— А в чем дело? — заикнулся кто-то, но майор оборвал:

— Военные люди таких вопросов не задают.

Ермаков торопился в гарнизонную гостиницу за чемоданом, когда его окликнул знакомый капитан-артиллерист из команды тяжелоатлетов:

— Погодите, Ермаков! Нам с вами по пути, а я на своей «Волге». Вместе махнем…

Взяли еще двух попутчиков — сержантов срочной службы…

Желтая, с редкими пятнами зелени, равнина уходила в бесконечность. Черные маленькие жучки, словно пули, били изредка в ветровое стекло, оставляя на нем чуть заметные желтые брызги. Слева в знойном мареве плавали буроватые округлости степных холмов, впереди и справа над затянутым грязноватой дымкой горизонтом парили тонкие серебряные пики гор. Уже полчаса стрелка спидометра держалась за цифрой «100», но горы ничуть не приблизились и даже вроде отдалились. Чем упорнее смотрел на них Ермаков, тем прозрачнее они становились, очертания их растворялись в небе, и надо было отвести глаза, чтобы потом, глянув вдаль, убедиться: горы — живая реальность, а не мираж.

— Интересно, чего нас разогнали? — нарушил молчание один из сержантов. — Может, какой международный кризис? По газетам вроде не слышно.

— Самые скверные кризисы начинаются в тишине, — ответил капитан, не поворачивая головы.

Сержанты примолкли. Молчали и офицеры, погруженные в свое. Короткий разговор в летящей по степи машине переключил мысли Ермакова на взводные дела: он пытался вспомнить прорехи в боевой подготовке экипажей, не находил их, и все же душа болела. Отчего она болит? Техника исправна. Стрельбы, вождения, тактико-строевые занятия в составе взвода прошли нормально… Механик-водитель Зайцев?.. Вечно он перестарается, этот Зайцев! То машину чуть не угробил на тактическом занятии — повел с поломкой, чтобы только экипаж не отстал в атаке. Хорошо, комбат оценил его добрые побуждения и не позволил отстранить от должности. То, выручая Стрекалина, вызвал огонь на себя. А теперь вздумал рекорд поставить на полосе препятствий, руку вывихнул. «Неужто я научил их стараться не в меру?..»

Зайцев еще не выписан из госпиталя, и вояка из него никудышный, но только ли из-за него тревога в душе? Нет и нет! Просто тебе надо сейчас в свою роту, которая теперь, быть может, поднята по сбору, — и тогда все пойдет хорошо и правильно, а пока тебя нет там, кажется, будет неладно.

Накатанный твердый суглинок желто-серой лентой летел под колеса с бетонным гулом, редкие встречные грузовики только изумленно и весело ахали, бесформенно мелькнув в боковом стекле. Наверное, состояние капитана было еще тревожнее, потому что его ждала целая батарея.

Контуры горных вершин стали четче, теперь они уже не парили над полосой дымки, а прочно опирались на массивные тела гор. Ермаков вспомнил, как весной с отрядом альпинистов гарнизона поднимался на одну из тех серебряных вершин и где-то у самой границы снегов, на лугу, залитом звонкой пузырящейся водой, увидел странные цветы среди голых камней. Они походили на маленькие светлые кораллы и в первый момент показались невзрачными после ярких лилий, тюльпанов и маков, оставшихся далеко внизу. Но только в первый момент. Ермаков никогда не видел их прежде, однако узнал сразу и нарвал букет.

Через два часа бешеной гонки Ермакову почудилось темно-зеленое пятно у горизонта — то могли быть тополя, окружающие военный городок, который лежал на возвышенности. Сержант внезапно воскликнул:

— Смотрите, вон, слева!..

Ермаков повернул голову. Далеко в степи пылила большая колонна, перекатывая через китовую спину увала. Еще дальше угадывалась другая.

— Танки, — сказал Ермаков уверенно.

Он знал: именно там лежат маршруты батальонов в район сбора. Да и вихри пыли, взметенные танковыми вентиляторами, не могли его обмануть.

— Если ваши мастодонты повыползали, то и наши пушки теперь на колесах, — отозвался капитан. — Ах ты черт, опоздали!

— Товарищ капитан, — заволновался Ермаков. — Сейчас будет проселок налево. Подбросьте, а? На «Волге» мы их обязательно перехватим: дороги тут всюду одинаковые и особо крутых мест нет. Мне бы за любой батальон зацепиться — там доберусь… Ну что вам стоит?!

