На прошлой неделе мы с ним вместе выпивали в Ньюмаркете в компании других барышников. Видимо, он запомнил меня по этой и другим случайным встречам, потому и посоветовал Керри Сэндерс обратиться ко мне.

Я рассказал ему, что произошло с Катафалком. Краем глаза я видел, что Софи слушает, недоверчиво приоткрыв рот. Паули Текса удивился меньше: он лучше знал мир, в котором мы оба жили, но это неприкрытое насилие возмутило даже его.

— Давление — да, — говорил он. — Пусть даже нечестными методами. Согласен. Но насилие?!

— Странно, что она тебе не сказала.

— Меня со вторника не было в городе. Только что вернулся из Ирландии. Наверно, она просто не могла меня найти.

— Ну, во всяком случае, ничего страшного, — сказал я. — Деньги за Катафалка к ней вернулись, и даже с прибылью, а я ей другую лошадь купил.

— Да, но я бы на твоем месте поднял шум.

— А-а, пусть этим миссис Сэндерс занимается!

— Мне как-то неловко, что я втравил тебя в такие неприятности.

— Ерунда, — сказал я.

— Но я рад, что тебе все же удалось устроить эту сделку.

Он сделал многозначительную паузу. Я криво улыбнулся в телефон.

— Ты хочешь сказать, что я тебе должен процент за комиссию?

— Джонас, дружище, разве я у тебя что-то просил? — обиженно воскликнул Паули.

— Учусь, — вздохнул я. — Учусь.

— Два процента, — сказал он. — Чисто символически. Всего два процента, Джонас. Идет?

— Идет, — сказал я и снова вздохнул. Два процента — звучит действительно скромно, но это были две пятых моей оплаты. «Надо было запросить с Керри Сэндерс больше, чем пять процентов, — подумал я. — Дурак я!» Но пять процентов — это было честно.

Отказывать Паули не стоило. Оставшиеся три процента — это все же лучше, чем ничего, даже если считать шишку на голове, а портить с ним отношения ни к чему. Если Паули будет на моей стороне — это сулит хорошие перспективы. А если Паули настроится против меня, ничего хорошего это не сулит.

К тому времени, как я повесил трубку, Софи успела закрыть рот и вновь обрести свое обычное спокойствие. Она вскинула брови.

— Вот тебе и мирная деревенская жизнь!

— Главное — душевный покой, — ответил я.

На шоссе оранжевый «МГ» тащился за аварийкой на буксире, точно раздавленная игрушка. Софи с сожалением проводила его взглядом и подобрала погнувшийся диск с колеса, отвалившийся через несколько шагов.

— Я ее любила, эту машину, — сказала она. Джип уже исчез. Когда аварийка скрылась из виду, все, что осталось от аварии, — это черные полосы на асфальте и печальная кучка разбитого стекла.

Софи зашвырнула диск в кювет, встряхнулась и сказала:

— Ну, пошли искать вашу попону.

Мы нашли ее неподалеку, на противоположной стороне шоссе, — она лежала мокрой кучей, полускрытой кустами. Я поднял ее, ожидая, что она будет вся изодрана — лошади обычно сбрасывают попону, когда наступают на волочащийся край и, испуганные неожиданным препятствием, раздирают ее, пытаясь освободиться. Лошадь, спокойно стоящая в деннике, попону почти никогда не сбрасывает, но удравшие лошади, бегающие по кустам, делают это довольно часто.

— В чем дело? — спросила Софи. Я поднял голову.

— Попона цела.

— Так это же хорошо!

— Ага... — задумчиво сказал я. Интересно, как это лошадь могла снять попону, расстегнув три пряжки, одну на груди и две под брюхом? Попона была действительно целехонька, и пряжки на ней расстегнуты...

Софи была непреклонна. Ей надо вернуться домой. Я предложил ей позвонить в аэропорт и дать им мой телефон на случай, если она им понадобится, но ее стальной характер ощетинился колючей проволокой. Она снизошла до того, чтобы перекусить жареной курицей у меня на кухне, которую я так и не удосужился прибрать, а в Гатвике она даже позволила мне внести залог за машину, но единственно потому, что она отправилась в гости без чековой книжки и удостоверения личности, а в моем свитере и джинсах вид у нее был не самый впечатляющий. Я сказал, что мне очень нравятся голубые носки с серебряными туфлями. Она сказала, что я придурок. Мне ужасно хотелось, чтобы она не уезжала.

