— Я сделал все, что смог.

— Большое вам спасибо, товарищ лейтенант.

Дима не хочет слышать иронии.

— Все, что смог, — твердо повторяет он. — Ты человек взрослый, сам командир, сержант.

— Все, товарищ лейтенант, закончим на этом.

— Ну, а как же с моим вопросом?

— А почему вы именно ко мне с этим вопросом?

— Ну, ты толковый, умный.

— Спасибо, — Климов усмехается.

— Я серьезно. Я к тебе давно присматриваюсь, ты знаешь мое к тебе отношение. Ум в тебе завидный, физическая подготовка — дай бог каждому.

— Товарищ лейтенант, я человек недисциплинированный.

Дима делает удивленное лицо:

— Не замечал.

— А это только сам человек может знать. Я, например, все сейчас делаю только потому, что мне это нравится. А так бы… Мне повезло, что я в разведчики попал, на интересное дело. Если бы не это, я бы, может, водку пил или в самоволки бегал к девицам. Честное слово. Например, если бы я в какие-нибудь понтонные войске или в пехоту попал… Я себя знаю.

— Ну что ж, — говорит Дима, — тогда я тоже недисциплинированный… Я пошел в десантники, а не в какие-нибудь радиотехнические войска, — и возвращается в спортзал. Разговор не получился.

— Что, плачут наши прыжки? — Из темноты возникает Семаков.

«Ходит, как тень», — вздрагивает от неожиданности Климов.

— Вы о чем с лейтенантом?

— Да насчет училища, товарищ капитан. Лейтенант спрашивает…

— Ну, а ты?

— У меня дома дел много, вы знаете.

Семаков несколько секунд смотрит на Климова, потом говорит, едва сдерживая ярость:

— Дома, дома! Скажите пожалуйста! У тебя жизнь впереди! Вся жизнь! Дома… Да если бы мне в свое время такое предложили! Ты посмотри на офицеров: подполковник Ярошевский, даже лейтенант… Эх ты, братец-кролик, пороть тебя было некому, это уж точно. Заладил ерунду какую-то, слушать противно!.. Если бы мне, в твои годы! …Я в десантниках потому, что догадался: десантники — трудяги, мне здесь место найдется. Это люди, которые собой умеют управлять. Могут сознательно пойти… Ну, на все… На самопожертвование, что ли… Я же не ошибся, мой дорогой… Я же не ошибся! Я за двадцать лет это узнал лучше, чем кто-нибудь!.. И лейтенант тебя еще уговаривает! Ты же трудяга. Мы же с тобой — самые советские, впереди нас никого нет!

Зал погружен в темноту, пока не поджигают обруч. Одновременно вспыхивают цветные прожекторы под потолком; прожекторы мигают, выхватывая мечущиеся вдоль стен фигуры. Зал дрожит от криков, хрипов, стонов, свиста «мин», «взрывов», «пулеметных очередей»… Поликарпов жмется к гимнастической стенке, рядом с ним капитан Семаков. При вспышках прожекторов лица солдат кажутся безглазыми масками. Тени летят откуда-то сверху, кто-то бежит мимо, розовым сверкают холостые автоматные очереди. И крики, крики, от которых немеет затылок.

— Все понятно? — кричит Семаков.

Поликарпов старается разобраться в происходящем. Откуда эти стоны? Кто может так стонать? Что это? Разведчики проносятся мимо с оскаленными в крике ртами, но именно их криков почему-то не слышно. Горит обруч, сквозь него летит человек с автоматом в вытянутых руках. Очередь. Автомат за спину. Что он делает? Канат свисает с балкона, человек подтягивается на канате, забрасывает ногу за перила, переваливается через них. Что там, наверху? Понс? Прожекторы на мгновение выхватывают фигуры, это напоминает детское «замри», потому что в освещенное мгновение фигуры кажутся застывшими в нелепых позах… Человека долго нет, он там, наверху, с автоматом, а сверху летит кто-то другой, валится на пол. Ризо? Лицо Назирова багрово — это вспыхнул и погас красный прожектор. Ризо крутит сальто в окно, страшно крутит — кувыркается под самой кромкой, над обрезом окна, подоконником, едва не задевая его лбом. Нож летит в щит, сыплются щепки. Прыгают с балкона, летят горизонтально, лупят во что-то огромное пятками. Бобсик…

— Собьют! — Семаков хватает растерянного Поликарпова и прижимает к стенке.

