— Покупайте же! Не стойте столбом!

— Ну что, все? — осведомился аукционист. — Продано за две тысячи восемьсот фунтов? Продано — раз... Больше нет желающих?

Я вздохнул и поднял свой каталог.

— Три тысячи! Новый покупатель... Спасибо, сэр. Против вас, впереди! Три тысячи двести?

Как часто бывает, когда в последний момент вступает новый покупатель, двое наших соперников вскоре сдались и молоток опустился на трех тысячах четырех-ста, — Продано Джонасу Дерхему! С противоположной стороны арены на меня, прищурившись, смотрел Джимини Белл.

— Сколько это будет в долларах? — спросила моя клиентка.

— Около семи тысяч пятисот. Мы вышли из-под деревянного навеса, и она снова раскрыла зонтик, хотя дождь почти перестал.

— Это больше, чем я разрешила вам потратить, — заметила она, не особенно, впрочем, возмущаясь. — И, видимо, плюс комиссионные?

Я кивнул.

— Пять процентов.

— Ну, ничего... На самом деле у нас в Штатах за такие деньги и хромого пони не купишь.

Она одарила меня улыбкой, скупой и рассчитанной, как чаевые, и сказала, что подождет меня в машине. А я отправился оформлять бумаги и договариваться насчет перевозки Катафалка. Эту ночь он должен был провести у меня на заднем дворе, а утром в день рождения отправиться к своему новому хозяину.

Николь Бреветт... Эта новость была как пчела в сотах: безобидная до тех пор, пока до нее не дотронешься.

Это был жесткий, решительный молодой человек, который осмеливался состязаться с профессионалами. Его воля к победе, граничащая с одержимостью, делала его жестоким и грубым и частенько приводила к стычкам. Он взрывался, как порох, от малейшей искры. Талант у него, несомненно, был, но там, где большинство его коллег выигрывали скачки и находили друзей, Николь Бреветт только выигрывал скачки.

При его уровне Катафалк был ему вполне по силам, и, если мне повезет, в этом сезоне они вполне смогут добиться успеха среди новичков. Будем надеяться, что мне таки повезет. Бреветт-старший имел большой вес в мире скачек.

Мое уважение к Керри Сэндерс сильно возросло. Женщина, которая способна заинтересовать Константина Бреветта настолько, что он намерен на ней жениться, должна обладать тонкостью и тактом хорошего разведчика. Теперь я понимал, почему она не желала называть его имя. Обо всем, что касается личной жизни Константина Бреветта, должно становиться известно только из его уст.

Константин был гранитной скалой, обтянутой бархатом, — его неприкрытая сущность проявлялась в сыне. В былые годы мне случалось встречаться с ним на ипподромах, и я знал, что он всегда и со всеми держится любезно и по-дружески. Но если судить не по словам, а по делам, то Бреветт оставлял за собой хвост более мелких предпринимателей, которые горько сожалели, что купились на его обаяние. Я не знал, чем именно он занимался, но это было как-то связано с торговлей недвижимостью. Бреветт ворочал миллионами, а сейчас задумал собрать лучшую коллекцию скаковых лошадей в стране — как я подозревал, не столько из любви к лошадям, сколько из желания во всем быть первым.

Когда я собрался уходить, на продажу как раз должны были выставить лучший из сегодняшних лотов, так что публика валом валила на торги, и я пробивался против течения. Я видел, что Керри Сэндерс ждет в машине, глядя на меня из-за стекла, усеянного дождевыми каплями. К соседней машине прислонились двое мужчин, которые прикуривали из горсти.

Когда я проходил мимо их машины, один из них взял лежащую на капоте железяку и огрел меня по голове.

Я пошатнулся, осел на землю, и у меня действительно посыпались искры из глаз — точь-в-точь как рисуют в комиксах. Я смутно слышал, как Керри Сэндерс вскрикнула и распахнула дверь машины, но, когда мир снова приобрел устойчивость очертаний, я увидел, что она по-прежнему сидит в машине, и дверь закрыта, но стекло опущено. Лицо у нее было не столько испуганное, сколько возмущенное.

Один из мужчин держал меня за правую руку — видимо, это и не дало мне плюхнуться носом в грязь. Другой спокойно стоял и ждал. Я прислонился к их машине, судорожно пытаясь сообразить, что к чему.

