Под распахнутой мантией, как я уже говорил, виднелось белое шелковое платье с низким вырезом, перехваченное золотой опояской в виде двуглавой змеи, очень похожей на ту, что она носила в Коре, на руках не было никаких украшений; в правой руке она держала систр с драгоценными камнями и колокольчиками.

Ни одна императрица не могла бы выглядеть более величественно, и ни одна женщина не была хотя бы наполовину так прекрасна, ибо человеческая красоты Айши сочеталась с особым, свойственным только ей сиянием духа. Увидев ее, мы уже не могли отвести от нее глаз. Ритмическое покачивание тел жрецов и жриц, их торжественно-величавое приветственное песнопение, что отдавалось мощным эхом от сводчатого потолка, ослепляющие факелы — все это ускользало от нашего внимания. Перед нами с широко разведенными в знак приветствия руками восседала совершенная, бессмертная женщина, нареченная одного из нас, подруга и повелительница другого; весь ее божественный облик дышал тайной, любовью и силой.

Мы прошли между шеренгами иерофантов; Орос и жрецы оставили нас вдвоем, лицом к лицу с Айшей. Она подняла скипетр — пение смолкло. В наступившей тишине она встала с престола, спустилась по ступенькам, подошла к Лео и коснулась его лба систром.

— Вот он, Избранник Хесеа! Смотрите! — воскликнула она звучным, мелодичным голосом.

Жрецы и жрицы откликнулись громовым криком:

— Слава Избраннику Хесеа!

Еще не замолкли звуки этого радостного приветствия, как Айша сделала знак, чтобы я встал рядом с ней, взяла Лео за руку и притянула его поближе — так, чтобы он стоял лицом к шеренгам жрецов и жриц в белых одеяниях. Продолжая держать его руку, она заговорила; голос ее звучал ясно и звонко, как серебряный колокольчик:

— О жрецы и жрицы Хес, служители ее и Матери Вселенной, внемлите моим словам. До сих пор вы видели меня только в пеленах и капюшоне и не знали, каков мой истинный облик; сегодня впервые предстаю перед вами с открытым лицом. Почему — вы сейчас узнаете. Видите ли вы этого человека, которого считали незнакомцем, забредшим в нашу святыню вместе со своим спутником? Я говорю вам, этот незнакомец мне хорошо знаком: некогда, в прежнем забытом существовании, он был моим господином; и вот он снова отыскал меня, свою возлюбленную. Так ли это, о Калликрат?

— Да, так, — подтвердил Лео.

— Жрецы и жрицы Хес, как вы знаете, те, кто восседает на этом троне, испокон веков обладают правом выбирать себе господина — это право освящено древним обычаем. Так ли это?

— Да, так, о Хес, — ответил общий хор.

Она помолчала, с бесконечно нежным выражением лица повернулась к Лео, троекратно ему поклонилась и медленно опустилась на колени.

— Скажи, — молвила Айша, глядя на него своими восхитительными глазами, — скажи перед всеми, здесь присутствующими, и перед всеми свидетелями, которых ты не можешь видеть, принимаешь ли ты меня как свою нареченную, свою невесту?

— Да, госпожа, — ответил он тихим, дрожащим голосом. — Отныне и навсегда я принимаю тебя.

Среди общего молчания Айша поднялась, бросила свой скипетр-систр на пол и протянула руки к Лео.

Лео наклонился и хотел поцеловать ее в губы. Но его лицо вдруг смертельно побледнело. В сиянии, которое струилось от ее лба, его волосы ярко засверкали. Но, странно, этот сильный человек весь дрожал, как тростинка, впечатление было такое, будто он сейчас упадет.

Айша, видимо, заметила это; прежде чем их губы соприкоснулись, она оттолкнула его, и ее лицо вновь заволоклось серой пеленой страха.

Все это произошло в одно мгновение. Айша отодвинулась, но тут же взяла его за руку и поддерживала, пока он не перестал пошатываться и не обрел прежнюю силу.

Орос возвратил ей скипетр, она подняла его и сказала:

— О мой возлюбленный, мой повелитель, займи предназначенное тебе место, где отныне ты будешь всегда восседать рядом со мной, ибо вместе с собой я отдаю тебе нечто, чего ты даже не можешь представить и о чем ты узнаешь в свое время. Воссядь же на трон, о Нареченный Хес, и прими поклонение жрецов.

