Сдержать улыбку не получается, и я шепчу:

— И я. Ладно, зови детей, надо их покормить, потом поиграют.

Антон согласно кивает и выходит из кухни.

А я пытаюсь успокоить бешено бьющееся сердце.

Следующие полчала дети поглощают еду. Ну, как поглощают — закидывают в рот, практически не жуя.

— Не торопитесь, — сетую я, — ваша игра от вас никуда не убежит.

— Угу, — сопят оба и продолжают жевать с той же скоростью.

Вскоре отодвигают в стороны пустые тарелки и наперегонки несутся в зал.

Мы с Антоном болтаем ни о чем, и вдруг в воздухе что-то меняется.

— Надь, — накрывает мою ладонь своей он, — я хочу кое-что прояснить.

Ну начинается… Кто сказал, что фразы «нам нужно серьезно поговорить» боятся мужчины, тот кое о чем умолчал: ее боятся и женщины.

Я вздыхаю.

— Говори.

Сейчас наверняка будут всякие «но». Знаю, плавала.

— Ты мне нравишься, очень. Но если я тороплюсь, ты только скажи. Я хочу, чтобы тебе было со мной комфортно.

Мои глаза расширяются до невиданных размеров, и я приоткрываю рот в изумлении. Ого! Я как бы не это «но» имела в виду…

Там на небесах точно ничего не перепутали? Такое ощущение, что я сорвала джекпот. Я, Кошечкина Надежда, которая до этого в жизни ничего не выигрывала!

Мало того, что этот мужчина безумно мне нравится, так это еще и взаимнее некуда.

О-фи-геть!

— Чем больше я с тобой общаюсь, тем больше ты мне нравишься.

И пока я размышляю, как бы ответить ему покрасивее, на кухню залетает Вера.

— Я попить водички.

Она хватает стакан, наливает воды из фильтра, быстро его опустошает и снова несется в зал.

Однако не рассчитывает траекторию, запинается о порог кухни и с шумом падает. Я ойкаю и замираю.

Ее красивое платье задирается, оголяя ноги, и Вера лежит в таком положении несколько секунд, потом резко вскакивает и поправляет платье.

— Мне не больно, мне не больно! — морщит нос она.

Уж не знаю, кого дочь пытается в этом убедить, — меня или себя.

— Иди сюда, — подзываю я ее.

Осматриваю коленки — ну что ж, ущерб и правда совсем не велик, бывало гораздо хуже.

— Давай обработаем перекисью и наклеим лейкопластырь?

— Давай.

После того как я провожу необходимые манипуляции, я отпускаю ее в зал и наконец замечаю, что Антон, бледный как мел, пялится в ту точку, где стояла Вера. Да и вообще, он ведет себя подозрительно тихо уже несколько минут.

— Антон, что с тобой?

Он переводит на меня какой-то странный взгляд и глухо шепчет:

— Тебе все-таки придется мне сказать, кто ее отец, Надя.

— В смысле? — хмурюсь я в недоумении.

Что на него нашло?

— Кто он, скажи? — уже громче говорит Антон.

— Да что случилось?

— Подожди секунду.

Он достает из кармана телефон и кому-то звонит.

— Привет, тоже рад тебя слышать. Да, все нормально, ты как? Отлично. Пришли мне, пожалуйста, свое фото, ну то, помнишь, с которого я вечно смеялся. Да-да, оно. Какой сканер, просто на телефон свой сфотографируй, и все. Хорошо, жду.

Он кладет трубку на стол и переводит на меня цепкий взгляд.

— Надя, скажи мне правду, это очень важно!

Я молчу. Не понимаю, что происходит, чего он так взбеленился вообще и какое ему дело до отца Веры.

— Ну же?!

Его аж потряхивает, и я понимаю: не отстанет. Понятно одно, он резко изменился именно после того, как дочь упала. Что-то увидел? Но что он мог увидеть такого, чего еще не видел, они ведь не раз общались. У нее на теле нет каких-то приметных родимых пятен, больших родинок или чего-то подобного.

Что же он там такого разглядел?

Странно…

Набираю воздуха и, пока не передумала, отвечаю правду:

— Я не знаю, кто ее отец.

Я смотрю на него не отводя взгляда. Чему быть, того не миновать. Не захочет после такого со мной общаться, что ж, пойму и не стану обижаться. Хотя кому я вру, стану, конечно.

