Сильвестр. Молился я, государь, и господь тебя воздвиг. Велико милосердие…

Иван (исказившись, встает во весь рост, бешеным движением срывает крест с груди Сильвестра. Протягивает крест перед собой). Целуйте крест по моей близкой смерти – сыну моему… На верность государству нашему… Володимир, подходи первым… Ефросинья, подводи сына.

Там же. У дубового стола, с одного края, сидит Сильвестр и пишет, положив бумагу на колено. Около лежат свитки грамот и книги. Другой конец стола покрыт полотенцем, там стоят солонка, чашка с квасом, ковшик и на деревянной тарелке хлебец. Входит Филипп, смиренно кланяется. Сильвестр встает и низко кланяется.

Сильвестр. Садись, Филипп. Что поздно пришел?

Филипп. Живу далеко, на подворье. Шел пеший. Зачем ко мне послали? Зачем понадобился царю?

Сильвестр. Не знаю.

Филипп. Царь, говорят, смирён?

Сильвестр. Смирён… Ужаснулся смерти. Она, проклятая, бездну разверзла перед его очами, в тьме смрадной все грехи свои прочел… Как встал от одра болезни, наложил на себя сорокадневный пост.

Филипп. Дешево свои грехи ценит.

Сильвестр. Строг ты, Филипп… А здесь язык надо бы прикусить.

Филипп. Чего государь держит меня в Москве? Проелся я на подворье. Впору милостыню просить. Домой хочу, на Соловки…

Сильвестр. Чай, на Москве каждый боярский двор тебе родня. Только постучись в ворота.

Филипп. Невместно это мне.

Сильвестр. Гордыня колычевская – вот где у тебя щель, Филипп.

Филипп. Ты, поп, знай свое место! Чин на мне ангельский.

Сильвестр. Прости.

Филипп. Царь, говорят, войну новую затевает?

Мало ему вдов горемычных, мало ему сирот… Нужна ему потеха кровавая… С Ливонией война,[146] что ли?

Сильвестр. Не быть этой войне… И казны у нас нет, и лето было дождливое, весь хлеб сгнил, людишки и без того мрут… Бояре стеной супротив войны стали.

Филипп. Это хорошо. Жить надо тихо. Пчела ли зазвенит, или птица пропела – вот и весь шум. Да бей себя в перси, не переставая, – кайся… Вот как жить надо.

Сильвестр. Войны не допустим.

Поди, Филипп, посиди в сенях. Царь спросит – я тебя скличу.

Иван. Входи, входи, блаженный, не бойся… (Сильвестру.) На паперти, – вышел я, народ раздался, пропустили ко мне блаженного… Он мне: «Царь, царь, на денежку…» И подает мне милостыню. (Показывает.) И люди все закричали: «Василий блаженный царю денежку подал».

Василий (оглядывая палату). Высоко живешь, родимый… Солнце красное, месяц ясный, звезды частые – все твое… Красно, пестро… Могучий наш-то… Ай, ай, ай… Наш-то-о, хо-хо.

Иван. Пожалуй меня, блаженный, откушай со мной хлеба.

Василий. Ох, как бы твой кусок на моем горбу не отозвался, ты ведь хитрой.

Иван. Грешен, грешен, хитрый, двоесмысленный.

Василий. Ну, врешь, ты умной. (Садится.) Ты гордой.

Иван. Грешен. (Ломает хлеб.) Прими для бога. Посоли покрепче. Я ем хлеб несоленый.

Василий. Я соль люблю. Дорого соль продаешь, родимый. Слезами куски-то солим.

Иван. Соль ныне будет дешева.

Василий. Дешева? О, хо-хо… Соль дешева! Ой, врешь.

Иван. Я сказал.

Василий. Ты меня не обманывай… Я ведь все расскажу людям.

Иван. Блаженный, ты на что мне денежку подал?

Василий. А я – дурак, я не знаю.

Иван. Ты меня давно на паперти поджидаешь. Мне все ведомо. Скажи.

Василий. Боюсь вон энтого.

Иван. Это – поп. Духовник мой.

Василий. Духовник! А под рясой хвост у него…

Сильвестр. Государь, прикажи меня не срамить всякому юроду…

Этот Васька – вор на Москве известный, черный народ дурачит, бегает по площадям, по торговым рядам, нашептывает на добрых людей… Каждую ночь с кабацкой теребенью пьян валяется по кабакам.

Василий. Обидели.

Иван. Не ругай его, Вася – мудрый. (Гладит его по голове.) Не пужайся, я в обиду не дам… Скажи, зачем денежку дал?

Василий. Мне люди велели… Подай, сказали, царю денежку – мимо бояр.

Иван. Мимо бояр? Так сказали?

Василий. О, хо-хо…

Иван. А на что мне денежка?

Василий. Царь воевать собрался, ему денежка пригодится.

Иван. Сильвестр, слушаешь?

Сильвестр. Слушаю, государь.

Иван (блаженному). С кем я воевать собрался?

Василий. О, хо-хо…

Иван. Что люди говорят? (Взял его за плечи, притянул.) Скажешь?

Василий. Какой ты грозной… Я уйду лучше… Пусти.

Иван. Что на Москве шепчут?

Василий. Сам догадайся, родимый, сам… сам… Иван оставляет его, стремительно встает и уходит в правую дверь.

Сильвестр. Вор, сучий сын, рвань подворотная… Язык тебе отрежу!..

Василий. Ой, ой! А я ничего не вымолвил… Не режь мне язык, поп, – без языка я страшнее буду.

Иван возвращается с шапкой, полной денег, подает ее Василию.

Иван. Шапку прими в дар, милостыню раздай людям – кои ко мне с любовью.

Василий. Денежек полный колпак!.. О, хо-хо…

Иван. Иди с миром.

Василий. Преклони ухо. (Шепчет ему на ухо.)

Вот как на Москве говорят: наш-то Иван – большая гора.

Сильвестр. Государь, бояре ближней думы тебя ждут, съехались давно… Ты велел приготовить грамоту к великому магистру ордена Ливонского.[147] Грамоту я набело переписал. Сам будешь читать в думе или прикажешь мне?

Иван. Пусть бояре ждут. А скучно станет – пусть едут по дворам.

Сильвестр (страстно). Зачем отсекаешь ветви древа своего? Зачем кручину возвел на ближних своих? Чем тебя прогневили? Чем не угодили? Между князей, бояр, верных слуг, – стоишь ты, как сосуд пресветлый в облацех фимиама славословия…

Иван (с усмешкой). В облацех фимиама суесловия и празднословия…

Сильвестр. Ум твой стал как щелок и уксус. Где смирение твое, где кротость? Каким еще несытством горит твое сердце? К совету мудрых ухо твое стало непреклонно, гневно лицо твое даже и во смирении… Ты – победитель, как Иисус Навин, рукой остановил солнце над Казанью и месяц над Астраханью… Все мало тебе… Жить тебе в кротости да в тихости, как бог велел… Ты ж замыслил новую потеху кровавую… И уже ты страшишься совета мудрых.

Иван. Молчи, поп, не вводи меня в грех… Не подобает священникам царское творити… Филипп пришел?

Сильвестр. В сенях ждет.

Иван. Поди позови.