И действительно, спал я мало. Моя бедная голова сногсшибательного детектива буквально раскалилась. Я сомкнул глаза только в пять часов утра. Как я позже узнал, в это же время закрыла глаза и Мисс Пэрль. Только вот она их больше никогда не открыла снова.

Я встал в девять часов с жуткой головной болью, как с похмелья. И немедленно позвонил госпоже Жакье.

– Я еще не видел газет сегодня утром, – сказал я. – Не знаю, пишут ли они об этом, но ночью в цирке произошел несчастный случай.

– Да. Мисс Пэрль. А...

– Мне удалось связаться с акробатами до несчастья. Вашего мужа больше нет с ней. Он последовал за ней в Лондон, Брюссель, потом опять в Лондон в прошлом ноябре и, похоже, остался в Англии. Кажется, он влюбился в наездницу.

– Определенно.

– Да. Я пошлю телеграмму моему лондонскому сотруднику (как же!)... и сообщу вам результат.

После чего я проверил, на месте ли фотография Жакье. ("Простите меня за наездницу, но живые есть хотят".)

Долго смотрел на снимок Мисс Пэрль, прежде чем спрятать в ящик, и отправился на улицу Перль, (Ничего себе совпадение!) Мне требовалось задать кое-какие вопросы рабочим литейной мастерской Ларшо.

Их силуэты все так же вырисовывались на все том же пылающем фоне работающих печей, 1700 °! Как сказал тогда рабочий, не стоит опускать туда руку. Мужчина, снимающий пену длинной ложкой с кипящего в тигле дьявольского супа, напомнил мне Дьявола, к которому, при условии, что он вас пригласит, следует являться как раз с ложкой на длинном черенке.

Без проблем мне удалось заполучить фамилию и адрес несчастного сошедшего с ума в прошлом ноябре (Шарль Себастьян, улица Меслай), а также кое-какие подробности относительно его болезни и ее проявлений. Похоже, он боялся огня. Что, очевидно, сильно осложнило жизнь литейщика. Естественно, при данной профессии лучше быть пироманом, чем пирофобом.

Я отправился на улицу Меслай.

* * *

Пожилая женщина, открывшая мне дверь, походила на прислугу госпожи Жакье. Она и была ее сестрой.

– Господин Шарль Себастьян дома? – спросил я.

– Боже мой!.. Да, он здесь... но...

Я напустил на себя вид, соответствующий обстоятельствам.

– Не вполне будучи здесь... Знаю. Можно войти? Проникнув внутрь, я преподнес ей сочиненную на ходу историю, после чего у нее не осталось ни малейшего сомнения в моем праве расспрашивать о душевнобольном и осмотреть самого душевнобольного. Я узнал, что Себастьян три месяца провел в лечебнице, потом буйный период прошел, и его вернули в семью. То есть, к матери и тетке.

– Скажите, вы ведь не заберете его снова? – взволновалась последняя. – Знаете, он себя хорошо ведет... Это не жизнь, когда кто-то из родных в психушке... Мы из кожи вон лезем, чтобы только его оставили с нами...

Я ее успокоил и попросил разрешения взглянуть на больного.

– Сюда... – она открыла какую-то дверь, – К тебе пришли, Шарль, мой малыш.

Следом за ней я прошел в роскошную комнату, неплохо обставленную. Не без удивления я заметил телевизор. Старушка должно быть обратила внимание на удивление, с каким я осматривал комнату.

– Видите ли, сударь, мы беднее, чем кажется. Моей сестре, в ее-то годы, пришлось пойти в услужение к бывшей хозяйке Шарля. Очень славная женщина. Может, она, конечно, слегка с приветом...

Она спохватилась, прижав руку к беззубому рту.

– Хм-м... Короче, все, что вы здесь видите, телевизор и прочее, еще с тех пор, когда он работал.

– Он был хорошим рабочим?

– Великолепным.

– И, разумеется, неплохо зарабатывал?

– Он много работал сверхурочно. Часто работал по ночам...

– Да, да, конечно!

Чертов Себастьян! Сверхурочно! Больше тебе не поработать! И все же я не мог смотреть на него без невыразимого болезненного ощущения в сердце. Сидя в кожаном кресле перед телевизором, он уткнулся остановившимся взглядом в серый экран. Он был хорошо сложенным мужчиной, едва ли 35 лет, но седым, как глубокий старик.

– Смотрите, как он хорошо себя ведет, – прошептала бедная добрая женщина.

– Как картинка...

Я вынул из кармана фотографию и подошел к психу. Тронул его за руку:

– Я хочу с вами поговорить, Себастьян.

Он молча смотрел на меня. Я резким движением сунул снимок ему под нос.

– Жакье, – объявил я.

Он заворчал. Как поросенок. Совсем маленький поросенок.

– Какое имя вы произнесли? – спросила старушка.

