. Лучше туда придти на час раньше и ждать на лестнице, под дверью, чем сидеть в одной комнате с Хельмом. Дурная ночь не смягчила моей боли, наоборот разожгла ее до такой степени, что теперь каждый вдох удавался через силу. Я все думала, думала, думала, представляла сколько таких «дежурств» у него было, как он развлекался, пока я как дурочка сидела у окна, ждала, переживала, боялась, как бы с ним ничего не случилось.

Что ж так плохо-то?

— Ты чего так рано вскочила? — сонный голос застал меня врасплох.

Я вздрогнула, уронила кофту на пол и замерла, не в силах произнести и слова.

— Киара? — позвал он.

— Прости. Я тебя разбудила, — прохрипела через силу, снова глотая слезы, готовые сорваться с ресниц.

— Тебе чего не спится? — он приподнялся на локте, сонно потер помятую физиономию и зевнул.

Я отвернулась, потому что взгляд настойчиво опускался на широкую грудь, и тут же огненной вспышкой обрушивались воспоминания о девичьей руке, скользившей по смуглой коже.

— Мистер Розвел попросил сегодня всех придти пораньше. У Яры день рождения, — я поспешно подняла кофту, накинула ее на плечи и, не оглядываясь, бросилась к двери.

— До вечера, — раздалось вслед.

— Да, — прошелестела и захлопнула за собой дверь.

До вечера…как же… На что угодно спорю, что сегодня его ждет очередное дежурство. Бедняга, все силы на благо лагеря отдает!

Уже сбегая вниз по лестнице, я почувствовала, как начинаю злиться. Обида, ревность, злость — все это смешивалось и клубилось у меня в груди.

Я не могла его простить, не хотела! Вот только моего прощения никто и не ждал.

— Киара! Ты чего какая? — воскликнула Альма, едва завидев мою опухшую физиономию, — ты плакала???

— Мне снились плохие сны, — пришлось соврать. Я скорее бы со скалы прыгнула, чем призналась бы в том, из-за кото так сильно болит в груди.

— Из прошлого? — сочувственно спросила она.

— Да.

— Ничего, — подруга погладила меня по плечу, — все пройдет.

— Так, девочки! — мистер Розвел, как ураган ворвался в свои владения, — еще раз проверяем все ли в порядке и готовимся поздравлять именинницу. Она уже на подходе.

Все бросились в подсобку, проверять как там торт и подарки, а я нагнулась над раковиной и умылась ледяной водой, кое-как затолкала свою боль глубоко внутрь и через силу улыбнулась.

— Вы представляете! — заворчала Яра, едва переступив через порог, — я вчера уже легла спать, как от начальничка нашего прилетела записка, с приказом явиться утром на полчаса раньше. Смотрю, вас всех тоже из кроватей выдернул? Изверг!

Мы с Альмой переглянулись, едва успев спрятать лукавые улыбки.

— Хватит ворчать! Иди-ка принеси таз из подсобки, — скомандовала боевая повариха, — нам картошку не во что чистить!

— Таз принеси…картошку чистить…— ворчала Яра, — у меня сегодня, понимаешь ли…а они…

Мы все дружной стайкой скользнули следом за ней. Она распахнула дверь и споткнулась, едва успев схватиться за косяк.