— Прямо из командировки. Не смог переодеться.
— Угу, — кивнул подполковник и скомандовал водителю: — Налево…
Злой голос Ордынцева, распекавшего кого-то из танкистов, прозвучал для Ермакова сладчайшей музыкой. Капитан не удивился ему, только протянул длинную руку для пожатия, прервав рапорт лейтенанта:
— А, примчался! Что ж, командуй. Задачу в выжидательном районе тебе заместитель сообщит, меня сейчас комбат зовет…
Ордынцев обратился к нему на «ты», и лейтенант понял: ротный рад его прибытию. Ермаков еще не дошел до своих танков, когда увидел спешащего навстречу Стрекалина с комбинезоном в руках.
— Держите, товарищ лейтенант. Ой как вы запылились! Давайте, я вытрясу вашу рубашку и уложу в рюкзак.
— Спасибо, Стрекалин, я сам справлюсь. Ординарец взводному, да еще в мирное время, не положен. — Заметив Петриченко, что-то проверяющего в трансмиссионном отделении танка, удивленно спросил Стрекалина: — А этот что тут делает?
Петриченко встал на броне, вытянувшись, пристукнул каблуками, лихо отрапортовал:
— Рядовой Петриченко передан в полное ваше распоряжение со всеми достоинствами и недостатками и с ответственной задачей: заменить временно выбывшего из строя механика-водителя Зайцева.
— Ясно, — произнес лейтенант суховато.
— Разрешите продолжать работу, товарищ лейтенант?
— Разрешаю…
Ермаков направился в другие экипажи, и захватила его знакомая атмосфера выжидательного района: проверка машин, организация полевой службы… Все, чем жил взвод и что он делал, стягивалось теперь в тугой узел, ибо три боевые машины с экипажами составляли боевую единицу, сила и спаянность которой ежеминутно могли подвергнуться жесточайшему испытанию. И потому все личное, не связанное со взводом, отступило куда-то, казалось маленьким, наивным и несложным…
Ночью был марш, потом час сна под охраной дежурных экипажей и на рассвете вызов к ротному. Ермаков прибыл к командирскому танку вместе с Линевым и Зарницыным. Во время сбора старшина возглавил взвод, оказавшийся без офицера. Зарницын любил боевую работу и взводом командовал не хуже иного лейтенанта из молодых. Недостаток тактической подготовки восполнялся богатым опытом, впрочем, взвод почти никогда и не действует в бою самостоятельно…
Ордынцев, сидя на башне, оглядел командиров и приказал достать карты. Пока они их разворачивали, капитан недовольно бросил Зарницыну:
— На марше плохо действовали, прапорщик. Растянули взводную колонну черт-те как. Скажите своим водителям: если опять будут отставать, я кобыльи хвосты к вашим танкам привяжу.
Ермаков попытался выручить безмолвного прапорщика:
— Я думаю, товарищ капитан, молодые водители еще не приноровились к нашим условиям. Пыль слепит, они и отстают. Надо сказать, чтобы шли не по измолотой дороге, а по целине, уступом к ветру.
— Да я уж напомнил. — Зарницын благодарно глянул на лейтенанта.
Линев метнул в их сторону укоризненный взгляд: «Ну зачем гусей дразнить? Или Ордынцева не знаете?»
— А вы, Ермаков, ответите, когда вас спросят, — буркнул капитан.
«Ну вот видишь!» — сказал взглядом Игорь. После случившегося на пляже они впервые стояли плечом к плечу. И если Ермаков легко выбросил из головы, по крайней мере на время, саму мысль о каверзе Игоря, тот, напротив, переживал неловкость и неясность их отношений. Два дня он скучал без друга, мучился от сознания своей вины перед ним и многое отдал бы ради прежних отношений. Многое, но не Риту…
Ровным, твердым голосом Ордынцев начал докладывать обстановку. Командиры взводов быстро наносили на карты положение «противника», который бросил массы своих войск через ворота в горах, и теперь армады его танков и мотопехоты ползли вдоль отрогов, веером растекаясь по степи. Батальон, действуя в авангарде, должен быстрым маршем выдвинуться навстречу одной из сильных передовых групп «противника», подходившей сейчас к бурной и глубокой реке Быстрая, где воздушные десанты «южных» захватили и удерживали переправы. Шли бои за господство в воздухе. Для достижения своих целей «противник» применял тактическое ядерное оружие. Маленькие «радиоактивные пустыни» уже были разбросаны по огромному пространству холмистой степи, отражаясь на штабных картах угрожающими коричнево-синими пятнами…
— Наша рота, — повысил голос Ордынцев, — составляет головную походную заставу батальона.
