В ресторан поехали, кроме Задера, супруги Картошины, Убейко и Семенов-второй. У всех камень свалился с души, – Адольф Задер был цел, весел и полон бурных планов. Пили водку и французское вино. Чувствовалось, что этот вечер кончить просто нельзя.

В ресторане просидели до закрытия, затем взяли автомобиль и поехали на угол Иоахимсталерштрассе и Курфюрстендамм. Картошин, сидевший с шофером, поманил пальцем стоящего под липой человека в котелке. Тот подбежал и шепотом вступил в разговор.

– Только неделю тому назад открыт, останетесь довольны.

– Девочки будут?

– Первые красавицы. Абсолютно голые. Роскошный оркестр. Посетители исключительно американцы и русские.

– Едем.

Незнакомец встал на подножку. Автомобиль свернул в боковую улицу, в другую и остановился на углу. Все вышли. На пустынном тротуаре (немцы все уже спали, наевшись картошки) появился второй незнакомец в котелке. Первый указал на него;

– Не шумите. Спокойно. Он вас доведет. Подошли к воротам, над которыми была надпись:

«Воскресная школа». Второй незнакомец прошептал: «Тсс!» – и открыл под воротами дверку в темное помещение, где Семенов-второй споткнулся о пустые бутылки. Здесь разделись, светя карманным фонариком. Затем поднялись в длинную, оклеенную грязно-зелеными обоями комнату. У стен стояли столы и детские парты, под потолком – лампочки, обернутые розовой бумагой. На стене – карта обоих полушарий. У изразцовой печки сидел старичок гитарист, перед ним сизый скрипач в смокинге – человек с провалившимися щеками, – они играли полечку так тихо, как во сне.

Когда компания Задера разместилась за столом, украшенным бумажным цветком и двумя пепельницами с надписью: «Пиво. Берлинер Киндл», – с одной из детских парт поднялись две женщины и, не производя шума, принялись танцевать, ходить под едва слышные синкопы фокстрота. Их черные кисейные шляпы покачивались. Гитарист сонно трогал басы, скрипач поворачивал за танцующими мертвенно-бледное лицо.

Подскочивший к Адольфу Задеру хозяин сказал с польским акцентом:

– У нас художественная постановка дела, посмотрите до конца, сейчас начнется съезд, я выпущу лучших девушек Берлина…

Действительно, внизу послышались голоса, и в воскресной школе появилась новая компания – знакомцы Адольфа Задера. Сдвинули столы. Спросили шампанского. Появились новые девушки, без шляп, сели ближе к гостям. Хозяин говорил:

– Вы не думайте, что это какие-нибудь проститутки, это девицы из лучших домов.

– А голые, – скоро голые? – крикнул Картошин.

– Тсс, пожалуйста, говорите немножко тише… Голые женщины с половины третьего…

Появилась третья компания – тоже знакомцы, – они привели знаменитую московскую цыганку, от песен которой плакал еще Лев Толстой. Адольф Зад ер, багровый, в каплях пота, поднялся навстречу:

– Вошло солнце красное!

Он целовал у цыганки жесткие руки в кольцах, спросил про Льва Толстого и начал было рассказывать четвертую автобиографию, но вскочил, плеснул ладошами:

– Давайте петь. Чем мы не цыгане! Гей, Кавказ ты наш родимый!..

Цыганка сделала сонные глаза и запела про Кавказ. Адольф Задер, а за ним все гости подхватили припев, плеща в ладоши… Хозяин обмер от страха. Но ему крикнули; «Дюжину Матеус Мюллер!» А цыганка пела: «К нам приехал наш родимый, Адольф Адольфович дорогой». Начали славить. Картошин поставил бокал на ладонь и подал его Задеру. «Пей до дна, пей до дна», – ревели гости. Барышни из лучших домов липли к столу, как мухи.

– Чем не Яр! – закричал Адольф Задер. – А знаете, у меня у Яра был собственный кабинет. Отделывали лучшие художники. Ха-ха! Бывало – генерал-губернатор, командующий войсками, вся знать у меня. Два хора цыган… Всем подарки – золотые портсигары, брошки с каратами, кому деньги… Эх, матушка Москва!..