— То есть как это ты не знаешь? — таращится на меня Антон.

— А вот так это, — развожу руками я и невольно начинаю злиться, что приходится выставлять себя в таком свете.

Быстренько встаю, чтобы закрыть дверь на кухню, — этот разговор явно не для детских ушей.

— Можно подумать, у тебя никогда не случалось… э-э-э… м-м-м… приключений на одну ночь.

Он закашливается, а потом невозмутимо пожимает плечами:

— Случалось.

— Ну вот, и у меня такое было целый один раз. Я встретила отца Веры у нас на побережье в одном из клубов. Мы провели вместе ночь, а потом появилась дочь.

— Как назывался клуб? — продолжает допрос Антон.

— Я не помню! Ничего не помню: ни названия клуба, ни того, как зовут отца Веры, ни подробностей ночи, — на повышенных тонах продолжаю я. Становится жутко стыдно. — Даже его лица не помню! Доволен?

— Ну хоть месяц и название курорта помнишь? — спокойно интересуется он, не реагируя на мой эмоциональный всплеск.

— Да. Дивноморское, июнь.

— Год какой?

Я называю, и лицо Антона вытягивается. В этот момент его телефон пиликает, и он хватает его со стола. Его пальцы бегают по экрану, а потом он протягивает мобильный мне:

— Вот, смотри!

Я беру его телефон в руки, и теперь вытягивается уже мое лицо. Я смотрю на копию Веры. Девочка на черно-белом фото насупилась и смотрит прямо в камеру. На ней коротенькое платье и бант на голове. Она так же морщит нос и сжимает кулачки, как это делает Вера. Правда, видно, что волосы светлые, но лицо-то одно и то же, прямо один в один.

Я в полном шоке подмечаю, что у девочки на фото даже ноги скрещены так же, как любит скрещивать Вера. Такая позиция похожа на одну из танцевальных, но это не она, потому что так стоять неудобно всем. Кроме моей дочери и, видимо, незнакомки с фото.

— Кто это? — хрипло вопрошаю я, переводя растерянный взгляд на Антона.

— Моя мать. И да, Надя, я был в Дивноморском в том самом июне. И тоже провел ночь с девушкой, которую сейчас и не вспомню. Разве что… по-моему, она была брюнеткой.

Он переводит взгляд на мои русые локоны.

Я провожу по ним ладонью и бледнею.

О господи… Сердце начинает стучать с такой силой, что мне становится страшно — как бы удар не схлопотать.

Я ведь в тот период жизни и правда была брюнеткой.

За всю жизнь много цветов испробовала: платина, блонд, рыжий, разные оттенки каштана, черный.

Помню, что тогда как раз была брюнеткой. Помню только потому, что решила больше не краситься в черный, когда забеременела, и цвет сходил очень медленно, что жутко меня бесило.

Постепенно я вернула природный цвет волос, да так его и оставила.

Я во все глаза смотрю на Антона.

— Я тогда была брюнеткой.

Глаза наливаются слезами из-за переизбытка эмоций. Быть этого не может! Неужели он — Верин отец? Да ну на фиг!

В такое совпадение я уж точно не поверю.

В памяти резко проносятся все наши случайные встречи. Случайные ли? Теперь вопрос. Нас ведь реально разве что лбами не сталкивали до тех пор, пока мы не начали общаться по-человечески. И что, если нас сводили не только и не столько ради нас, но и ради дочери?

«Чудо случится, когда пойдет снег…»

И ведь и правда случилось. И снег, и чудо, и Чудов. И что-то мне подсказывает, Вера юлила, когда с грустью сообщила, что не станет просить у Деда Мороза отца на этот Новый год.

Однако это слишком серьезный вопрос, чтобы полагаться на догадки и совпадения.

Надо узнать наверняка.

Мы с Антоном смотрим друг на друга ошалевшими взглядами, он даже пытается улыбнуться, однако улыбка выходит кривой.

И практически одновременно выдаем:

— Давай сделаем ДНК-тест!

Неделю спустя

Мы с Антоном выходим из клиники, и я держу в дрожащих руках белый конверт с результатами анализа.

Все это время мы не заговаривали с ним об этом. Точнее, он пытался, но я попросила этого не делать.