— Ублюдки! — уничтожающе сказала Керри Сэндерс, и я от души с ней согласился.

— Четыре фунта! — неразборчиво промямлил я. — У меня с собой только четыре фунта!

— Нам твои деньги не нужны. Нам нужна твоя лошадь.

Гробовое молчание. Если они хотели добиться от меня толку, не надо было так сильно бить по голове.

— Я уже вам сказала, что хочу оставить его себе! — произнесла Керри Сэндерс ледяным тоном. Ситуацию это не прояснило.

— Мало ли что вы сказали! А мы вам не верим! Говоривший был веселый плечистый мужик с бицепсами вышибалы и кучерявыми мышино-бурыми волосами, которые окружали его голову неким ореолом.

— Я вам предлагаю выгодную сделку, — сказал он Керри. — Чего ж вам еще, дорогуша?

— Какого черта, — выдавил я, — что здесь происходит?

— Ну ладно, три шестьсот, — сказал Кучерявый, не обращая на меня внимания. — Больше дать не могу.

— Нет, — ответила Керри Сэндерс. Тогда Кучерявый обернулся ко мне.

— Слушай, красавчик, — улыбаясь, сказал он, — вы с леди должны продать нам эту лошадь. И лучше сделать это по-культурному. Так что дай ей ценный совет, и разойдемся по-хорошему.

— Купите другую лошадь, — все еще невнятно пробормотал я.

— Слышь, красавчик, у нас мало времени! Три шестьсот. Либо да...

— Либо нет, — машинально закончил я.

Керри Сэндерс едва не рассмеялась.

Кучерявый полез во внутренний карман и достал пачки денег. Отделив несколько бумажек от одной из пачек, он швырнул ее в окно, на колени Керри Сэндерс. За этой пачкой последовали еще три запечатанные, которые он не пересчитывал. Леди тут же ловко выкинула деньги обратно в окно, и они упали на мокрый асфальт, сделавшись грязными в прямом смысле слова.

Туман у меня в голове начал постепенно рассеиваться, и колени перестали дрожать. Почуяв перемену, Кучерявый немедленно сменил образ делового человека на образ первостатейного грабителя.

— Ладно, шутки в сторону, — сказал он. — Мне нужна эта лошадь, и она будет моей. Ясно?

Он расстегнул «молнию» на моей непромокаемой куртке.

Я попытался высвободиться из цепкой хватки его приятеля, но обнаружил, что еще не полностью оправился от удара. У меня снова закружилась голова. В прошлом мне достаточно часто приходилось прикладываться головой, чтобы определить, что нормально действовать я смогу не раньше чем минут через пятнадцать.

Под курткой у меня был свитер, а под свитером — рубашка. Кучерявый сунул руку под свитер и нащупал бандаж, который я ношу на груди. Он мерзко ухмыльнулся, задрал свитер, нашел пряжку на бандаже и расстегнул ее.

— Ну что, красавчик, — сказал он, — теперь ты понял, как я получу эту лошадь?

Я сидел в своей машине на водительском месте, прислонившись головой к окну. Керри Сэндерс сидела рядом со мной, на коленях у нее, поверх дорогого замшевого пальто, лежали грязные пачки денег. Весь ее облик выражал неподдельный гнев.

— Ну не могла же я просто смотреть, как они вас мордуют! — сердито говорила она. — Кто-то ведь должен был вытащить вас из этой передряги, верно?

Я молчал. Она вышла из машины, подобрала деньги и приказала громилам оставить меня в покое. Она пожелала им подавиться этой лошадью. Она не пыталась позвать на помощь, убежать или сделать что-нибудь еще толковое, ибо повиновалась современному золотому правилу, гласящему, что, если сразу подчиниться требованиям грабителей, это вам обойдется дешевле.

— Вы были бледный, как покойник, — продолжала она. — Что вы думали, я буду сидеть и любоваться? Я не ответил.

— Что у вас там с рукой-то, черт возьми?

— Привычный вывих, — сказал я. — Плечо вывихивается.

— Что, все время?!

— Да нет. Не так уж часто. Только в определенном положении. Но очень неприятно. Я ношу бандаж, чтобы это предотвратить.