Он смотрел на меня исподлобья, не двигаясь, не отрываясь, и я не могла ничего разобрать в этом взгляде. Тоска, горечь, едва уловимое облегчение — все настолько туго переплелось, что одно от другого не отделить.

Наконец, Хельм, молча прикрыл за собой дверь и удалился в уборную, а я тяжело опустилась на кровать. Прижала руки к груди и в тщетных попытках отдышаться хватала воздух ртом.

Что-то внутри меня дрожало, ломалось, корчилось в агонии, будто трескалась и рассыпалась на осколки защитная оболочка, ограждающая меня от суровой действительности. Внезапно с пугающей ясностью на меня обрушилось осознание того, что если бы он не пришел, если бы с ним что-то случилось, я бы умерла, потому что жизнь без него не имела бы смысла.

Я его люблю.

От этого так страшно стало что словами не передать. По щекам снова побежали слезы. В этот раз тихие, без всхлипов и завываний. Просто солеными каплями по щекам.

Хельм вернулся через пару минут. Он небрежно вытирал руки старым полотенцем, не обращая внимания на то, как по темным волосам сбегали мутные капли и падали ему на плечи.

Я сидела тихо, словно замученная мышь, боясь даже шевельнуться. Между нами в воздухе что-то звенело, гудело от напряжения. Не знаю, что именно. Может, несказанные слова, может, та горькая правда, что открылась мне всего несколько минут назад.

Едва хватало сил чтобы дышать…

Хельм тем временем отошел к своей койке, расстегнул рубашку и, поморщившись, стащил ее с себя. Вдоль широкой спины тянулись две красные запекшиеся борозды — следы черных тварей, бушующих у Барьера.

Мне было больно на это смотреть. Настолько, что зажмурилась, уткнулась лицом в ладони, пытаясь проглотить горький ком, вставший поперек горла. Сидела, тряслась, корчилась от раздирающих в клочья эмоций.

А потом не выдержала…

Всхлипнула горько, отчаянно и со всех ног бросилась к нему. Хельм удивленно вздрогнул, когда я подлетела, обняла его и уткнулась носом в плечо.

— Киара, я весь грязный! — он попытался мягко отстранить меня, но я только головой затрясла и прижалась к нему еще сильнее.

Хельм перестал сопротивляться, замер, едва дыша. Потом осипшим голосом прошептал:

— Все хорошо.

Я заревела еще громче, бессовестно поливая его слезами.

— Ты чего, глупая? — он все-таки развернулся ко мне лицом, но увидев мою несчастную, зареванную физиономию, сдавлено втянул воздух и тут же прижал к себе, — со мной все в порядке. Сейчас просплюсь и завтра, как новый буду. Ты же знаешь. Не плачь.

Я продолжала реветь. Он гладил меня по волосам, шептал всякие глупости, словно успокаивал маленького ребенка, а я боялась разжать руки и отпустить его.

— Ну что ты? — обхватил ладонями мое лицо, вынуждая поднять взгляд.

Я посмотрела в чернильные глаза и окончательно пропала. Словно в тисках сдавило, на давая вздохнуть, пошевелиться, отвернуться.

— Я просто испугалась. Там…сегодня…столько крови…ребята эти…а потом ты так долго не шел, — я икала от волнения, глотала слова, давилась ими, — мне было так страшно…

Взгляд джинна еще сильнее потемнел.

— Тебе надо уезжать отсюда, — произнёс он с мрачной решимостью, — Чем скорее, тем лучше. Здесь тебе не место.

Ну куда я уеду? Куда? Мне жизнь без него не мила. Даже если спрячусь на другом конце света, то от тоски загнусь, завяну, как цветок без воды.

Я все еще пыталась с этим бороться, пыталась спрятать свою трепещущую душу от посторонних глаз, но почему-то казалось, что она, как на ладони. Что стоит ему присмотреться чуть пристальнее, и он все поймет.

— Мне пора идти, — аккуратно высвободилась из его рук, ежась от холода, который тотчас набросился, забираясь под кожу, толпами мурашек спускаясь по спине.

— Иди, — Хельм едва заметно улыбнулся, но взгляд остался прежним — сумрачным, тоскливым, как у одинокого волка, — обо мне не переживай. Я спать лягу. Устал.

