Тихо выговаривал баян, чьи-то шаги поминутно раздавались в коридоре, пищали подравшиеся птицы, далеко засмеялась женщина… «Он должен знать существование голода и жажды и понимать страдания своих подчиненных…»

Ермаков захлопнул книгу по истории военного искусства, бросил на стол. Кажется, он понял, отчего некий Есутай не годится в большие военачальники. И понял песню Стрекалина. И что творится в последние дни с его ефрейтором Стрекалиным тоже понял. Но это потом, потом… Вовсе не белая, а зеленая вода бурлит в горной реке под каменным мостом, где Тимофея Ермакова будет ждать девушка в бело-голубом платье. И довольно наставлений древних повелителей, довольно убеждать себя, что близкая встреча мало волнует — пора спешить, ведь и опоздать можно!..

Его встретил сердитый взгляд.

— Вы всех заставляете ждать? — И, видя его смущение, Рита знакомо рассмеялась: — Дайте мне руку, здесь круто.

С высокого откоса он спускался, как заговоренный, чувствуя лишь прохладу Ритиной ладони и легкую, странную тяжесть, когда девушка оступалась. Глаза слепли от белого солнца, желтого песка и зеленой воды. Купальщиков здесь было немного, и они уселись на песке недалеко от тропинки, по которой сошли на берег. Рита о чем-то спрашивала, он отвечал, не слишком вдумываясь в ее вопросы и свои ответы — ему просто было чертовски приятно, что она с ним здесь, на берегу, и что все уже решено ею за него. Не зная, куда деваться от нахлынувших чувств, он с разбегу бросился в воду и долго плыл в упругой, зеленовато мерцающей глубине. Вынырнув почти на середине реки, обернулся и сразу увидел сквозь радугу брызг испуганное лицо Риты. Она испугалась за него, он понял. Ему стало радостно, и, борясь с течением, он быстро поплыл назад.

Рита минуту постояла у воды в нерешительности, потом, испуганно ахнув, бросилась в реку и тут же с криком выскочила на берег.

Река бежала с гор. Ее снеговая вода, напоенная солнечным светом, казалась неопытному глазу мягкой и теплой. Разгоряченного человека она могла убить своей внезапной ледяной стужей.

— Что с вами? Ушиблись?..

— Ушиблась! — Рита дрожала от холода и возмущения. — Это ты меня соблазнил нырнуть. Сказал бы хоть, что у вас за холодильник! Брр!.. Нет, купаться я пока не буду. Давай просто позагораем, а то мне все некогда было: сессия, потом практика… Пойдем вон туда. — Она махнула рукой вдоль реки.

Ермаков подхватил свою одежду и босоножки Риты — платье трогать не осмелился — и пошел вперед. Песок кончился сразу, дальше по всей пойме лежала синеватая галька с редкими полянками сухой, жесткой травы.

— Ой, ноги больно! — Рита остановилась. Ермаков шагнул к ней, протянул босоножки.

— Надень, — сказала она, слегка выставив вперед ногу.

Галька была острая и раскаленная, но Ермаков не заметил бы сейчас под собой и горящих углей. Маленькая белая ступня слегка покачивалась перед самым его лицом, и он торопливо и неловко насунул босоножку, кое-как застегнул ремешок.

— Мне туго, жмет, — сказала она, пошевелив пальцами. — Ослабь.

Поднялся он с заблудившимися глазами, и Рита отвернулась, пряча улыбку. Потом, когда снова сидели у воды, она вдруг спросила:

— Ты не сердишься, что я тебя вроде бы утащила? Ты не думаешь обо мне плохо?.. Вчера в машине, правда, наслушалась о тебе. А потом в кино к нам пристал этот… твой Игорь — он раньше был знаком с Тоней — ну и назвал тебя. Только поэтому я и зашла сегодня — любопытно стало. Тимофей Ермаков, думала, этакий суровый богатырь казачина — я ведь будущий историк. А ты… обыкновенный. Даже босоножки готов застегивать. Игорь, тот бы не стал.

— Игорь? Почему?

— Больно самонадеян… Бедная Тоня, она, кажется, влюблена в него по уши.

— Ты как будто век знаешь Линева, — хмуро обронил Ермаков.

