— Но ведь взятки с вас и раньше требовали?

— Да, но не так нагло! Я им всем говорила — Говорила, говорю и буду говорить! — что они не имеют права на то, чего не заработали. Но на этот раз... Это была такая подлость!

Я был с ней согласен.

— Видимо, ваши годовики уже давно идут за полцены? — спросил я.

— Уже года два! — яростно ответила она. — Вы все сговорились! Я не даю вам взяток, а вы не покупаете моих лошадей!

Насчет того, что мы сговорились все, она была не права. Мне не раз случалось приобретать по дешевке хороших лошадей из-за того, что половина моих соперников не желали делать ставки. Мне и моим клиентам это было выгодно, а для заводчиков, вырастивших этих лошадей, это была катастрофа. И страдает от этого всегда мелкий заводчик, слишком честный или слишком наивный: крупные фирмы могут сами о себе позаботиться, а прочие заводчики — сами плуты не из последних и тоже славятся умением надуть клиента.

Система взяток выросла, видимо, из ирландского «пенни на удачу»: в старину, продавая лошадь, ирландец обязательно возвращал покупателю один пенни из его денег, «на удачу». Всего-навсего один пенни!

Нет ничего дурного в том, что заводчик награждает барышника, которому удалось продать его лошадь за хорошие деньги. Плохо, когда барышник сам требует награду сверх оговоренной платы. А когда он начинает требовать ее с угрозами, да еще приводит их в исполнение, — это уже преступление.

Слухи разносятся по аукционам со скоростью света. Я услышал о том, что у кобылки от Уинтерфренда шумы в сердце, за десять минут до того, как она пошла с торгов, и, как и все, поверил этому.

Мне часто говорили, что система взяток растет и ширится. Некоторые заводчики выворачивались, как могли, а некоторые так даже приветствовали ее: она более или менее гарантировала, что они получат за свою лошадь хорошие деньги. А такие вот неуступчивые миссис Хантеркум страдали.

— Ну? — воинственно спросила она. — Софи сказала, чтобы я попросила у вас совета. И что же вы посоветуете?

Для тети Антонии я был чересчур реалистом. Я знал, что ей не понравится то, что я скажу, и все-таки сказал:

— У вас три выхода. Первый — давать на лапу. В конечном счете вы все равно останетесь с прибылью.

— Не буду! — Она гневно сузила глаза. — Впрочем, чего и ждать от такого, как вы!

— Второй выход, — продолжал я, — это распродать лошадей, заложить дом и жить на проценты. Она разгневалась еще больше:

— А как мне удастся получить приличные деньги за своих жеребцов и кобыл? А дом... дом уже заложен.

И, судя по ее тону, больше она получить уже не надеялась.

— В-третьих, вы можете каждый раз ездить на торги лично. Устанавливайте разумную начальную цену и просите кого-нибудь из своих знакомых начать торг. Берите с собой ветеринара с пачкой сертификатов. Сообщите всем агентам крупных фирм и прочим, до кого доберетесь, что ваша лошадь вполне здорова, кто бы что ни говорил по этому поводу. Обещайте вернуть деньги, если лошадь окажется больной.

Она снова воззрилась на меня.

— Я не могу. Это будет ужасно утомительно.

— Но вы ведь продаете всего шесть-семь жеребят в год.

— Я уже старая. У меня высокое давление, лодыжки опухают...

Это было первое человеческое высказывание, какое я от нее услышал. Я улыбнулся ей, но она не ответила.

— Это все, что я могу для вас сделать, — сказал я, вставая.

— Не закрывайте дверь, когда будете выходить, — сказала она. — А то мне придется вставать, чтобы выпустить собак.

От Пэйли до того места, где я назначил встречу с фургоном, который вез Речного Бога из Девона, было всего миль пять. Я думал явиться на место первым, но, подъезжая, увидел голубой фургон, стоящий на обочине в назначенном месте.

Я выбрал одно из тех удобных ответвлений, которые образуются, когда вместо старой извилистой проселочной дороги прокладывают новое, прямое, как стрела, шоссе. Позади моего фургона стоял другой, старый зеленый «Зодиак», который явно уже несколько недель не мыли. Я проехал мимо обеих машин, остановился впереди и вышел, чтобы поговорить с водителем.