Рядом с Хельмом я задыхалась. Мне нужно было оказаться на улице, полной грудью втянуть воздух. И плевать, что он горький с привкусом пепла.

Я собиралась так быстро, как могла — умылась, переоделась, натянув серое рабочее платье вместо рабочего, закрутила волосы в небрежный крендель. Всего пять минут, но когда я снова выскочила в комнату — Хельм уже крепко спал, растянувшись на животе. Его спина, украшенная новыми ранами, размеренно поднималась в такт дыханию, и я едва сдержалась, чтобы не прикоснуться. Мне так хотелось провести ладонью по тугим мышцам, чтобы даже во сне он знал, чувствовал, что я рядом.

Не прикоснулась. Не смогла.

Превозмогая горечь во рту и внезапную боль, сдавившую виски, я отвернулась и тихо вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Пусть спит.

В этот день в столовой было тихо. Повара не галдели, Альма с Ярой не трещали, как две сороки, даже Розвел ни на кого не кричал и не грозился убить половником. Посетители ели, молча уткнувшись в свои тарелки, или переговариваясь в полголоса с соседями, а я и вовсе язык проглотила — слова не могла выдавить. Как отрезало.

Домой хотелось невыносимо, чтобы убедиться, что с джинном все хорошо, и в то же время понимала, что не надо лезть, не надо мешать. Пусть спит, восстанавливается. Сон — лучшее лекарство для него.

Из чужих уст мы узнали последние новости из лазарета. Вроде и хорошие — почти все пострадавшие выжили, а на самом деле нет, потому что ключевое слово — почти.

Молодой маг не выкарабкался. Тот самый, что вчера утром стоял рядом со мной и Янисом и причитал о том, какой джинн — самодур. Магичка ледяная тоже умерла. Ей не посчастливилось оказаться ближе всех к прорыву. Она просто не успела отреагировать, когда появились твари — щип прядильщика вспорол ее как мешок с мукой. Двое парней, простых воинов…

Остальные выжили. Кого-то даже отпустили из лазарета. Но тем четверым уже не поможешь.

К обеду в столовую пришли лекари. Я смотрела на их бледные, изнеможённые лица и не могла поверить, что это они. Что вот эта осунувшаяся тетка — Марьяна, совсем недавно сидевшая на руках у Хельма в короткой ночной рубашке, а старик рядом с ней — Бен. Все они выложились по полной, лечили, вытягивали раненых, не жалея себя.

Розвел им сам лично накрывал на стол…

На ужин почти никто не пришел — людям было не до еды, аппетит пропал. На очаге стоял наполовину полный котел с тушеным мясом и овощами, на подносах сиротливо лежал хлеб, едва прикрытый накрахмаленными салфетками, в кастрюле булькал компот.

— Не пропадать же добру, — расстроенно проговорил мистер Розвел и распорядился отнести ужин в лазарет и казармы, — Может, кто-нибудь все-таки поест… После этого идите по домам. Завтра все уберем.

Мне досталась сумка с большим бидоном компота и хлебом. Туда же я тайком сунула пару баночек с ужином для Хельма, хотя, не думаю, что кто-нибудь стал бы меня за это ругать.

Когда мы с Ярой появились в лазарете, усталые лекари встретили нас без энтузиазма, но от еды не отказались — забрали все, и себе и для тех, кто в ночь придет. После этого все молча разошлись, лекари — к больным, Яра — обратно на кухню, потому что кофту забыла, а я побрела домой, рукой придерживая банки, рассованные по карманам.

Джинн еще спал. Стараясь не шуметь, я накрыла на стол, а потом села тихонько у окна и взялась за книгу. Только читать не смогла, потому что черные твари, скалящиеся на меня с пожелтевших страниц, пугали до дрожи, снова возвращая мыслями к погибшим.

Больше книг у меня не было. Я забралась на кровать, свернулась комочком и, обхватив руками подушку, не отрываясь смотрела туда, где спал Хельм.

…Когда сквозь дрему донеслись какие-то звуки, я с трудом разлепила глаза и тут же вскочила, увидев, что Хельм уже проснулся и теперь, потягиваясь, сидел на кровати.

— Ты как? — спросила я, подойдя к нему ближе и пристально всматриваясь в еще сонную, помятую физиономию.

— Нормально, еще бы поспать, — он пожал плечами, зевнул в кулак, а потом кивнул на стол, — что у нас за праздник?