— Он выиграет на будущий год, в скачках для трехлеток.

— Откуда ты знаешь?

— Потомству Скорчмарка нужно время, чтобы вырасти и войти в силу. Если они не выигрывают в двухлетнем возрасте — не беда. Владелец продавал его потому, что ему не хватило терпения, и тренировал его тренер, который привык иметь дело с молодыми да ранними. Оба рассчитывали на немедленные результаты, а Синджелинг не из того теста. На то лето он начнет выигрывать.

— Он же стоил сущие гроши! — пренебрежительно сказал Уилтон Янг.

— Тем лучше. Один крупный приз — и ваши расходы будут оправданы. Он заворчал.

— Ну ладно. Я сказал, чтобы ты купил мне лошадь, и ты купил. Я от своего слова не отступлюсь. Но, по-моему, от этого Синджелинга толку не будет.

Уилтон Янг привык говорить громко, и потому его мнение стало известно всем присутствующим. И вскоре он сам перепродал Синджелинга кому-то, кто был другого мнения на этот счет.

А потом со своей обычной прямолинейностью сообщил об этом мне.

— Он мне предложил куда больше, чем заплатил за жеребчика ты. Я согласился. По-моему, с него все же не будет толку, с этого Синджелинга. Ну, что ты на это скажешь?

— Ничего, — вкрадчиво ответил я. — Вы просили купить лошадь, которая принесет вам прибыль. Вот она и принесла...

Он уставился на меня, потом хлопнул себя по ляжке и расхохотался. Но тут ему в голову пришла новая мысль, и он посмотрел на меня с подозрением.

— А это, случаем, не ты отыскал нового покупателя и направил его ко мне?

— Нет, — ответил я, а про себя подумал, что чему-то он все-таки научился...

— Вот что я тебе скажу, — ворчливо начал он. — Тот мужик, которому я продал жеребчика... когда мы ударили по рукам и мне уже поздно было идти на попятный, он сказал... я те прямо скажу... он сказал, что любая лошадь, про которую Джонас Дерхем сказал, что у нее хорошие перспективы, его устроит.

— Это лестно! — ответил я.

— Ага... — Он поджал губы и прищурился. — Может, я и поторопился с этим Синджелингом. Так что купи мне еще одну лошадь, и я оставлю ее себе, даже если она будет на трех ногах и косоглазая.

— Вы прямо напрашиваетесь, чтобы я вас надул!

— Ты не надуешь.

— Откуда вы знаете?

Он пожал плечами и развел руками:

— Да это все знают!

Вик не был таким уверенным и веселым, как обычно. Большую часть дня он занимался тем, что отводил народ в уголки и в чем-то энергично убеждал. Со временем я узнал, что я так охочусь за клиентами, что готов выдумать все, что угодно, и оболгать такого честного человека, как Файндейл, и что я одержим идеей, что это он, Вик, поджег мою конюшню, хотя это глупо и смешно, потому что полиция уже задержала человека, который это сделал. Люди верили ему, видимо, в зависимости от того, насколько они вообще привыкли верить Вику: его преданные сторонники никогда в нем не сомневались, а даже если и сомневались, то держали свои сомнения при себе.

Вик и Паули Текса стояли вдвоем на дальнем конце выводного круга, и Вик, не переставая, что-то говорил. Паули покачал головой. Вик затараторил еще быстрее. Паули снова покачал головой.

Вик огляделся по сторонам, как бы затем, чтобы убедиться, что его не подслушивают, потом придвинулся к Паули вплотную, так что его рыжеватая челка едва не запуталась в черных кудряшках Паули.

Паули слушал его довольно долго. Потом отступил назад и некоторое время стоял в задумчивости, склонив голову набок. Вик продолжал говорить. Наконец Паули снова медленно покачал головой.

Вику это не понравилось. Оба пошли в сторону здания аукциона. Точнее, Паули пошел, и Вику, который безуспешно пытался остановить его, ничего не оставалось, как последовать за ним. На ходу он по-прежнему продолжал говорить, убеждать, протестовать...

Я стоял у них на дороге. Они увидели меня только с четырех шагов и остановились. Вик был зол, как никогда, Паули спокоен, как бетонный блок.

Вик в последний раз яростно взглянул на Паули и ушел.