Но разговор пришлось отложить. Водитель был уже занят. Он стоял, вжавшись спиной в стенку фургона, так что водители, проезжавшие по шоссе, его видеть не могли. А перед ним в классических угрожающих позах стояли два типа.

Типов я знал. Я уже встречался с ними в Аскоте.

Кучерявый и его приятель.

Они тоже не ожидали меня увидеть, так что шансы были по меньшей мере равные. Я схватил первое попавшееся под руку оружие — это был славный крепкий сук, упавший с одного из стоявших вдоль дороги деревьев, — и бросился в атаку. Возможно, по зрелом размышлении я бы этого и не сделал, но в гневе человек часто забывает об осторожности.

Должно быть, мои чувства отражались у меня на лице достаточно отчетливо. Кучерявый на миг замешкался, видимо, загипнотизированный и парализованный страхом при виде невероятного зрелища: мирный, сдержанный человек несется на него с перекошенной от злости рожей. Я огрел его суком с яростью, напугавшей меня самого не меньше, чем моего противника.

Он взвыл, ухватился за левую руку повыше локтя. Его приятель мигом сообразил, что дело нешуточное, и рванул к зеленому фургону.

Кучерявый бросился за ним, задержавшись лишь затем, чтобы крикнуть:

— Это тебе все равно не поможет!

Я помчался вдогонку, по-прежнему размахивая дубинкой. Но он несся, как хорошая скаковая лошадь, а его приятель уже впрыгнул на водительское место и завел мотор.

Кучерявый затравленно оглянулся на меня через плечо, вскарабкался в кабину и захлопнул дверь. Остановить их я не мог — разве что ухватиться за бампер; но зато я успел взглянуть на заляпанный грязью номер и, чтобы не забыть, достал из кармана ручку и бумагу и записал его.

Потом не спеша вернулся к водителю. Тот уставился на меня так, словно я зеленый человечек из космоса.

— Ей-право, — сказал он, — я уж думал, вы их прибьете!

Самый страшный противник — это маленький человек, отстаивающий свое имущество.

— Что им было надо? — спросил я.

— Блин... — Он достал мятый платок и вытер лицо. — А вы что, даже не знали?

— В целом — догадывался. А что конкретно?

— Че? — Шофер, похоже, все еще был не в себе.

— Что им было надо?

— Сигаретки не найдется?

Я достал ему сигаретку, дал прикурить, закурил сам. Он втянул в себя дым, словно утопающий, которому дали глотнуть воздуха.

— Наверно, вы и есть Джонас Дерхем? — спросил он.

— А кто же еще?

— Ага... Я че-то думал, вы меньше ростом. Пять футов девять дюймов. Одиннадцать стоунов — то есть семьдесят килограмм. Куда уж меньше?

— Многие жокеи-стиплеры бывают высокими, — сообщил я.

Он постепенно приходил в себя. Облизнул пересохшие губы.

— Так что им было надо? — спросил я в третий раз.

— Тот, которого вы ударили, лохматый такой, — он со мной разговаривал...

— И что сказал?

— Он придурочный какой-то. Все время ухмылялся. Подходит к машине — вежливый такой, что твой джентльмен, — и просит одолжить гаечный ключ — у него, мол, машина накрылась.

Он остановился и оглядел пустое шоссе — «накрывшаяся» машина исчезла в мгновение ока.

— Ага... Ну вот, лезу я за инструментом и спрашиваю, какой ему номер. А он говорит — иди, мол, погляди. Ну, я и вылез из кабины. А он меня хвать — и прислонил к фургону. И все с улыбочкой. У-у, ублюдок! И говорит: «Слушай, мужик, есть человек, которому эта лошадь нужна больше, чем тебе, понял?»

— А кому именно, он, видимо, не сказал?

— Че? Не, он просто сказал, что, мол, ему эта лошадь нужнее, чем тебе. Мне, то есть. Я ему говорю, что лошадь, мол, не моя, а он говорит, что не надо так шутить... И все время ржал, как ненормальный!

— А что он еще сказал?

— Да ничего. По правде, просто не успел. Ну, говорил всякое насчет того, чтобы я ему лошадь отдал по-хорошему, а то он мне все ребра пересчитает... Представляете? Тут всякий струсит...