— Таких и не надо — век. Я не школьница, Тимоша, мне на днях двадцать исполнится, пора своим опытом жить.

Что его задело больше — «Тимоша», произнесенное почти с тем же ласкающим небрежением, какое сквозило в голосе Линева, или Ритин намек на собственную многоопытность, — Ермаков не знал. Только почувствовал: в последние два с половиной часа делает что-то не то — и у себя в комнате, когда пришли девушки с Линевым, и позже, когда решил отправиться на свидание, и, наконец, когда бултыхнулся в ледяную воду. Но нельзя же подняться сейчас, вдруг, для того чтобы уйти…

— Надень платье, — сказал озабоченным голосом. — Здесь страшное солнце. И вообще, может, пойдем отсюда?

Она не услышала его вопроса, не шевельнулась, смотрела мимо него на одну из заснеженных вершин, испещренную тонкими синими гранями, почти прозрачную в расплавленном небе.

— Вы там были? — спросила словно издалека, снова переходя на «вы».

Он взял свою рубашку, прикрыл ею покрасневшие плечи Риты:

— Был однажды… Вообще-то я солдатом служил в горах. Тайгу больше люблю. Чтоб лес, река, озеро в лесу… Горы вызывают почтение, в них много величия, но мало души. Может, это мне кажется…

— Хм. — Она улыбнулась: — А Блок-то, выходит, не случайно на вашей полке.

Он поймал ее внимательный взгляд искоса и не отвел глаза.

— У нас ефрейтор Стрекалин здорово стихи пишет.

Она расхохоталась:

— Боже, ефрейтор Стрекалин — и Блок! Но я не упрекаю: военное училище не филфак. Наши институтские историки и то вон недавно дискуссию устроили, кто талантливее из русских поэтов. Чудаки! — Минуту смотрела на сияющую вершину, похожую на странный цветок, живой в раскаленном небе, потом неожиданно и тихо прочла:

Давайте завтра махнем в горы!

— Завтра я уезжаю, — ответил Ермаков хмуро.

— Надолго?

— На недельку, наверное.

— Жалко. Еще скучать стану. Вы удобный спутник. — Она словно испытывала его, вызывала на дерзость. — А вечером сегодня?

— Вечером у меня дела.

— Их нельзя отложить? Любопытно.

— Что же тут любопытного? Я солдат. И не вам бы говорить…

Рита чуть отстранилась — на нее словно посмотрел не этот Ермаков, сидящий рядом, а кто-то другой, недоступный для насмешек, непреклонный в том, что он решал.

— А вы мне нравитесь, Ермаков, — сказала, помедлив. — Вот такой… Неужели я вас обидела? — И вдруг встала, бросила ему на колени рубашку, подхватила платье. — Догони!..

Он догнал ее не сразу, она брызнула на него водой, негромко и отчетливо сказала:

— Поклянись не преследовать меня ухаживаниями, не мозолить глаза папе и маме, не ревновать, не опаздывать на свидания, не болтать с другими о наших встречах и думать обо мне лишь на досуге.

— Ну клянусь. — Ермаков засмеялся.

— Без «ну»!

— Клянусь…

Ей пора было домой. Они шли рядом возле самой воды, ветер трепал распущенные Ритины волосы, и Ермакову это нравилось. Он жалел, что нельзя вот так идти рядом с нею в другую сторону, в дымчатую долину — к самым горам.

Игоря Линева он даже не признал сразу, хотя столкнулся лицом к лицу. В легкой распахнутой рубашке и светлых шортах тот стоял у края пляжа, дружелюбно посмеиваясь, — похоже, Игорь давно наблюдал за ними издали.

— Вот так встреча! — Игорь полуобернулся. — Девушки, идите сюда, общие знакомые нашлись.

И тут Ермаков увидел Полину. Она поглядывала в его сторону и зачем-то рылась в сумочке. Потом повернулась и быстро пошла по тропке. Быстрей, быстрей — по крутому откосу.

— Это ты привел? — спросил Ермаков, ощущая жесткий холодок внутри. — Ты?

— Что ж, ей и позагорать нельзя? — Линев усмехнулся с тем же добродушным видом. — И потом я предупреждал: у каждого своя тактика…