Услышав это, Лео вздрогнул.

— Нет, — ответил он. — Здесь и сейчас я объявляю во всеуслышание: я простой человек и ничего не знаю о чужих богах, об их всевластии и о том, как им следует поклоняться. Я не допущу, чтобы хоть кто-нибудь преклонил колена передо мной, свои же колена, здесь, на земле, я могу преклонить лишь перед тобой, Айша.

Его смелая речь вызвала сильное удивление, все зашептались, и в это время послышался громовой Голос:

— Берегись гнева Матери, о Избранник!

И опять лицо Айши омрачилось тревогой, но она тут же овладела собой и со смешком сказала:

— Я должна удовольствоваться этим. Ты будешь почитать лишь меня, о мой любимый, и в твою честь прозвучит обручальная песнь, вот и все.

Лео не оставалось ничего иного, кроме как подняться на трон; в этой сверкающей мантии он был необыкновенно хорош собой, однако чувствовал себя неловко, как, впрочем, на его месте чувствовал бы себя любой другой человек такой же веры и происхождения. К счастью, если и предполагалось совершить какой-либо полуязыческий обряд, Айша нашла способ предотвратить его; и вскоре и увлеченные певцы, и мы, слушавшие их стройное пение, забыли обо всем происшедшем.

К сожалению, мы почти не понимали слов, ибо пели они неотчетливо и на тайном жреческом языке, хотя мы и улавливали общий смысл.

Начали, очень тихо, женские голоса: в их пении как-то странно смещались время и пространство. Мотивы радостные перемежались с печальными, в которых слышались вздохи, всхлипывания, отзвуки долгих страданий; заканчивалось же все ликующим пеаном, пели попеременно то мужчины, то женщины, а затем все вместе, единым хором, который с каждым повторением припева становился все громче и громче, пока не достиг оглушительной кульминации — и тогда вдруг смолк.

Айша поднялась и взмахнула скипетром; все, кто там находился, трижды поклонились и с тихой, сладкозвучной песней, похожей на колыбельную, направились — через все Святилище — к резным дверям, которые, пропустив последнего из них, сами затворились.

Остались только мы, жрец Орос и жрица Папаве — она должна была прислуживать своей госпоже; только тогда Айша — все это время она сидела, глядя прямо перед собой пустыми дремотными глазами, — как будто пробудилась; она поднялась и сказала:

— Замечательная, не правда ли, песнь — и такая древняя! Ее пели на свадебном пиру Исиды и Осириса в Бехбите, в Египте, там я ее и слышала — задолго до того, как поселилась в темных пещерах Кора. Я часто замечала, мой Холли, что мелодия живет дольше, чем что-либо другое в этом изменчивом мире, хотя слова редко остаются неизменными. Скажи, любимый, каким именем тебя называть? Ты же Калликрат и…

— Зови меня Лео, Айша, — ответил он. — Этим христианским именем меня нарекли в том единственном существовании, которое я знаю. Калликрат, видимо, был несчастливцем, а его поступки — если только он не простое орудие судьбы — не принесли добра ни наследникам его тела либо души, ни женщинам, с которыми переплелась его жизнь. Зови же меня Лео, я и так уже слишком много слышу об этом Калликрате с той ночи, когда в последний раз видел его останки в пещере Кора.

— Да, я помню, — сказала она, — как ты увидел самого себя на узком каменном ложе, а я спела тебе песню о прошедшем и будущем. Я уже забыла эту песню, в моей памяти уцелели лишь две строки:

Вперед же — без устали в облачении великолепия,

Пока не исполнится срок, что отпущен судьбой,

и не опустится занавес мглы.

Да, мой Лео, сейчас мы «в прекрасном облачении славы», но близится сужденный судьбой срок. А там и наступит ночь. — Она вздохнула и нежно поглядела на него. — Я говорю с тобой на арабском языке. Ты не забыл его?

— Нет.

— Тогда мы всегда будем говорить с тобой по-арабски: это мой самый любимый язык, ведь на нем, ползая у ног матери, я лепетала свои первые слова. А теперь оставьте меня, — я должна подумать. И еще, — добавила она задумчиво, со странной, многозначительной интонацией, — я должна кое-кого принять в этом Святилище.