– Жакье. Фамилия его хозяйки. Или мужа хозяйки. Она печально покачала головой:

– Не надо, сударь, он не любит этой фамилии. Между тем, госпожа всегда была такой доброй к нему.

– У душевнобольных свой мир... Ну что ж, я думаю, мне пора идти. Вид у него спокойный...

– О! Он спокоен, сударь... Он спокоен! Не правда ли, Шарль, ты славный, мой малыш, ты всегда такой славный?

Воркуя над ним, она повернулась ко мне спиной. Я сунул в рот трубку и чиркнул спичкой.

– Боже мой! – вскрикнула старушка, оборачиваясь.

– Так значит, вы не знали? Огонь... огонь...

Больной судорожно дернулся в кресле, как от электрического разряда. На его лице отразился безумный страх. Потом скрюченными руками он взъерошил свои седые волосы и зашелся в смертном вопле.

* * *

Когда тем же вечером я около 9 часов явился на улицу Ториньи, дверь мне открыла не жалостная мать Шарля Себастьяна. Я вздохнул свободнее. После утренней сцены я вовсе не жаждал оказаться в обществе кого бы то ни было из членов этой семьи. Итак, на мой звонок отозвалась не госпожа Себастьян, а обыкновенная горничная, которую я уже видел во время первого визита. Я напомнил свое имя, добавив, что у меня свидание с мадемуазель Одетт, но, если госпожа Жакье принимает, я засвидетельствую мое почтение. Сам господин Жан Марёй не сказал бы лучше.

– Госпожи нет дома, – ответила горничная. (Подразумевалось: Как удачно!) Что до мадемуазель, она в своей комнате. (Тоже как удачно.)

– Больна?

– Нет, сударь. Следуйте за мной, сударь.

Я последовал за ней. Довольно красивые ноги в немного слишком тонких чулках для такой службы. Она явно собиралась на танцы, на улицу Добродетелей или в другое место. Дойдя до спальни Одетт, она постучала в дверь.

– Она теперь запирается? – заметил я.

– Да, сударь.

– Самое время.

Она чуть не фыркнула. Потом приблизила губы к двери и сказала несколько слов. Одетт появилась в дверном проеме.

– Прошу вас, заходите.

На ней был халат, надетый поверх бледно-зеленого шелкового неглиже. Выглядела она усталой, еще не оправившейся после всех встрясок.

– Садитесь. Могу я вам что-нибудь предложить?

– Нет, спасибо. Я сел.

– Вы маленькая лгунья, – сказал я.

Она побледнела:

– Я?

– К кому еще я тут могу обращаться? Да, вы. Его зовут не Жан. Я слышал его имя, но позабыл. Во всяком случае, не Жан. Вы знаете хотя бы, о ком я говорю?

– Но о... не о господине Марей, конечно.

– Нет, не о Марей. Я говорю о Латюи. Так как, хотя я и позабыл его имя, фамилию помню. Латюи, по прозвищу Жеманница, сбежавший из тюрьмы, убийца Кабироля, бисексуальный педик, при случае не пропускающий такого лакомого кусочка, как вы...

– Как вы можете...

– Догадаться?

– Я не спрашиваю, о чем вы догадались или нет, – закричала она. – Я вас спрашиваю, как вы смеете обвинять меня?!

– Но я вас и не обвиняю, малышка. Я констатирую факт. Только и всего. Я констатирую, что вы – жертва и рискуете наделать таких опрометчивых поступков, что не останется ни малейшего шанса вас вытащить. Послушайте...

Я встал, подошел к ней вплотную и тихо спросил:

– Он здесь?

– Мы одни, – запротестовала девушка.

– Я все же предпочел бы разговаривать тише. Послушайте...

Я привлек ее к себе и почувствовал, что ее трясет. Я зашептал ей на ухо:

– Он был вашим любовником до того, как отправиться в тюрьму. Вы познакомились с ним в окружении Кабироля. Вы бывали у того, как дочь своего отца, приятеля ростовщика; он бывал там, как бывают друг у друга мошенники и укрыватели краденого. В тот роковой день он находился на улице Фран-Буржуа, когда вы зашли к ростовщику. Я не думаю, что вы присутствовали при убийстве. Но он-то оказался свидетелем ваших пререканий с Кабиролем. Он убил его отчасти из-за денег, отчасти из ревности. Оба чувства составили взрывчатую смесь. А теперь он шантажирует вас, угрожая раскрыть ваше присутствие там. Убежав, он спрятался в развалинах башни Изабеллы Баварской, ожидая, пока все устаканится. К несчастью, Баду выбил его с позиции. И Баду умер. Тогда он пришел к вам искать убежище. Не скажу, что в таких домах, как ваш, полно тайников и скрытых лестниц, но зато множество уголков, где можно спрятаться, особенно если ваш сообщник запирается на ключ. Он потребовал, чтобы вы его приняли. И даже кое-что еще...