Криспин вернулся из паба тогда же, когда я вернулся из Гатвика. Он был в слезливом настроении и экспансивно размахивал руками, в одной из которых была зажата полная бутылка джина. Он сообщил мне, что не знает, как я его вообще терплю, что я — соль земли, «с-соль этой гребаной земли», и пусть все слышат, ему по фигу.

— Ага, — сказал я.

Криспин рыгнул. Интересно, если поднести ему к носу спичку, винные пары воспламенятся или нет?

Его взор сфокусировался на остатках курицы, и он заявил, что хочет курицы.

— Да ты ж ее есть не будешь, — сказал я.

— Буду! — обиделся он. — Для девки готовишь, а для родного брата жалко, да?

Я положил еще кусок курицы в гриль. Курица чудесно пахла и выглядела замечательно, но есть он ее не стал. Сел за стол, взял, откусил пару раз и отодвинул тарелку.

— Жесткая, — сказал он.

Потом закурил сигару. Для этого ему понадобилось шесть спичек, уйма времени и проклятий.

Мы пробовали лечиться. Шести недель в частной клинике, где психиатр ежедневно выслушивал повествование о его горестях, хватило всего на месяц трезвости. Потом полицейские однажды вытащили его из канавы в парке, он проснулся в вытрезвителе, и ему это не понравилось. Я говорил ему, что участвую в скачках не затем, чтобы оплачивать его психиатров. Он отвечал, что я о нем не забочусь. И весь этот безнадежный цирк тянулся годами.

Софи позвонила вечером, в девять. Ее голос показался мне таким до боли родным, что я просто не мог поверить, что мы с ней знакомы меньше суток.

— Просто чтобы поблагодарить вас за все.

— За разбитую машину?

— Ну, вы же знаете, о чем я.

— Как рука?

— Гораздо лучше. Слушайте, у меня мало времени. Мне все-таки придется ехать на работу. Очень некстати, но что поделаешь!

— Скажите, что вы плохо себя чувствуете. Она помолчала.

— Нет. Это не правда. Когда я приехала домой, я проспала несколько часов и теперь чувствую себя прекрасно.

Я не стал спорить. Я уже знал, что убедить ее в чем-то против ее воли невозможно.

— Послушайте, — сказала она, — как ваши рыцарские инстинкты?

— Малость подзаржавели.

— Могу предоставить возможность их почистить. Я улыбнулся.

— Что вам нужно?

— Да... М-м... Теперь, когда дошло до дела, мне пришло в голову, что я, пожалуй, не имею права вас просить...

— Вы согласитесь стать моей женой? — спросил я.

— Чего-чего?!

— Э-э... ничего, — сказал я. — Так что вы хотели?

— Да, — сказала она.

— Что «да»?

— Да, соглашусь. Стать вашей женой.

Я уставился в стену невидящим взглядом. Я ведь не собирался ее об этом спрашивать... Или собирался? Во всяком случае, не так быстро. Я сглотнул. Прокашлялся.

— Ну, тогда... тогда вы имеете право просить о чем угодно.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда придите в себя.

— Уже пришел.

— Моя тетя — та, которая разводит лошадей...

— Да?

— Я с ней говорила по телефону. У нее очень серьезные неприятности.

— Какие?

— Честно говоря, я не очень поняла. Но она живет возле Сайренсестера, а я знаю, что вы завтра утром едете в ту сторону с лошадью миссис Сэндерс, и я... э-э... ну, вроде как пообещала, что вы ей поможете. Во всяком случае, если у вас найдется время к ней заглянуть, она вам будет очень признательна.

— Ладно, — сказал я. — А как ее зовут?

— Миссис Антония Хантеркум. Ферма Пэйли. Пэйли — это деревня. Недалеко от Сайренсестера.

— Ладно. — Я все записал. — А вы завтра вечером работаете?

— Нет. Только в субботу утром.

— Тогда я мог бы... мог бы к вам заехать по дороге домой... Чтобы рассказать, о чем мы говорили с вашей тетей.

— Да, — ее голос звучал нерешительно, словно ей было неловко. — Я живу...