— Хитрый ты парень, Ермаков, — покачал головой капитан. — Я бы сам в погоню кинулся, а самокат? Бросить, что ли?..

Ермаков почти в отчаянии смотрел туда, где медленно текла по степи похожая на желтую комету полоса пыли. Развилка была уже совсем рядом, когда машина так резко погасила скорость, что Ермаков от неожиданности едва не расплющил нос о стекло.

— А-а, черт с ним, с самокатом! — в сердцах произнес капитан. — Не пропадет. Вручу какому-нибудь безлошадному штабисту — еще обрадуется да оценку повысит. Или при дивизионе оставлю — сгодится для связи.

— А мы куда же? — растерянно спросил сержант, когда «Волга» заворачивала на проселок.

— Вам в казарме теперь тоже нечего делать, — ответил капитан. — Может, в районе отыщете своих. А нет, так у нас оставайтесь. Оба связисты?

— Оба.

— Ну, вам дело всюду найдут, и ваши тоже всюду найдутся. Бог современной войны — связь.

«Волга» зацепилась за хвост последней колонны, и Ермаков остановил «летучку». Из ее кабины высунулась рыжая голова знакомого техника.

— Ба! Кого вижу! — весело завопил тот. — Думал, генерал… Да ты и впрямь, как генеральный инспектор: на учения в брюках навыпуск.

— Наших не видели? — спросил капитан, пока Ермаков забирался в кабину «летучки».

— Ищите в своем районе. Всех под метелку! А где полк сейчас, один Тулупов, наверное, видит.

Ермаков глянул в направлении вытянутой руки лейтенанта и заметил летящий низко над холмами вертолет.

Машина тронулась, и сосед опять возбужденно заговорил:

— Вот это сбор был, я понимаю! Днем — никто не ждал. Веришь, весь полк до последней машины и последнего человека вышел! Наши технари даже электрокары выкатили из парка. — Он рассмеялся: — Веришь, выходим последними, полковник Степанян стоит возле радийной машины и орет так, что танки глохнут: «Молодцы, богатыри!.. Докажите, на что способны!»

— Верю. — Ермаков улыбнулся горячности собеседника, еще не остывшего от тех грозных впечатлений, когда полк, несколько минут назад походивший на мирный поселок, вдруг преобразился, оделся в сталь, стал на гусеницы и колеса и, обретя истинное лицо свое, пошел в неведомое, сотрясая землю и небо. Ермакову подобное преображение полка было уже знакомо, и он жалел, что на сей раз оно произошло без него.

…Ермакову пришлось поменять еще много попутных машин, разыскивая свой батальон. По большей части он ехал на верхней броне танков и в открытых кузовах, на остановках перебежками добираясь от хвоста колонны к голове, чтобы в подходящий момент уцепиться за следующую. Рубашка, брюки, ботинки густо покрылись пылью; сухая и мелкая, как измолотое просо, она сушила и стягивала лицо, забивала легкие, и вначале Ермаков зло сплевывал желтую вязкую слюну, а потом во рту пересохло.

Оказывается, район сбора назначили новый, да и не задержались в нем танкисты, и, как всегда случается при внезапном выходе, никто ничего не знал, кроме позывных непосредственных начальников, ближайшей задачи и местоположения соседа.

Смеркалось, когда Ермаков, перебегая от одной колонны к другой, остался на обочине один как перст, растерянный и смертельно усталый. Гул моторов доносился, кажется, из-за каждого холма, но гоняться за ним пешком по холмистой степи, когда ноги дрожат сильнее, чем после тяжелого кросса, было так же нелепо, как ловить тень. Оставалось ждать какую-нибудь тыловую машину…

Легкий вездеход неслышно остановился рядом, дверца распахнулась, и незнакомый Ермакову подполковник в полевой фуражке нетерпеливо спросил:

— Куда вам?

— В первый батальон танкового, — ответил лейтенант равнодушно.

— Садитесь, — сказал подполковник.

В следующий миг Ермаков оказался на заднем сиденье машины, и подполковник, захлопнув дверцу, через плечо спросил:

— Чего вырядились как на бал? — И усмехнулся колюче, очевидно, имея в виду жалкое состояние одежды лейтенанта.