Он покачнулся, выпучил глаза и пошел в уборную. Шел грузно по каким-то пустым комнатам. Пахло мышами. Надо было пройти еще небольшой темный коридорчик. Адольф Задер вдруг остановился и закрутил головой. Непроизвольно, как бывает только во сне, заскрипел зубами. Но все же вошел в коридорчик. У двери в уборную явственно невидимый голос проговорил: «Продавай доллары». Адольф Задер сейчас же прислонился в угол. Ледяной пот выступил под рубашкой. Стены мягко наклонялись. Он напрасно скользил по ним ногтями. Невыносимая тоска подкатывала к сердцу. Ужасна была опускающаяся на глаза пыль.

Когда Адольф Задер вернулся в залу, томный и мутный, – около стола танцевала голая женщина, делала разные движения руками и ногами.

У нее было мелкое личико в веснушках, локти и колени – синие. Музыка еле-еле слышно наигрывала вальс «На волнах Рейна». Все глядели на девственный живот этой женщины. Она поднимала и опускала руки, переступала на голых цыпочках, но на животе не шевелился ни один мускул. Живот казался почему-то голодным, зазябшим, набитым непереваренным картофелем.

Адольф Задер сел спиною к ней, уронил щеки в ладони:

– Уберите от меня эту – с кишками!

Появилась вторая танцовщица, – полненькая, с перевязанными зеленой лентой соломенными волосами; она тоже была голая, две медные чашки прикрывали ее грудь, как у валькирии. Музыка заиграла «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан» (из уважения к русским гостям). Голая женщина села на пол и принялась кувыркаться, показывая наиболее красивую часть тела. Так она докувыркалась до ног Адольфа Задера. Он повернулся и долго глядел, как внизу, на полу перекатывались – соломенная голова, медные чашки, толстые коленки и пышный зад. На лице Адольфа Задера вдруг изобразился ужас, – губы перекривились, запрыгали.

– Зачем? – закричал он. – Не хочу! Не надо!

Он стал пить из бутылки шампанское, покачнулся на стуле и потянул за собой скатерть. Мура закричала, мелко закудахтала, слезы хлынули у нее по морщинкам напудренных щек. (Тоже напилась.) Надо было кончать веселье.

Адольфа Задера втащили под руки в пансион фрау Штуле. К обеду никто из участников кутежа не вышел. Начали выползать только к трем часам – на угол, через улицу, в кафе Майер – пить содовую и шорли-морли. Выяснилось, что утром приходило много народа – спрашивали Адольфа Задера, звонили из типографии, из банка. Но он даже не поинтересовался – кто звонил, о чем спрашивали. На него нашло странное оцепенение.

Так игрок, пойдя по банку, где сейчас – вся его жизнь, – вдруг положит заледеневшие пальцы на две карты… Судьба уже выкинута: вот они – синий и красный крап… Лица их повернуты к сукну. Но приподнять уголок, – рука застыла, сердце стиснуто…

Адольф Задер пил шорли-морли за плюшевой стеной на террасе у Майера. Не хватало решимости купить вечернюю газету, заглянуть в биржевой бюллетень. Пришел Картошин; прихлебывая пиво, счел долгом понести чушь про издательство, журнал, альманахи. Он напомнил о платежах. «Завтра», – сквозь золотые зубы пропустил Адольф Задер. Он взял автомобиль и поехал за город в Зеленый лес.

В рот ему дул сильный ветер. Природа, видимо, существовала как-то сама по себе. Под соснами сидели немки в нижних юбках. Дети собирали сучочки и еловые шишки. Промчался поезд по высокой насыпи…

«Очнись, опасность, очнись, Адольф Задер… Но разве я знаю – что нужно: покупать или продавать?.. Я потерял след… Это началось… Это началось… Не помню, не знаю… Это началось около уборной, мне кто-то сказал… Нет, раньше, вчера… Когда я вбежал в банк, у дверей стояла женщина в смешной шляпке пирожком, худая, старая… Да, да, тогда я подумал; это одна из клиенток Убейко… У нее тряслась голова… Вот и все… Нет, не то, не она…»

– Шофер, какой сегодня день? – Четверг.

– Как, завтра – пятница?.. Вы с ума сошли!

– Что поделаешь, господин Задер, пятница день действительно тяжелый, да зато другие шесть легкие…

Адольф Задер вернулся в пансион за полчаса до обеда. В прихожей дверь в комнату Зайцевых была отворена. У окна стояла Соня и глядела внимательно и странно. Адольф Задер вошел в комнату. Соня продолжала молча глядеть. Не здороваясь, он сел на диванчик.