— Ну! Ну! Что ты видишь? — спрашивали у него двое.

— Вижу! — кричал Напролом. — Вижу наших! Они у пещер!

— Ты узнаешь кого-нибудь?

— Пока нет… Вот, кажется, узнаю… Впереди стоит и смотрит на нас Сокрушай… Бегают дети… Какая-то женщина несет сучья для Костра… Народу возле Сокрушая собирается все больше и больше… Теперь все смотрят на нас!..

Самый Большой уже давно чувствовал дух человеческого жилья. Тревожась, зверь поднимал хобот, хлопал ушами, замедлял шаг, норовил остановиться. А седоки подгоняли его — криками, ногами, направляя прямо к людям, которых все больше собиралось у чернеющих в подножии Горы пещер.

Путешественники могли спрыгнуть с Самого Большого и вести его за собой, держа хотя бы за уши, но им — по понятной причине — хотелось, НАДО БЫЛО подъехать к своему племени на мамонте.

Перед речкой зверь уже в который раз остановился; перед толпой встали в защитный ряд воины и охотники с копьями в руках.

Но уже кто-то узнал в Оседлавших Мамонта своих.

— Смотрите — да ведь это же Напролом!

— А за ним — Дум!

— Хоть-Куда…

Неизвестно, что заставило Самого Большого сделать последние два десятка шагов, какие слова Дума, шептавшего ему на ухо, но зверь послушался их, пересек речку, проскрипел камнями на берегу и ступил на глинистую землю, истоптанную внуками Горы. Путешественники сидели на нем гордо и смотрели на всех независимо.

Толпа попятилась, забубнила-забормотала, то тут, то там слышались вскрики женщин.

Сокрушай и Шито-Крыто стояли чуть в стороне от толпы. В глазах их то и дело вспыхивали и прятались те же изумление и страх, которые поразили толпу.

Мамонт шел, толпа пятилась, пятилась — до тех пор, пока задние не уперлись спинами в камень Горы. Воины отступали вместе со всеми. Они не метнули копья лишь потому, что знали: мелкие раны только разъярят зверя.

И тут… и тут — вы не поверите, но так оно и было, потому что об этом рассказывают рисунки на шпатовой стене, — внуки Горы стали… смеяться! Сначала смеяться, потом — хохотать, показывая на мамонта с седоками на спине пальцами, а после и вовсе уж кататься по земле — кататься, гогоча и дрыгая ногами. Хохот стоял такой, что Гора отвечала ему громовым эхом. Но может быть, она тоже смеялась, Гора?..

Оседлавшие Мамонта представляли встречу со своим племенем совсем другой.

— Что это с ними? — переглядывались они. — Неужели внуки Горы сошли за это время с ума?

И седоки не осмеливались слезть с Самого Большого и так и сидели на нем, то глядя на грохочущую толпу, то друг на друга.

А Сокрушай и Шито-Крыто, стоявшие рядом, сумрачно, исподлобья смотрели на все и не говорили пока ни слова.

Толпа наконец устала хохотать. Внуки Горы, все еще всхлипывая, вставали, отряхивались, стирали с лиц слезы, тоже переглядывались, переводили глаза на мамонта и… как прежде, жались к камню Горы. Они вели себя совершенно непонятно!

Дум спрыгнул с Самого Большого и двинулся к людям.

— Эй! — сказал он. — Привет!

Ответили ему не сразу — сперва долго разглядывали. Потом слово "привет!" раздалось несколько раз там и сям.

— Это я, Дум, — продолжал Оседлавший Мамонта, — а там, на спине Самого Большого, сидят Напролом и Хоть-Куда.

— Напролом и Хоть-Куда! — вразнобой повторила толпа.

— Что с вами стряслось? — спросил Дум. — Отчего вы смеялись там, где полагается ахать и охать, а то и визжать от страха?

В толпе Дум заметил движение и увидел своего брата Дома. Он несмело пробирался к нему.

— Это в самом деле ты, Дум?

— Я, а кто же еще! Я вернулся, вот и все. Можешь меня пощупать.

— Но ведь ты должен был сгинуть в Бездне! — сказал Дом, ощупывая руки брата, трогая лицо, волосы и уши.

— После я расскажу, почему этого не случилось. Это долгая история, на много-много вечеров. Ответь-ка мне сначала, почему вы смеялись, как сумасшедшие, когда увидели нас?

— Я скажу, но ты не поверишь.

— Говори.

— Наверно, от ужаса.

— Что?! — Дум даже отступил на два шага.