— Я завтра домой уезжаю, — сказал Паули. На следующей неделе в Америке должен был быть какой-то крупный аукцион.

— Ты здесь вроде уже месяц? — спросил я.

— Да нет, больше. Недель пять.

— Ну что, удачная была поездка?

Паули грустно улыбнулся.

— Да нет, не особенно.

Мы пошли выпить по чашечке кофе. Но Паули по-прежнему выглядел озабоченным.

— Жаль, что я не купил жеребенка от Транспортера, — сказал он.

— Ничего, на будущий год новые будут.

— Так-то оно так...

Он больше не говорил о том, что надо плыть по течению, а иначе плохо будет. Однако заметил, видимо, еще погруженный в мысли о предыдущей беседе:

— Не цепляй этого Вика Винсента сильнее, чем это необходимо.

Я улыбнулся.

Он правильно истолковал мою улыбку и покачал головой.

— Он в ярости, а люди в ярости опасны...

— Ну, значит, мы на равных, — сказал я. Паули порылся в своей сокровищнице житейской мудрости и извлек оттуда очередное изречение:

— Не тронь дерьма — не будет вонять.

На следующий аукцион в Донкастере Уилтон Янг приехал не затем, чтобы покупать лошадей, а затем, чтобы посмотреть, как будут продавать лошадей, от которых он решил отказаться. Он выпалывал всех, которые за прошедший сезон гладких скачек заработали меньше, чем стоило их содержание. Уилтон Янг весело хлопнул меня по спине и «сказал мне прямо», что ленивые клячи едят не меньше чемпионов, а он, Уилтон Янг, не бесплатная кормушка для неудачников.

— Выгода, парень! — громыхал он. — Главное — выгода. Денежки, денежки!

Я приобрел одну из лошадей, от которых он решил отказаться — трехлетнего жеребчика, который был в плохой форме и славился дурным нравом. Купил я его по дешевке, для фермера из Суссекса, который не мог позволить себе ничего более дорогого.

— А зачем это ты его купил? — тут же презрительно спросил его бывший владелец. — С него же никакого толку не будет! Если ты покупаешь таких лошадей, что же ты купишь для меня, а?

Я объяснил насчет небогатого фермера.

— Он его охолостит и будет использовать в запряжке. Или начнет тренировать для скачек с препятствиями. К апрелю этот конь уже сможет участвовать в барьерных скачках.

— А-а...

Доморощенные магнаты, чьи чековые книжки рассчитаны не меньше чем на победителей Дерби, второсортных лошадей, участвующих в скачках с препятствиями, попросту не замечают. Я понял, что, несмотря на все свои гневные инвективы против Файндейла, Уилтон Янг по-прежнему рассчитывает покупать исключительно дорогих лошадей. Возможно, ему это необходимо. Возможно, для него это зримое воплощение собственного богатства. Возможно, он жаждет, чтобы весь свет знал, как он богат. Засеять поле золотыми монетами, и никак иначе.

А это означало, что для того, чтобы угодить ему, мне придется купить лошадь, достоинства которой не вызывают сомнений, причем несколько дороже, чем она стоит на мой взгляд. Когда я устроил выгодную сделку с Синджелингом, Уилтон Янг немедленно от него избавился. Правда, потом пожалел, но в следующий раз он вполне может снова сделать то же самое. Поэтому я выбрал гвоздь сегодняшней программы, двухлетку, на которого возлагали действительно большие надежды, и спросил у Янга, устроит ли его эта лошадь.

— Ага, — сказал он. — Если эта лошадь — лучшая, то устроит.

— Но она обойдется вам по меньшей мере тысяч в двадцать. Сколько вы согласны заплатить?

— Это твоя работа. Сам решай.

Я купил жеребчика за двадцать шесть тысяч, и Уилтон Янг был очень доволен.

А Файндейл — нет.

Он смотрел на меня с противоположного конца арены, и глаза его казались черными дырами на белом, как мел, лице. Огненно-рыжие волосы полыхали, как горящий куст. Ненависть кипела в нем столь ощутимо, что, если бы я мог видеть его ауру, она наверняка была бы ярко-красной.

В пятницу Константин вывез Керри на аукцион, хотя в основном они приехали в Йоркшир затем, чтобы посмотреть, как Николь будет в субботу выступать на Речном Боге в скачке для новичков.