Ермаков насторожился. Если рота — головная походная застава авангарда, ей не миновать самого пекла. И уж он-то, лейтенант Ермаков, обязательно окажется со своим взводом тем наконечником стального тарана танковой колонны, который первым ворвется в неприятельские боевые порядки и разрушит их, либо сам разлетится вдребезги. Линев как командир первого взвода, к тому же старший лейтенант, считается заместителем Ордынцева, и место его — в главных силах роты. Зарницына Ордынцев в головной дозор не пошлет. Значит, Ермакова…
Лейтенант ловил каждое слово командира, впечатывая его в мозг, — ведь через десяток минут уже ничего не переспросишь и не уточнишь…
Капитан перешел к задачам взводов:
— Старший лейтенант Линев, вы со взводом действуете в головном дозоре…
По серым, сухим губам Ордынцева скользнула усмешка — нельзя было не заметить, как мгновенно выступили веснушки на растерянном лице Ермакова.
«Это он мне за прапорщика…» — мелькнула горькая мысль, и тут же он с надеждой подумал, что, может быть, Ордынцев оговорился…
Но капитан не оговорился, хотя меньше всего он был способен на мелкую месть, которую вдруг углядел в его приказе обиженный Ермаков.
Нюхом старого служаки Павел Ордынцев чуял необычность начавшихся учений. Знал: понадобится предельная внимательность и осторожность. Но и своей врожденной осторожности он сегодня боялся тоже, ибо знал по опыту, как часто на подобных учениях она перерастает в растерянность перед внезапной задачей. Так что не худо иметь под рукой энергичного, изобретательного лейтенанта, который в крайнем случае может подать верную мысль. От Линева ее не дождешься, и в дозоре тот ничего не станет изобретать, а выпусти Ермакова из рук, жди — втянет роту в опасную переделку.
Ордынцев усмехнулся, сравнив двух стоящих перед ним молодых офицеров. Один плакать готов: почему его не сунули в пекло! Другой завидует тому, кого посадили на спокойное место за спиной командира. «Посмотрим, ребята, кому из вас повезло больше. В конце концов, везение — это всего лишь умение делать свое дело. И кто может предугадать в современном бою, где оно возникнет, то самое пекло?..»
Военная тактика с курсантских лет стала любимым занятием Ермакова. Зеленые и синие фигурки танков в его ящике с песком не всегда означали отдельные машины. Порою они превращались во взводы, роты, батальоны, полки… Особенно привлекал Ермакова живой процесс боя, и память его хранила множество известных и придуманных им самим вариантов танковых сражений в самых различных условиях… И вот он стоял перед Ордынцевым со своими разрушенными надеждами хотя бы на небольшую самостоятельность, готовый плакать от предстоящего тоскливого движения в середине ротной колонны, где все делается по общей команде, где взводный оказывается в роли простого исполнителя, живого передатчика сигналов и распоряжений своим подчиненным — все просто, легко и скучно.
Поднимался степной суховей, тонко звенел лозиной антенны на командирском танке, тарахтел созревшим кустиком перекати-поля, тоскливо шуршал окостеневшими стеблями татарника и верблюжьей колючки. Тоскливый ветер среди сумерек и степной сухоты усиливал ощущение неуюта великой холмистой пустыни и собственной мелкоты в том великом движении людей и железа, которое здесь начиналось. А ведь как мог преобразиться для Ермакова этот суровый мир от трех слов в устах капитана Ордынцева!
— Технику проверьте как следует, — давал последние указания капитан. — Вопросы?.. Нет. По местам!
Когда командиры взводов уходили, Ордынцев снова окликнул их, ткнул рукой в небо, где медленно ворочался реактивный гул. — На учениях будут действовать главным образом самолеты двух типов. Вот эти — наши…