— Помнишь, Дум, как, уходя к Краю Земли, ты учил нас смеяться?

— Учил…

— Ну так вот: сделав одно, ты не сделал другого.

— Чего же?

— Ты не рассказал нам, что смешно, а что не смешно. Смеяться-то мы научились, это оказалось занятной штукой, но, сдается, мы смеемся не тогда, когда нужно и не над тем, что смешно.

— Что за чепуха!

— Чепуха? Суди сам. Вдруг мы загогочем, — жаловался Дом, — когда увидим, что одного из наших придавило деревом. Или расплачемся, если кто-то потешно шлепнется в лужу. В общем, у нас с появлением смеха все разладилось. Смех — он не такой простой, как кажется. Наверно, ты открыл его слишком рано. Нам, видимо, нужно еще какое-то время порычать…

— Дум! — послышался голос Вождя. — Дум, подойди-ка ко мне!

Дум повернулся к Сокрушаю.

— Если тебе, вождь, хочется поговорить со мной, почему бы не подойти ко мне?

— Я могу подойти, — прорычал Сокрушай, — но только для того, чтобы… — от злости он даже недоговорил.

— А я думал познакомить тебя с Самым Большим, — Дум сделал несколько шагов к мамонту и погладил его мощные желтые бивни.

В этот момент послышался кашель Шито-Крыто.

— Вот видишь, Дум, что значит путешествие! А ведь это я надумал тогда послать тебя к Краю Земли!

— Справедливо, мудрейший, — ответил Дум. — Но ты никак не ожидал, что я вернусь.

— Дум, — снова прорычал Сокрушай, — ты привел Самого Большого для еды? Если так, я, пожалуй, прощу тебе то, что ты вернулся. У нас давно не было хорошей добычи.

— Нет, о вождь. Самый Большой — наш друг. Он уйдет отсюда, коль захочет, живым и невредимым.

Толпа отлепливалась от Горы и постепенно, шажок за шажком приближалась к разговаривающим, со страхом, однако, поглядывая на огромину мамонта.

— Ежели он уйдет, — заворчал вождь, — ежели уйдет…

— Ты хотел сказать, что мы останемся тогда без еды? Напролом, ну-ка глянь на голубей над собой!

Охотник, державший лук наготове, поднял его, прицелился, выстрелил — голубь, пронзенный стрелой, упал между Думом и Сокрушаем. Вождь, не веря своим глазам, уставился на мертвую птицу.

И все же поднял голову.

— Дум, тебя посылали к Краю Земли, чтобы там заглянул в Бездну и свалился в нее. Ты не выполнил наказа!

— О великий! Оказалось, для того, чтобы заглянуть в Бездну, не обязательно ходить так далеко. Хочешь сейчас же увидеть ее?

— Зачем мне Бездна! Покажи ее Шито-Крыто, это по его части.

— Шито-Крыто, хочешь? Хочешь заглянуть в Бездну?

— Заглянуть в Бездну? Ты думаешь, Дум, у меня нет других дел и забот? Сколько угодно! Время ли интересоваться Бездной, когда дух Горы Тарарам начал вдруг, отвечая мне, шепелявить? А еще я ломаю голову над тем, как приостановить лето, чтобы мы успели запастись всем необходимым на зиму. И вот что еще мне досаждает: к нам повадились странные на вид огненные по краям облака — я и думаю, как от них отмахаться… Видишь, Дум. сколько у меня хлопот! А ты пристаешь ко мне со своей Бездной! Советую тебе забыть о ней и заняться настоящим делом!

Сокрушай тем временем уже подозвал к себе Напролома, и оба о чем-то разговаривали, поочередно держа в руках лук. А Хоть-Куда уже смешался с толпой и что-то говорил, говорил…

Вот какой была долго ожидаемая встреча наших путешественников со своим племенем, с вождем Сокрушаем и шаманом Шито-Крыто.

В тот же день мамонт был отпущен восвояси. Проводить его пошли все трое — а за ними, в отдалении, следовали почти все внуки Горы. Вождь и шаман на этот раз стояли позади всех.

Самый Большой долго не понимал, почему люди то ли отпускают его, то ли прогоняют — он успел привыкнуть к ним и даже, если можно так сказать, полюбить их, особенно Хоть-Кудая, который приносил ему самую вкусную еду и всегда помногу.

Дум, Напролом и Хоть-Куда шлепали мамонта по мохнатому боку, говорили: "Ну иди же, иди!", но он все стоял, протянув к людям хобот, касаясь им то одного, то другого, не веря или не понимая, что они хотят распрощаться с ним навсегда.