На мгновение высвечивается лицо лейтенанта, блестящее от пота, щеки ввалились, вместо глаз — белые щели. Кто-то срывается с каната, автомат отлетает к ногам Поликарпова. Кто это стоит на пути Климова? Удар, бросок, Климов с лейтенантом на полу. А рев не затихает. Что это?

Поликарпов, кажется, начинает что-то различать. Он уже видит, как, раскинув в стороны руки, сверху летит Божко… О, он все-таки валит стенку, опрокидывает ее, падает вместе с ней… Мимо проносится Климов, прыгает на канат, цепляется высоко…

Когда вспыхивает свет и выключают магнитофонную запись «боя», невозмутимый Семаков выходит на середину зала, строит едва стоящих на ногах разведчиков и говорит:

— А теперь, товарищи гвардейцы, разберемся что к чему. Подведем, так сказать, маленькие итоги…

Дима ладонью стряхивает с лица пот, тяжело дышит:

— Сейчас он вам дрозда даст! Он в темноте, как сова, сачков видит!

Поликарпов во все глаза смотрит на Хайдукевича: он еще не верит, что скоро сумеет не хуже. У Ризо разорвана на плече тельняшка, Климов высасывает кровь из царапины, Божко трясет кистями рук.

— Назиров, выйти из строя!

Ризо в тапочках, с развязанными тесемками на шароварах, в рваной тельняшке выходит строевым и так старательно поворачивается кругом, что едва не падает.

— Ну что ж, товарищ Назиров, — говорит Семаков, — можете прикреплять нашивки. Подписан приказ о присвоении вам воинского звания гвардии ефрейтора. Командир полка просил поздравить от себя лично. Думаю, что это не последнее ваше звание.

— Конечно, не последнее, товарищ гвардии капитан! — едва не кричит Ризо.

Все смеются, а Климов, вытирая согнутым пальцем слезы, говорит стоящему рядом Божко:

— Нет, Витя, мы с ним не соскучимся.

Ночь. Тихо. Вышагивает — наверное, по одной доске — дневальный. Считает шаги. Борется со сном.

Дима сидит в канцелярии над проклятым расписанием. Пепельницу так и не выбросили. Дима пересчитывает окурки. Если так будет продолжаться, он не то что в регби — в ручной мяч перестанет играть. Надо бросать сразу и навсегда! Эта — последняя.

Осторожно, чтобы не скрипнула, он отворяет дверь и шепчет:

— Выбрось к чертовой матери. Чтобы пепельницы я в канцелярии больше не видел! Увижу — наложу взыскание.

— Есть, товарищ лейтенант.

«Есть». Все отвечают одинаково. Он и сам так отвечает. «Господи, что ж, мне рвать гвардейцев на части? Где взять время? Я разведчиков должен готовить, не поваров». Он сидит над расписанием: политподготовка, тактико-специальная, воздушно-десантная, техническая, вождение боевой машины, строевая, физо… Теперь еще эта неожиданная полоса препятствий, выдуманная Семаковым. Куда ее вставить в расписание? Вместо чего?

— Сами думайте, — сказал капитан. — И чтобы побольше динамики было у гвардейцев, чтобы этим самым местом не трясли, как гусыни. Чтобы этот ваш Поликарпов…

— Есть! — Дима не разжал сцепленных зубов.

«Есть»… Разведподготовка — вот главное, чем он должен заниматься: радиостанции, карта, владение своей и чужой техникой, джип, гранатомет. Стрельба. Боевые приемы. Когда?

— Хайдукевич, — говорит ему командир полка, — твой разведчик встречается с разведчиком чужим. Ситуация редкая, но теоретически возможная. Кроме дерзости — что? Умение. Совершенство! Каратэ — для барышень. Суперкаратэ! Надо остаться в живых и выполнить задание. Если не так, зачем ты нужен?

«Да», — вздыхает Дима. Командир в прошлом месяце пришел на занятия и, посмеиваясь, пропустил через себя всех… кроме Климова и Назирова. С Назировым он долго возился, а после Климова пнул мат ногой!

— Поскользнулся. Слюной, что ли, мат измазали?

Дима просыпается, лежа щекой на столе. Чернильные буквы расписания поплыли. Он вытирает губы ладонью. От сигареты — аккуратный столбик пепла и прожженный след на крышке стола.

Потирая подбородок, Дима смотрит на календарь. Сегодня воскресенье.